К эротическому флешмобу...
Автор: Jana KonstantaХм, тут горяченьким делятся?) Надо поучаствовать! В принципе, в каждом из моих романов есть такие сценки.
Вот, например, из мистического романа "Наколдую любовь...". Действие происходит в глухой деревне, во время одной из прогулок. Парень, задумав жениться, привез девушку на место, где проводятся свадебные обряды (очень своеобразные, горяченькие обряды!), и сделал ей предложение. Девушка согласилась, вот только до свадьбы еще ждать и ждать...
...Она не боялась – ни боли, ни обряда, ни откровения, когда возлюбленный пред всеми заявит на нее свои права. Смущало другое: она еще ни разу не была с мужчиной, и стать женщиной, испить мед первой близости с любимым предпочла бы без посторонних глаз. Слишком важен момент, чтоб делить его с другими, слишком сокровенен. Шальная мысль пронеслась: а вот сейчас они как раз одни. В глуши, в священном месте, пропитанном любовью, вздохами и горячими прикосновениями, молча сходят с ума друг по другу. Прикрыв глаза, уже не таясь, дыхание друг друга слушают. А ведь тишина вокруг, нет рядом никого, кто мог бы помешать. Воздух искрится от стыдливых слов, от признаний и тайных желаний – одних на двоих…
Ярина стояла к Мареку спиной и чувствовала, как напряжено его тело, как прижимается он к ней уже готовый, возбужденный. Хочет того же, что и она, но держится, не смеет тронуть. Отойти бы надо, остыть хоть немножко, пока, не ровен час, сама не отдалась ему прямо здесь, сейчас… Но ни он, ни она не предприняли ни одной попытки отстраниться. Сейчас, в минуту, когда стали еще ближе, озвучив планы на дальнейшую жизнь, когда перед глазами у обоих стоят когда-то увиденные здесь откровенные сцены, они оба жаждали поскорее перемотать долгие дни до ночи обряда и поддаться наконец стремлениям давно взволнованных тел, окунуться в пучину сжигающей страсти и познать друг друга еще ближе. Жаждали друг друга, но не решались сделать первый шаг – так и стояли, прижавшись друг к дружке, задыхались от опасной близости и слушали, как все звуки исчезают, оставляя им только рваное дыхание и бешеный стук сердец.
Крупные тяжелые капли вдруг зашумели над влюбленной парочкой, вырывая их из забытья. Капли шлепались на листья деревьев и кустарников, тревожили нежные травинки, пускали пузыри на воде, то ли возмущаясь, то ли радуясь… И дождь, и яркое солнце… Марек тут же отстранился, порываясь увести Яринку хотя бы ближе к лесу, под кроны деревьев, но девушка и с места не сдвинулась – напротив, вцепившись в его руку, и его удержала, радуясь дождю, как союзнику тайных желаний.
- Не надо… Все равно же вымокнем, - улыбнулась она и доверчиво, как кошка, запрокинула голову и потерлась о его щеку, подставляясь губам и теплым каплям начинающегося ливня.
Дождь становился все сильней, и все отчаянней становились их поцелуи.
Ярина откинулась Мареку на грудь и прикрыла глаза, всецело отдаваясь на волю дождя и мужских желаний. И Марек не устоял.
Стальным кольцом сжались вокруг Яринки сильные руки, теплые губы жадно заскользили по ее шейке – они то поднимались к ушку, обдавая жаром, то опускались к плечику, оставляя на коже розоватые следы. Целуя, обнимая свою девочку, Марек как завороженный смотрел, как тонкое ее платье намокает под дождем и липнет к коже, очерчивая взбудораженные под ним темные сосочки; как блестят на солнце маленькие пуговички и манят расстегнуть, прикоснуться к нежной девичьей груди и обласкать самые красивые в мире горошины… Он отчаянно тянулся к ним, а Ярина не понимала, почему так трудно ей становится дышать – от слишком ли крепких мужских объятий или же от переполняющего ее волнения, разливающегося теплом по телу. Отдающегося дрожью и желанием раствориться в руках любимого мужчины. Еще не веря до конца, что Ярина совсем не против, еще сомневаясь, что не спугнет доверчивую пташку своим напором, Марек с трудом сдерживался, чтоб финальный акт будущего обряда не случился прямо сейчас, а она… А она боялась, что он возьмет себя в руки и остановится. Молила Небеса, чтобы этого не случилось.
- Малая, да что ж ты делаешь со мной?! – прохрипел он над ее ушком, легонько прикусывая мочку.
И, действительно, попытался остановиться, когда вдруг осознал, что ладонь его уже нагло разместилась на мягком холмике Яринкиной груди – сквозь мокрую ткань гладит затвердевший сосочек и тянется к пуговичкам на платье. Он хотел убрать руку, от греха подальше, но Яринка вдруг накрыла ее своей ладонью и тихо прошептала:
- Не бойся. Расстегни.
- Ярин, нельзя, я ж не остановлюсь… Так мы до обряда не дотянем…
- Ну и пусть, - только улыбнулась ему в ответ, задрав голову, и поймала губами его губы. – Никто же не узнает… А свой первый раз не хочу ни с кем делить, Марек… Только с тобой. Сейчас. Пока никто не видит…
Короткий вздох, и последний шанс остановиться. Но нет… Одна пуговичка, вторая, третья… И вот уже ливень под вздох, сорвавшийся с девичьих губ, соревнуется с мужской ладонью за право первым прикоснуться к нежной обнаженной коже, покрывшейся мурашками. Теперь уже, действительно, не остановиться. Ноги дрожат, тело каменное, а виновница этого безобразия, развернувшись, прижимается к мужской груди всем мокрым своим полураздетым тельцем, целует, с лихорадочным блеском смотрит в глаза и тянется стянуть рубашку.
- Малая…
Прижимая к себе Яринку, гладя мокрые ее волосы, Марек судорожно огляделся по сторонам, ища подходящее местечко – но трава кругом, букашки, земля… Дождь проливной.
- Подожди секунду, - отпрянул он и, спотыкаясь, бросился к лодке за покрывалом.
Насквозь промокшая, вмиг продрогшая без его прикосновений, Ярина как в тумане смотрела, как Марек расстилает покрывало прямо на траве, под дождем. Ее трясло от одного только вида парня: от волос его, с которых стекают струйки дождя, от загорелых рук, чуть дрожащих, от прилипшей к телу одежды и от голодного, горящего взгляда, брошенного ей, полураздетой, в расстегнутом платье…
Он первым опустился на мокрое покрывало и потянул за собой Яринку. Она стояла перед ним на коленях, дрожала, но совсем не боялась того, что вот-вот случится между ними, – он видел это в ее глазах, что лихорадочно блестели, смотрели на него по-детски доверчиво, с любовью, нежностью и обожанием. Руки ее стыдливо теребили подол прилипшего к телу платья, а он смотрел, как по обнажившейся ее груди стекает вода, и сходил с ума от желания прикоснуться там губами.
Она дала себя раздеть. Дала ласкать себя, как хочется ему: губами – грудь, руками – ягодицы. Не удержала стон, когда коснулся ниже, когда сквозь мокрые трусики прошелся по трепещущему лону, бесстыже требующему уже совсем не рук его… Короткий рваный вдох, рывок – и вот она уже лежит под ним, вся мокрая, раздетая, горячая; тянется к его лицу и слизывает капельки дождя, собирающиеся на кончике его носа, целует и обнимает, трется щекой о щетинистую щеку, что-то шепчет, дрожит и едва не плачет, когда он резко отстраняется, чтоб самому раздеться. Она приподнимается за ним следом, словно поддаваясь невидимой нити, натянутой между ними, и отчаянно цепляется за мокрые его плечи, когда он возвращается, целует и укрывает ее собой от дождя. Она задыхается от нежности, с которой он ласкает чувствительную кожу, и рвано вздыхает, когда он нетерпеливо стягивает с нее трусики; когда раздвигает ее ноги, и почти сразу же упирается в нее теплой твердой плотью, дурманя и отвлекая от первой боли касаньем губ. Заглядывая в глаза, шепча ей что-то. Внутри все ноет от напряжения, дрожит, и разум мутится от волны неведомых до этой минуты ощущений – она на все готова, ей не нужно больше времени, не нужны его осторожные ласки; ее разрывает на сотни маленьких Яринок, ей кажется, что она вот-вот умрет от этой тяги, и она просит, умоляет сделать хоть что-нибудь, чтобы прекратить эту пытку, чтобы утолить первобытную жажду…
- Будет немножко больно – потерпи, не зажимайся, - спешно предупреждает Марек, и она тут же покорно раскрывается и выгибается навстречу его телу. Только всхлипывает и широко распахивает глаза, когда он удовлетворяет ее мольбу, когда осторожно входит в нее, наполняет, подчиняет… И тут же целует, убаюкивая вынужденную боль, заставляя не терпеть ее, а наслаждаться ею.
В драме "Пропасть". Все происходит ночью в лесу, на берегу небольшой речушки. Главные герои на момент сценки переживают нелегкие времена бродяжничества...
Антон подошел сзади и легонько Юльку приобнял. А ведь он рвался из дома, чтоб ночной воздух развеял те глупости, что лезли в голову. Чтоб девчонку проветрить, себя остудить. Только не помогло. Опять он рядом с ней, опять обнимает, а она не предпринимает ни одной попытки его остановить – поддалась его объятиям, на грудь ему откинулась и накрыла ладошками его горячие руки, будто моля: «Не отпускай…» Едва ощутимо коснулись ее виска его губы, и время остановилось, природа замерла… Молчала ночная птица, и речка не журчала, а ветер не играл с листвой деревьев, будто боясь помешать парочке, застывшей на берегу.
Первой эту тишину не выдержала Юлька. Чуть высвободившись из объятий, она повернулась к Антону лицом. Глаза его блестели, смотрели на нее внимательно, с тоской и, в то же время, с какой-то надеждой. И не знает она, каким усилием воли сейчас приходится ему сдерживаться, чтоб одним до пошлости привычным движением не припасть к чуть подрагивающим ее губам – в прошлой жизни он так и сделал бы, как делал всякий раз, едва мало-мальски смазливая девичья мордашка имела несчастье оказаться на его пути. Он не помнил ни лиц их, ни имен… Ему это было не нужно.
Но с Юлькой что-то пошло не так. То ли он поумнел за время своего бродяжничества, то ли девушка была не из числа тех, кто годится исключительно на любовь, исчезающую вместе с первыми проблесками рассвета, но так или иначе, смотрел он сейчас на свою зеленоглазку и понимал одно: с ней так нельзя. Не имеет он права поступать с ней так же, как поступал с другими. Не для того он выжил, не для того встретил ее на своем пути. И, тем не менее, этому доверчивому созданию удалось разбудить в нем заснувшую тоску, и теперь его изголодавшаяся по женской ласке мужская сущность требовала свое. Борясь с самим собой, Антон отвернулся и посмотрел на речку – холодная вода, казалось, была спасением.
- Может, искупаемся? Ты когда-нибудь купалась ночью?
Не дожидаясь ответа, он отпустил девушку и направился к речке; неожиданно быстро сбросил незамысловатую одежду и с шумом бросился в воду, оставив опешившую от столь резкого отчуждения Юльку смущенно краснеть на берегу.
А ведь в ту минуту, когда его руки так крепко обнимали ее, а его глаза и губы были так близко, она была готова на все. Сердечко до сих пор бешено колотилось, не желая сбавлять темп. Почему же он сбежал от нее? Почему даже не попытался поцеловать, когда глаза ее так отчаянно молили о крошечном кусочке такой мимолетной, призрачной радости, ничтожного проблеска в окутавшей их тьме? Только и осталось ей наблюдать за силуэтом, с шумом сиганувшим в холодную воду. Она и понять не успела, что произошло с ним, с ними… Юлька судорожно обняла себя за плечи и попыталась унять охватившую тело дрожь, глядя, как Антон, переплыв речку, возвращается к берегу.
Холодная вода немного остудила его пыл и наполнила тело живительной силой. Он почти успокоился и теперь выходил из реки, подставляя взору девушки обнажившееся в лунном свете крепкое от тяжелой физической работы тело. Всего лишь силуэт, ночь прячет анатомические подробности, но Юлька-то знает, что на нем сейчас нет ничего – условия у них не те, чтоб позволить себе купаться в одежде. И совсем не по себе стало… Никогда прежде не тянуло ее к мужчине так, как в эту минуту.
Натянув на мокрое тело штаны, Антон подошел к ней.
- Последние теплые деньки. Советую искупаться.
- Нет, я не могу так, - отчаянно замотала Юлька головой, вмиг покраснев от мысли, что и ей придется купаться нагишом. При нем. «Да ни за что на свете!» - заявила она сама себе.
- Тебе не нужно бояться меня. Иди, Юль, я отойду. И не глупи, в мокром потом ходить не дам.
Он прошел вглубь поляны и уселся на землю, демонстративно отвернувшись. Юлька замешкалась, не решалась последовать доброму совету, но сейчас объятия обжигающе холодной воды нужны были ей ничуть не меньше, чем ему. Ее пугали собственные мысли, непонятная тяга к мужчине – казалось, оба просто сошли с ума. Просто не выдержали свалившегося на их плечи кошмара. А еще придется раздеться. Здесь, в нескольких шагах от него… Потому что болеть для них – непозволительная роскошь. И все-таки, обернувшись на Антона, убедившись, что он не подсматривает, Юлька в нерешительности стала раздеваться.
Он обещал себе, что эту девочку не тронет. Но сильнее всех его обещаний и благородных жестов оказалось желание к ней прикоснуться. Он обернулся как раз в тот момент, когда она, неловко наклонившись, снимала трусики. Худющая совсем стала, движения ее неуклюжие – смущается… Не к месту вспомнился разговор о Вадиме – до интима у них дело не дошло, насколько он понял, да и видно невооруженным глазом, что Юлька явно неопытна в плотских утехах – краснеть еще умеет. А он забыл давно, когда последний раз таких краснеющих видел... Не везло ему как-то на них. И, пожалуй, он не удивится, если окажется, что зеленоглазка его до сих пор и вовсе невинна.
- Тогда тем более оставь ее в покое, - процедил Антон сам себе сквозь зубы и отвернулся. Но когда она вышла из воды, он был уже рядом.
Конечно, Юлька не ожидала такой наглости от человека, который всегда ее защищал. Она хотела наклониться за платьем, но не успела – Антон стоял перед ней, а кусок спасительной ткани так и остался лежать у ног, вероломно подставляя жадному мужскому взору трепещущее от стыда и смущения молодое тело в капельках воды.
Юлька пискнула и тут же попыталась прикрыться руками. Не очень удачно – успел он заценить и грудь ее, «троечку», покрывшуюся мурашками, и манящие скукожившиеся вершинки, и плоский животик, и наверняка пушистый темный треугольник ниже… Все сильнее и сильнее заливалась Юлька румянцем под его пожирающим взглядом, опустила глаза, мечтая вот в эту же самую минуту провалиться сквозь землю, а может быть… Щеки коснулись его пальцы, и Юлька содрогнулась – не от страха, не от стыда, а от той нежности и того тепла, что окутали ее, баюкая, толкая на безумства.
- Ты никогда так близко не подпускала к себе мужчину? – тихо спросил Антон и осторожным движением заставил на себя посмотреть.
- Нет, - так же тихо ответила Юлька, глядя ему в глаза.
- Ты боишься меня?
- Нет.
Сразу ответила, не сомневаясь. Антон замолчал, а потом осторожно опустил ее прижатые к груди руки, заставляя открыться перед ним. Она не сопротивлялась. Лишь сильнее вздымалась ее грудь, выдавая волнение, лишь не удержался у Юльки рваный вздох, когда от запястий он прошелся по мокрой прохладной коже к ее плечам... Ладошки Юлькины робко легли ему на грудь.
Слишком близко стоят они друг к другу. Между ними – только штаны его и невидимая грань, которую не решаются переступить ни он, ни она, пьянея на глазах от близости друг друга. Мучительно сладостные секунды сводили с ума…
- Юля, не бойся меня, - прошептали его губы в преступной близости от ее лица. – Я тебя не обижу, девочка. Никогда. Слышишь?
- Поцелуй меня, - не выдержала Юлька, скользнув взглядом к его губам.
- Ты будешь жалеть об этом.
- Дурак, я же лю…
И тут же губы его накрыли ее губы, не давая сорваться словам, что были так желанны и так пугали одновременно. Один невинный поцелуй – и отстранился. Он так молил себя сдержаться… Ну неужели сдастся, и все полетит в тартарары?! А ведь через пару часов взойдет солнце, и ночная сказка рассеется как дымка, оставив им жестокую реальность: нищету, чужой дом, вечный поиск пропитания и абсолютную ненужность никому на всем белом свете. Так разве не имеют они права на этот случайный глоток чего-то, что хоть на мгновенье заставит их позабыть о том, что с ними стало? Антон коснулся Юлькиных волос, вытащил заколку, рассыпая по плечам длинные, чуть вьющиеся золотые пряди. Такие мягкие, шелковистые... Пахнут душистым шампунем и какими-то травами. Едва заметная улыбка тронула его губы: красивая у него зеленоглазка. Очень красивая! А он проиграл, он сдался.
- Моя глупая, бедная девочка, - прошептал Антон и, запрокинув златовласую головку, приблизился к приоткрытым губам.
Она хотела этого. Она жаждала этого. Прикосновение горячих губ заставило ее осмелеть, пройтись ладошками по стальной мужской груди, скользнуть к плечам и крепко обнять своего бродягу, закапываясь в мокрых, жестких его волосах… Прочувствовать, как все ближе и ближе становится он с каждой секундой, все родней и родней с каждым мгновением. И плевать ей, что будет дальше – только бы не отпускал, не оставлял ее одну.
- Если бы ты только знал, как нужен мне…
Позабыв про стыд, Юлька все крепче и крепче обвивала руками его шею, без остатка отдаваясь во власть мужчины. Вкусив запретный плод ее губ, Антон терял остатки разума, с почти животной страстью уносился в пучину порока. Объятия его изголодавшейся плоти становились все жарче и жарче, поцелуи жаднее – оставляя следы на тонкой коже, целовал он подставленную шейку, плечи, грудь, ладонями скользил по позвоночнику все ниже, ниже, к упругим прохладным ягодицам…
Целовал девчонку, тискал, а в ответ ни малейшего сопротивления. Ну неужели, глупая, не понимает, что завтра, осознав, проклинать его начнет, возненавидит? «Остановись! Остановись!» - не кричал – вопил его разум, гонимый в отставку, пытаясь перекричать зов сгорающей от желания плоти.
Антон вдруг остановился и резко отошел от Юльки. Отвернулся…
- Оденься, - прохрипел он осипшим голосом.
Ну и до кучи самый подходящий жанр для эро-сценок - СЛР "Верь мне". Невеста хочет сбежать со свадьбы, а ее любимка явился на свадьбу, чтоб ее украсть... Сценка слишком долгая, поэтому выложу только начало:
Лика влетела в просторное светлое помещение и… замерла. Даже испугаться не успела. Даже возмутиться.
- Ты?!
Она постаралась вместить в одно-единственное слово всю свою обиду, а вместо ожидаемой злости на душе вдруг так спокойно стало… Ей даже показалось, что облегченный вздох не удержался и покатился по тихому помещению. Перед ней в белых тонких штанах и белой футболке стоял Власов. Так непривычно видеть его в светлом…
Лика молчала, молчал и Макс, недовольно разглядывая испорченное платье. Оно ему не нравилось. Ни в каком виде. Особенно – на ней. Из припасенного к торжеству алкоголя Макс выудил пузатую бутылку и направился к Лике. Девушка напряглась, но даже не попыталась отступить – настороженно, с опаской следила за ним. А он подошел ближе и откупорил бутылку. Бесшумно. Мастерски. Ледяное шампанское пенной струей хлынуло на несчастное платье…
- Ай-яй-яй, - покачал головой Макс. – Какая досада…
Лика зажмурилась, но не отступила. Покорно стояла она перед Власовым и вдыхала сладкий аромат вина, ощущая, как обжигающе холодная жидкость сладкими липкими струйками стекает по ее лицу, по волосам на плечи, под корсет, заливая отяжелевшее платье.
Лика молчала. Макс молчал, наблюдая за ее реакцией. Он не понимал ее. Не понимал, почему она не предпринимает ни одной попытки остановить его, почему не кричит, не убегает, не зовет на помощь, испугавшись психа, почему терпит и на сколько ее терпения хватит. Слезы, вопли, обвинения были бы сейчас уместнее. Но она молчала. Молчала, когда обливал ее шампанским, вконец портя дорогущее свадебное платье, прическу и макияж. Молчала, когда, не выдержав его злости, разорвалась жемчужная нить, пока сдирал с нее фату, и белоснежные бусины звонко посыпались на пол. Молчала, когда жалобно, будто зовя на помощь, треснул под его ладонями некогда белоснежный атлас, опадая на залитые вином каменные плиты, обнажая покрытое мурашками тело. Даже когда Макс схватил ее, до боли впившись пальцами в липкую сладкую кожу, и потащил куда-то вглубь подсобки, она молчала – только вдруг вцепилась как кошка в его плечи, прильнула доверчиво, обняла за шею крепко-крепко и уткнулась носом в темные густые его волосы…
Он притащил ее в душевую для работников отеля. Сработали датчики, и струи теплой воды обрушились на них обоих. Макс поставил Лику на пол и стал терпеливо разбирать ее прическу, тут же промывая каждую высвободившуюся прядку. Молча.
- Что ты делаешь? – тихо спросила Лика.
Она пыталась на непроницаемом его лице найти хоть что-то, что разъяснило бы ей, зачем он здесь и что собирается делать – Макс, будто вспомнив, что перед ним живой человек, удостоил Лику взглядом.
- Пытаюсь избавиться от чужого запаха на тебе.
- Дурачок…
Лика поддалась вперед и сама, первая, прильнула к губам парня. Макс опешил, замер на мгновенье, но потом Лика почувствовала, как ладони его по волосам спустились ей на плечи; еще мгновенье – и вдруг, перехватив инициативу, он прижал ее к себе крепко-крепко, как самое дорогое на свете сокровище, как самую любимую женщину после долгой разлуки…
Все, что копилось целый месяц, вылилось сейчас в этот болезненный, но такой необходимый им обоим поцелуй. Он целовал ее грубо, жадно, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть; кусал, злился, утолял свой собственный голод и не замечал, как под напором жестких его губ улыбается Лика, цепляется за промокшую его футболку и плачет, пряча слезы под струями воды.
Она ему никто, она ему – враг. Но он все сильнее, крепче прижимал ее к себе; ладони с ревностью прошлись по ее позвоночнику, спустились ниже, на полоску промокшего кружева… Лика дрожит в его руках. Не кричит, не вырывается – цепляется за его футболку, подставляет личико губам его и дрожит, будто холодно ей. Обнял еще крепче – вдруг, правда, замерзла? Но Лике не холодно – ей просто не верится, что он здесь, пришел за ней.
Мир ее сузился до одного-единственного человека, желанного, любимого, до рук его сильных, крепких, до губ его жадных, требовательных, до шума воды, из-за которого не слышно ей, как там, снаружи, ее уже ищут, зовут… Нет дела до них – есть дело только до него, мокрого, горячего и голодного. И руки сами тянутся стянуть с него чертову футболку – она хочет чувствовать тепло его тела, проводить ладонью по смуглой его коже, царапать, целовать, обнимать и верить, что минута, когда так искренне, так жадно целует ее, наконец настала и больше никогда не закончится. Лика стянула с него мокрую ткань; робко, с опаской провела она ладошкой по его груди, по животу, чувствуя, как напрягается Макс, но не отталкивает – терпит, позволяет, себя самого слушает и ее обнимает.
А ведь им надо уходить. Сейчас. Немедленно. Пока еще никто не понял, что никакой свадьбы уже не будет. Им надо уходить, но как остановиться, оторваться друг от друга, когда от близости молодых разгоряченных тел основательно сносит крышу? Когда поцелуи давно лишились целомудрия, а ласки стали смелее, откровенней? Когда его ладонь опускается ниже, проходится по мокрому кружеву ее белья, проникает под ткань и касается там, где еще ни разу никто ее не касался? Когда от этого смелого, неожиданного прикосновения сжимает Лика ноги, дрожит, цепляется за Макса и чуть прикусывает его плечо, пряча сорвавшийся с губ стон? Когда от близости красивой, желанной девушки, чуть не доставшейся другому, становится тесно в штанах молодого парня, и хочется большего… Немедленно. Сейчас.
Макс резко приподнял Лику и прижал к прохладной стене; он попытался стянуть с нее трусики, поверив, что его не оттолкнут уже, а она… А она вдруг оттолкнула. Тихо, но решительно остановила:
- Макс, нет.