Про отца

"Каждый дурак едет в Судак".

Именно с этой фразы начиналось когда-то у нас утро 15 мая. В нашей семье была традиция: каждый год в этот день мы шли пешком в соседний Судак (как говорит навигатор, пеший путь занимает порядка 18 км). Мы выходили из дома в пять часов утра, топали по дороге под пение птиц и слушали сказки, которые отец сочинял на ходу. Если вдруг кто-то проезжал мимо на машине и останавливался, чтобы подвезти нас, отец махал рукой — мол, мы сами, на своих двоих. И мы шли дальше — один взрослый и трое детей, изредка останавливаясь, чтобы выпить чаю из большого термоса и съесть бутерброды. Лишь на подступах к Судаку отец сдавался, и остаток пути мы ехали на каком-то маршрутном автобусе, который довозил нас до Генуэзской крепости.

Мы гуляли по территории крепости, потом спускались на набережную к морю. 15 мая в Крыму обычно мало кто купался — море холодное, и мы просто гуляли вдоль береговой линии и дышали свежим соленым воздухом. Так проходил день, и после обеда мы собирались обратно. Добирались на автобусе за город, а оттуда — снова пешком вдоль дороги...

Традиция эта родилась не случайно. Когда отца призвали в армию, по распределению он попал в Крым и прибыл в Судак 15 мая — с тех пор эта дата стала для него значимой. И когда после развала СССР его уволили (не захотел присягать на верность Украине), отец начал ежегодно ходить в Судак пешком, словно отдавая дань почтения тому дню, когда впервые увидел море, а потом и нас втянул.

С тех пор прошло много лет, отца уже давно нет на этом свете, но каждый год 15 мая я вспоминаю его присказку "Каждый дурак едет в Судак" (мол, доехать-то каждый может, а ты попробуй пешком дойди) и безумно хочу вновь пройти по тому маршруту...

Мой отец, Шамиль Галиевич Салихов, родился и вырос в деревне на отшибе Татарстана, и тот, кто сам родом из сельской местности, а не ездил туда на лето в гости к бабушке, прекрасно знает, насколько тяжела и незавидна участь деревенских ребятишек, с малых лет вынужденных заниматься работой по хозяйству и помощью старшим. Единственной радостью для отца были книги, и свою любовь к ним он пронес через всю жизнь, попутно наделив и меня страстью к чтению :)

В старших классах отец увлекся индийскими фильмами, которые иногда показывали в сельском кинотеатре. Для него, деревенского мальчишки, необычные песни и танцы в ярких костюмах стали настоящим открытием, и он мечтал побывать в Индии, надеясь своими глазами увидеть то, что показывали в кино. Разумеется, когда отец стал старше, он узнал, как на самом деле живут люди в этой стране, но его мечта никуда не делась, хотя, к сожалению, так и не сбылась.

Попав в армию, отец какое-то время прослужил в Судаке, а затем его перевели в закрытую военную часть Феодосия-13, которую местные называли Кизил-Таш (тат. "кызыл таш" —"красный камень"). Он решил там остаться и после окончания срочной службы, стал прапорщиком, а затем съездил в Татарстан и привез оттуда в Крым свою одноклассницу, с которой еще в школе сдружился на почве любви к индийским фильмам. Они поженились, а через несколько лет у них появилась я :) Я была долгожданным ребенком, и на радостях отец заказал в кондитерской нашего городка огромный торт размером со столешницу, которым угостил вверенную ему роту солдат.

К тому времени отец всерьез увлекся танцами и песнями далекой экзотической страны и принялся самостоятельно изучать движения по картинкам из специализированных журналов, которые ему с трудом удавалось выписывать в военную часть. В те годы во всех уголках СССР звучало имя Махмуда Эсамбаева — знаменитого танцора родом из Чечни, который успешно гастролировал со своими необычными для советских граждан концертными программами. Разумеется, мой отец стал его фанатом и не пропускал ни один концерт, когда Эсамбаев приезжал в Крым. Я не знаю, как именно они познакомились — отец никогда об этом не рассказывал, но всегда с теплотой отзывался о чеченском танцоре, с которым свела его судьба. На память о встрече этих бывших деревенских мальчишек осталась лишь фотография, на которой отец смущенно смотрит в камеру (он всегда корчил такую гримасу, когда его просили улыбнуться, стараясь спрятать за ней смущение).

Каждый раз, когда Эсамбаев приезжал в Крым, отец брал увольнительную и ездил в Феодосию, чтобы успеть встретиться со своим кумиром до концерта и поговорить о самом дорогом — о танцах. После этих встреч он всегда возвращался окрыленным и счастливым, включал бобинник (катушечный магнитофон) с записями песен из индийских фильмов и танцевал за закрытыми дверями, отрабатывая новые движения. Несколько раз отец исполнял свои танцы на сцене нашего Дома офицеров, но, к сожалению, я не видела его выступлений.

Я два раза была на шоу Махмуда Алисултановича — отец вывозил меня из нашей военной части в Феодосию, и мы весь день гуляли по городу в ожидании вечернего концерта, после которого ночевали на ж/д вокзале (автобус из нашего городка ходил туда-обратно раз в сутки). Первую встречу со знаменитым танцором СССР я не помню — была тогда слишком маленькой; по заверениям отца, Эсамбаев в тот день постоянно держал меня на руках и говорил, что с таким именем мне прямая дорога в танцы. Мне о том случае напоминала лишь фотография Эсамбаева в танцевальном костюме, на обороте которой он оставил автограф с дарственной надписью. К сожалению, эту карточку мы потеряли, но я до сих пор помню, что там было написано: "Милой Индирочке на память от дяди Махмуда". На второй концерт я попала, кажется, лет в пять — меня тогда здорово напугали большие, густо накрашенные глаза Эсамбаева, которые словно смотрели в душу (его транслировали на двух огромных экранах, чтобы люди, стоявшие далеко от сцены, смогли увидеть мимику и пластику танцора). Концертный зал был набит битком, мы с отцом стояли у самых дверей, и он периодически сажал меня на плечи, чтобы я увидела хотя бы кусочек выступления. И этот факт меня до сих пор поражает: отец, будучи знакомым с Эсамбаевым, мог запросто получить билет в первые ряды и даже пройти за кулисы после концерта, но он никогда этим не пользовался, всегда честно отстаивал очередь, чтобы попасть хотя бы на галерку. Были случаи, когда билетов в продаже не оставалось, и тогда отец стоял снаружи зала, два часа слушая музыку, под которую танцевал его товарищ по духу, а затем шел на железнодорожный вокзал Феодосии, чтобы переночевать там в ожидании автобуса...

Помимо танцев, у отца была еще одна страсть — птицы. Он с легкостью определял по голосу, какая птичка поет или чирикает в данный момент, даже не видя ее. В нашей квартире одна из комнат была целиком отведена пернатым: представьте себе две большие вольеры с волнистыми попугайчиками, среди которых царственно сидела пара корелл, а на одной из стен — клетки, где щебетали канарейки, щеглы и прочие певчие. Когда я стала чуть постарше, мне пришлось помогать отцу в уборке клеток, и я до сих пор могу это сделать, как говорится, с закрытыми глазами :)

Часто летом отец будил меня рано утром, поил чаем и брал с собой в лес. Там мы слушали пение птиц, а затем я играла на какой-нибудь поляне среди цветов, пока отец ловил бабочек и разных жуков (одно время он увлекался энтомологией и собирал коллекцию крымских насекомых, которую несколько лет спустя подарил школьному кабинету биологии). И он всегда либо пел, либо рассказывал мне сказки, которые придумывал на ходу, частенько заставляя меня подключаться к сюжету и развивать его.

Раз в месяц после зарплаты отец выезжал из городка в Феодосию и постоянно брал меня с собой, даже если поездка выпадала на учебный день. Первым делом мы всегда шли в большой книжный магазин, где могли целый час бродить между стеллажами, изучая книги и подыскивая новинки для нашей домашней библиотеки. В детском отделе книг было меньше, чем во взрослом, и я, устав носиться по магазину, сидела на большом подоконнике рядом с кассой в ожидании отца, смотря то в окно, то на покупателей (поэтому в город и брали именно меня, а не младших брата или сестру — им не хватало терпения в книжном, и они начинали ныть, чем изрядно раздражали отца). Потом мы шли на птичий рынок, где отец покупал корм и периодически нового попугая или певчую — у него всегда была с собой маленькая клетка-переноска на такой случай. И оставшиеся несколько часов до автобуса мы гуляли либо по феодосийской набережной, либо в парках; я ела то мороженое, то сладкую вату, а отец журил меня за испачканное платье. Если наша поездка приходилась на зимнее время, я обычно хрустела кукурузными палочками и искренне жалела голубей — отец каждый раз махал в их сторону, приговаривая: "Смотри, у них лапки покраснели от холода, замерзли бедняжки. Им надо срочно сшить тапочки" (я наивно ему верила, не зная, что у голубей всегда красно-розовые конечности, и, когда мы возвращались домой, пыталась сшить из каких-то обрезков ткани крохотную обувь)...

В июле 1997 года я уехала из Крыма в Татарстан — попросила маму отвезти меня туда, чтобы окончить российскую школу (Крым в то время относился к Украине) и получить возможность поступить в вуз. Для отца мой отъезд стал сродни предательству, он до последнего не мог поверить, что я вдруг решилась бросить семью. В тот день мы сильно поругались — настолько, что отец даже не пришел проводить меня.

Первое после расставания письмо он написал только 18 февраля 1998 года, до этого шесть месяцев игнорируя мои весточки из Татарстана. Тогда он честно признался, что до сих пор не простил меня.

Оттаял отец к осени, когда получил письмо с новостью о моем зачислении на филологический факультет Казанского педагогического университета. Сестренка позже рассказывала, что он ходил с этим письмом по нашему маленькому городку и зачитывал его каждому встречному, гордясь тем, что старшая дочь поступила не куда-нибудь а в высшее учебное заведение (для отца, имевшего только среднее образование, вуз был эдаким пунктиком). Однако ответные письма от него по-прежнему приходили редко — уже по причине полного безденежья в нашей семье, когда не на что было купить даже хлеб, какие уж там почтовые конверты. Письма были не только редкими, но и горькими, с жалобами на трудную жизнь и просьбами не приезжать в Крым, потому что у отца нет денег, чтобы отправить меня обратно в Казань. Лишь однажды он повеселил меня, прислав по моей просьбе рисунок:

Таких зайцев отец рисовал на любом клочке бумаги, попадавшемся ему под руку, а в ответном письме выделил косому целую страничку, чтобы порадовать меня "полноценной картиной"  

................................

Его не стало в 2001 году (причина смерти — кардиомиопатия). В то время я училась на третьем курсе, мечтая, как летом наконец-то поеду в родной Крым — ради этого я весь год копила деньги. Помню, 22 апреля я резко проснулась — на часах было почти шесть утра. Я смотрела в потолок, а в голове звучал голос отца, который я услышала во сне: "Живи по своим правилам, дочка. Люби кого хочешь, выходи замуж за того, кого выберешь сама. Живи свою жизнь, а не чужую". Вечером ко мне в общежитие пришла подруга (ее родители были друзьями нашей семьи и переехали из Крыма в Казань за несколько лет до меня) и сказала, что мой отец умер приблизительно в шесть утра — упал на глазах у соседа по участку, где они сажали картошку, но, когда тот подошел, отец уже не дышал.

А на следующий день родилось это стихотворение:

Цветок печали

Я на твоей могиле посажу
Слезами вскормленный цветок печали
И над плитой ни слова не скажу —
Слова бессильны перед тем, что ощущаю.

Невольное "прости" сорвётся с губ,
И, зарыдав, сырую землю поцелую.
Я не смогла с тобой пойти в последний путь,
И с этим камнем на душе теперь живу я.

Но на могиле посажу я свой цветок —
Печаль в нём горькая от детских слёз потери.
Цветка печали горестный росток
Уж зародился в сердце. Я не верю...

23.04.2001

Спустя какое-то время одна из вахтерш нашего общежития, с которой я коротала вечер, сказала мне: "Если человек умирает накануне чьего-то дня рождения, значит, именинника он любил больше всех при жизни". Мой отец умер за два дня до моего 20-летия.

................................

Я не знаю, зачем вдруг решила поделиться воспоминаниями о своем отце здесь, рассказав о личном незнакомцам, которые прочтут этот блог. Может, так я наконец-то смогу отпустить его и простить себя за то, что когда-то оставила отца в один из сложнейших периодов жизни. Или мне просто хочется, чтобы память о нем навсегда сохранилась в этих строчках и жила в Сети, чтобы стать чем-то большим, чем воспоминания девочки о папе.

Но я знаю, что птицы должны петь, а люди — верить в свои мечты. И я надеюсь, что ТА жизнь существует и отец сейчас танцует на берегах Ганга — счастливый и навсегда юный деревенский мальчишка, который любил жизнь...