Боёвки? Вот вам гроздь!
Автор: Ворон ОльгаСостояние паршивое - острый ларингит-трахаит на всю мою душеньку. Говорить нельзя, дышать... ну, как-то так, после укольчиков стало полегчше, но пока через раз. Поэтому много писать не буду - думать лениво (ибо те же укольчики, что позволяют свободно дышать, они же, заррраза такая, уваливают в постель в отключку). Но пропустить такой флешмоб не могу, поэтому надо сказать своё веское мяу (которое щаз звучит как тихое-тихое мя...)
У меня драчливых сцен много. Но ни одна из них меня саму не устраивает - за время, пока я их писала, у меня сменилась парадигма и сейчас я бы много чего переделала ))) Но - "свой зад надо оставлять в прошлом", как говорил знакомый кабан и "история не знает сослагательных, пока её не пнёт литература" - как говорил знакомый филолог. Поэтому - как есть, так и есть.
Просили отрывки поменьше? Не обещаю. Я драки смакую ))) Так же, как и секс )))
Но начну с поменьше. Заглавная драка из старого боевичка:
- Ладно, хорош, - словно почувствовав, что перегнул палку, сам себя одёрнул Полынцев, - Сейчас передаёте пленника моим ребятам, и сворачиваете лагерь. Дальше идём по моим распоряжениям.
- Угу. – Медведев оскалился. – Вспомните детство. Конфетка такая была. Сладкая. «А ну-ка отними!» - называлась.
Полынцев сощурился и улыбнулся. Весело, озорно, словно его только что потешили новым анекдотом.
- Да это никак вызов! – Повернулся он вполоборота к своим людям. «Раверсники» неприкрыто усмехнулись. Судя по всему, в своего командира они верили безоговорочно. – Да ты в своём уме, Медведев?!
- В своём, – ощерился Михаил, поводя тяжёлыми плечами. – И твой рассчитываю вправить.
- Ну-ну, – улыбка Полынцева стала откровенным оскалом. Подраться он оказывался охотник. – Как сойдёмся? На ножах? На дрынах?
- Я больше доверяю рукам.
Полынцев кивнул:
- Пусть будут руки. Я тоже мало верю в посредников… Мужики, расступись!
Медведев ощутил поток воздуха раздавшихся в стороны людей.
Фигура противника стала центром галактики, в рукавах которой, где-то там, на периферии, белели хорошо знакомые лица. У бойцов возбуждённо приплясывали плечи, словно самим хотелось сорваться в драку. И Михаил не был уверен, что останутся на месте, как выяснится, кто – кого. Каждая команда готова была порвать за командира.
Снег пошёл неожиданно. Словно всё время до того сдерживался, стараясь не мешать нарастающему напряжению, а вот теперь, в самый разгар противостояния, вдруг не вытерпел и повалил белыми хлопьями. Края огромной, накрывшей лес, тучи ещё подсвечивались солнцем и оттого казались сиреневыми.
Ещё секунду Медведев и Полынцев тяжело перекатывались с ноги на ногу, разгоняя внутренние волчки, а потом сдвинулись навстречу друг другу.
И – понеслось!
Михаил хэкнул, вдаряя связку. Кулак – стопа - локоть – колено. Эшелон прокатился по мясу, но особого урона не нанёс. Полынцев вовремя обкатал движение по касательной и даже ухитрился приложиться по движущемуся, с лихвой оплатив атаку. Локоть – ударом по шее, стопа - скатыванием по голени… Такую мать!… Припал-выпрямился.
- Слева! Слева!
- Вали!
Темп! Темп! С разворота – на новый виток. Руками по верхнему уровню. Колено в солнышко, стопа по подъёму. Н-н-на! Ага! Полынцев стремительно выдохнул, отринул и осел. Или только приноровился к атаке? Щит предплечья глухо столкнулся с направленным в горло ударом, ладонь отзеркалила в подбородок, но в полёте была подхвачена на болевой. Эх!
- Давай! Гаси!!
- Темп!!!
Последний шанс спасти напряжённые пальцы – зажать в кулак и свои, и чужие. И бить, бить, бить! Свободным локтем и коленями в корпус. Ха! Ха! Ха! На третьем пропущенном ударе Полынцев согнулся и отпустил заломленную кисть. Ага! Рывок! Хэк! Стопа мощно вошла в корпус. Сейчас! Фиг. Полынцев почти сквозь тело пропустил ногу мимо и с размаху встретил основанием ладони в лицо.
- Ааа! Жми! Жми!!!
- Дави бычару!
Твою мать! Обкатал, но рухнул на спину. Ногами – по коленям! Ха! Ха! Хэк! Полынцев, пытающийся зайти со стороны, свалился от подсекающего по подъёму плюс стопой в пах. Пах-то он прикрыл… Но рухнул. Свалился по науке – на лежащего руками, выставленными по верхнему уровню. Обмен! Голова задребезжала, засаднило скулу, а с лица нависшего сверху Полынцева закапало прямо на глаза. На шее сжался тесный телесный ошейник предплечий…
- Дави! Дави гада!
- Гаси его! Гаси-и-и-и!
Бить! Бить из положения «лёжа под» неудобно. Но – надо. Иначе – писец. Белый, пушистый. Медведев молотил всеми четырьмя конечностями по навалившемуся сверху. Мясо под ударами встряхивало, как холодец на блюде. Но капкан на горле не ослаблялся. Полынцев глухо выматерился и стал дожимать… Перед глазами поплыло, нос забился кровью. Не останавливаться! Мать твою за ногу! Твою мать!
Из сборника рассказов. Там тоже есть драки ))) Но как и положено в рассказах - они полаконичнее
- Всё. Касса закрыта. Приходите послезавтра! – угрюмо повторил охранник.
- Вот упёртый! – Степан стиснул зубы. – Мне одну игрушку! Две минуты делов!
- Да хоть весь магазин!
- Скуплю весь! – Степан почувствовал, как душит ворот и бьёт в виске, словно тычат холодной иглой оголённый нерв. – Дай пройти!
- Иди нах! Закрыто! – рявкнул охранник, сдавая назад от его широкого уверенного движения. Уцепился одной рукой в дверь, другой – в рукоять пистолета.
- Ну, барбос, бля…
Дёрнулся, ощущая, как кровь даёт в голову, как заплывает алым мир чёрно-белой гуаши.
Сквозь прозрачные двери увидел, как из торгового зала бегут двое в униформах. Отличный магазин. С быстрым обслуживанием. С хорошей охраной. Только сейчас хотелось, матерясь сквозь зубы, разметать всё и настороженную рожу упёртого разбить в брызги. Пересилил, превозмог, задушил в себе накипевшую ярость.
- Пять минут. Меньше! Одна покупка! Пропусти! – и потянулся в карман за бумажником.
Вот тут-то и сорвало пружину.
Твердолобый охранник дёрнул из кобуры пистолет и бешено заорал:
- Назад! Руки! На пол! На пол! – Стальное кольцо ствола замаячило перед глазами. И внутри сдавило, сжало невидимой рукой за кишки и неприятно потянуло вниз.
Отшагнул и, стараясь не делать резких движений, потянул ладонь из нагрудного кармана. Не успел. Двоё ломанулись через соседние двери, вылетели на улицу. С двух сторон упёрли в него взгляды нервно ходящие ходуном стволы.
- Нет оружия! Уймитесь! Всё!
Но, надрывая голоса в приказах, они уже не слышали.
Справа подлетело что-то чёрное. Безотчётно склонился в развороте, уводя голову, отмахнулся. И попал. Охранник в синей униформе, вскинув руки, запрокинулся и, словно плюшевая игрушка в человечий рост, рухнул в снег. Синей кляксой на белый лист. Степан ещё недоумённо дёрнулся к нему, но на затылок обрушилась боль. Охнув, осел вниз. Хватанул ртом стылого воздуха. Поднял руки, с трудом оборачиваясь ко второму бойцу. Боль ударила по кисти. Одёрнулся. Ударила по голове.
А потом внезапно очень близко оказался снег. И чёрные пятна на нём.
А тут совсем крохотульная сценка первого столкновения трёх вампиресс-монахинь - внутренние разборки церковных агентов по инициации:
- Нет… - прошептала Алиса, отодвигаясь. – Ди…
Работающий инициатор двигался на неё неостановимо.
- Ди, - Алиса отодвигалась, качая головой, – я не хочу с тобой драться… Ди?
Бывшая подруга шумно вдохнула воздух и бросилась.
Алиса нырнула в сторону, но всё равно чёрные когти метнулись возле её лица. Ещё рывок Дианы – Алиса скакнула на стену, на миг повиснув на ковре и тут же прыгнула на дверь комнаты. Выломала её, пролетела, кувыркаясь в коридоре, вскочила, готовясь бежать…
В другой стороне широкой рекреации стояла Лиля. Тёмный силуэт монахини, молитвенно сложившей ладони перед грудью, словно облитый чёрным тяжёлым полотнищем, не двигался.
Обернулась.
Диана выходила в рекреацию – от широких свободных шагов колыхалась глубоко-черная ткань подрясника.
Алиса успела облизать губы и увидеть в окнах свет прожекторов недостроенной многоэтажки. Два инициатора ударили одновременно. Бросок! И тут же отскочили, злобно шипя и судорожно извиваясь. Алиса стояла, замерев, а на выпрямленных в стороны руках алела чужая кровь – клинки девушки-йахи унесли с собой. Они отступали, шипя от боли и неуверенно шатаясь на ослабевших ногах.
Алиса выпрямилась, опуская руки, глянула на одну противницу, на другую - ножи сидели, по рукояти войдя меж рёбер. Оба пробили сердца. И оба не остановят йахов. Может быть, дадут время оторваться.
Она подскочила к окну, вышибла стекло и, встав на подоконнике, оглянулась.
Диана вытащила нож из груди первой – вытянула, швырнула в пол – клинок со звоном пробил паркет и замер, дребезжа. Плюнув на ладонь, девушка-йах размазала слюну по вяло подтекающей ране и исподлобья посмотрела на Алису – тело ещё не слушалось, чтобы продолжать схватку. Лиля освободилась от клинка секундой позже. Зашипела, судорожно вытягиваясь и заставляя тело регенерироваться.
Алиса показала зубы и выпрыгнула в окно. Гибкое тело развернулось, когти ударили в стену и, чуть не срываясь от силы падения, вонзились в бетон. Заскрипев зубами, Алиса подтянулась и поползла наверх, на крышу. По серой стене фасада кровь Инициаторов с ладоней и своя, с развороченных когтей, оставляли красные следы.
А здесь - много, уж потерпите. Потому что роман "Край Света" практически весь состоит из драк и написан именно для их осознанного ощущения ) И хотя дам только одну сценку - там их знаааачительно больше )
- Хорош! – усмехнулся командир и глянул на меня: - Ну, что, Емель? Давай!
Сейчас… Давалку расчехлю только…
Я стянул футболку, повёл плечами, разгоняя по мышцам кровь, и шагнул в круг.
«Аминь. Твою мать!»
Мой противник раздеваться не стал. Как был в гражданской камуфляжной форме, в такой же, как тысячи рыбаков по всей стране носят, так и остался. Мне даже показалось сперва, что он не заметил, что перед ним встал соперник. Но потом я поймал его взгляд – из-под опущенных век, тяжёлый, ждущий – и морозцем прихватило спину. Такое уже было в моей жизни. Разок осенила меня шутница-удача встать против бойца какой-то сугубо семейной клановой школы малазийской. Такой же замороженный взгляд, такое же демонстративное отсутствие движений и предельная концентрация внимания. Почерк такой же, да только вот народность не та. Да и откуда бы тут адепту малазийской школы быть?
Я пожал плечами сам себе на размышления, и двинулся вперёд. Ведь ясно, что «батыр» с места не сойдёт. Шёл, вприглядку пробуя противника и соображая – с кем судьба столкнула: с бойцом или борцом? Подчас такое видно сразу. У кого прыгучие ноги и руки, словно подвешенные, – стопроцентно любит подрыгать ногами и вбивает кулаками, что молотобоец кувалдой, а вот тот, у кого об шею ломы можно гнуть, а корпус ходит ходуном при любом шаге – наверняка любитель выломать всё, что возможно, и покрепче садануть оземь. Но стоящий передо мной парень – от силы лет двадцать наскребалось, - похоже, был сделан из другого теста. Короткошеей, но при том с сильным торсом, необычно длинными мощными руками и явно прокачанными бёдрами. Что от такого ожидать – пока не начнёшь, не поймёшь, с чем его есть.
А вокруг в едва прерываемой шёпотом да напряжённым дыханием тишине ощущалась тревога. Недомерки не скрывали волнения – ходило ходуном море немытых рож. А охрана споро перетаптывалась по краю площадки, поводя плечами, словно самим тут работать. И только двое оставались спокойными. Кастро на джипе по-хозяйски лениво щурился на происходящее у его ног. И Чахлый примостившийся на капоте, скрестив руки на груди, мерно дымил сигаретой, с интересом наблюдая за моим противником. На меня ни тот, ни другой не смотрели. И правильно.
И я отрешился от окружающего. Пусть ревёт толпа. Пусть молчит. Пусть не существует. Есть только тот, кто напротив. И одна площадка на двоих.
Ещё шаг, и веки парня дрогнули и открылись. Лицо исказилось звероподобной гримасой.
А меня пронзил огонь!
Тёмная громада влоб...
Смазанный скоростью удар…
Боль...
Земля приближается…
Каблуками по мясу…
Бешеная пляска противника…
И словно пространство передо мной схлопнулось, сворачиваясь, как бывает, когда бьётся на холодном ветру мокрая простыня. Ударило по лицу воздухом, заставило подавиться вдохом и…
Парень единым прыжком перемахнул площадку, летя на меня. И на пределе видимости махнул ладонью в основание шеи.
Не отшатнулся бы – слёг с переломанной шеей. Но судьба миловала. Судьба, да тайное умение предчувствия.
И узкоглазый, промахнувшись, пролетел ещё несколько метров и приземлился на корточки. Обернулся – лицо смороженное в нечеловеческом оскале. Сгорбился, словно оборотень в лунную ночь. И, опираясь на руки, ударил ногой. Снизу вверх, лягая как заправская лошадь. Я лишь руки выставил – по предплечьям словно стержнем штанги заехали – и отшатнулся. Второй удар прошёл уже мимо.
«Оборотень», не поднимаясь, крутанулся по площадке, старыми берцами взрывая землю так, что мелкое крошево полетело брызгами во все стороны. И тут же скакнул в воздух, подлетая чуть ли не выше собственного роста. Я прянул от тяжёлого удара ногой в прыжке. Попытался перехватить – куда там! Быстрее пули воздух передо мной разорвали две крепкие ладони, и пришлось тут же вновь наглухо закрыться в обороне.
Он вниз и по земле почти, вращаясь, рванул по кругу. Я – вослед, выцеливая. Метается тёмное пятно – ни ударить, ни схватить! А вокруг подвывают, свистят, потрясают кулаками, надрывая глотки в выкриках. Толпа беснуется, как всегда, требуя крови, требуя зрелищ. Досада взяла – и лоб сморщила, и рот оскалила. А «оборотень», - сучий порох, - словно на вечном двигателе под седалищем, не останавливается.
Только я рванулся ближе, как грудь опалило огнём.
Сознание уже чувствовало, видело, -
Тёмное пятно…
Удары в голову…
Круги перед глазами…
Локтём в висок…
И приближается земля…
но тело уже не успевало среагировать.
Тёмное пятно – размазанный движением в бесформенную кляксу «оборотень» - скакнуло, подлетая ближе, и… перекошенная тёмно-рыжая рожа вынырнула из пучины прямо перед носом. Я выкинул руки, но поздно, поздно! – дунц-дунц! дунц! дунц! – как под комбайн попал. Рёбра ладоней, словно тяжёлые серпы, пробили в голову. Раз! Два! Три! И – ткнули в грудь калёными пальцами.
Задохнулся от жара в носоглотке. Нырнул в сторону, не глядя, на удачу. И, шарахнув пару раз по тёмному силуэту, разорвал дистанцию.
Встал, фокусируя взгляд. Белые мухи кружили, словно пушистый снег в морозный день…
«Оборотень» сидел в дальнем краю круга. На корточках, словно заключённый, но такой поджатый, заведённый, что опасностью веяло и за восемь метров. Он смотрел на меня исподлобья, будто в горло целился, и на оскаленной роже расплывалась усмешка. Он уже чувствовал, что выиграет.
Я тронул нос – хрящ вроде стоял на месте, но кровь обильно лилась липкой жижей, так что дыхание запирало. А с открытым ртом, как выброшенный на берег карась, особо не побегаешь. Обтёр испачканные пальцы о живот – стылым красным мазком остался след. «Оборотень» ощерился, весело щурясь на меня. Что ж… Ты своё показал. Теперь моя очередь.
И прочистив горло, я сплюнул под ноги красным.
Аминь! Твою мать!
И рванул на «оборотня».
Тёмный силуэт мелькнул, уходя вправо за бьющую руку. Но всё-таки я зацепил его! И тут же с разворота ударил ещё. Ещё! Но добротная связка прошила мощными ударами пустоту. «Оборотень» уже мелькал в дальнем краю круга. Вот моль! Твою мать!
Я не отступил. Рванул следом. И заработал, словно механизм, - левой, правой, ноги, руки. Дозируя дыхание и гоняя кровь глоткой. Узкоглазый мотался прямо по курсу, пытаясь то метнуться мне за спину, то прыгнуть, то ударить, прорвав мои руки. Но я уже упёрся – не уйдёшь! На каждый его финт приходилось по несколько ударов. И я доставал. Не всегда полновесно, но доставал. Бешено шёл вперёд и молотил, молотил, молотил… Хватая воздух ртом и выдыхая с кровью.
Тёмное пятно металось перед взглядом – едва успевай ловить в прицел.
Но вот под кулаком хлюпнуло. Узкоглазый хрюкнул, давясь.
Поддалась мякоть под коленом.
Локоть врезался в подбородок.
С ноги вошёл в грудь.
И тело, выдохнувшее кровавую кашу, швырнуло из круга на толпу.
Узкоглазые завопили, закрываясь, затюкано отшатываясь. А «оборотень», раскинув руки, словно спаситель на кресте, завалился на вопящих людей. Рожа окровавленная, смятая. Глаза побелевшие, стеклянные. И с распахнутого разбитого и порванного рта кровь со слюнями течёт в два пузырящихся ручейка.
Готов обезьяна.
Я с силой выдохнул носом – красные брызги рванули в стороны, разгоняя белых мух.
А за спиной уже подлетали, вопя от радости, свои. Обступили, облапили. Кто-то схватил за локоть, толкая мне руку вверх, будто на ринге.
- Е-ме-ля! Е-ме-ля! Е-ме-ля!– скандировали бойцы.
- Эта! Ты - зверь! Во!
- Кувалда!
- Ну, твою мать… Здоров!
Все что-то кричали, что-то хотели от меня – то ли тут же сейчас же напиться, то ли куда-то срочно бежать. И каждому хотелось хлопнуть меня по плечу, обдавая дурным ароматом, прокричать в лицо, насколько я хорош, или, на худой конец, просто потусоваться рядом и покричать в удовольствие… Люди везде одинаковые.
А я смотрел на уже свалившегося «оборотня» - вокруг него тоже стояли, толкаясь в тесноте, его болельщики. И молчали. Только глаза пришибленные едва поднимались, метаясь в ненависти и страхе. И какой-то старик сидел на земле, пытаясь удержать скользкую от крови голову «оборотня» у себя на коленях, и качался, качался, словно маятник…
Ну и, конечно, из фентези-мира - пожалуй, выберу отрывок с холодняком, чтобы поаутентичнее было ))) Хотя тут хватает и рукомашной, и батальной и вооще. Да и как иначе! Там же воинские порядки и постоянные сражения )
Испытание юного воина (тесак против копья)
Ярий сделал отмашку тесаком, показывая, что готов, и, вернув клинок в защитную позицию перед собой, опустил остриё, приглашая старшего вила к атаке. Да, самоуверенно и нелепо давая ему больше преимуществ, но справедливо полагая, что раз уж его испытывают, то стоит показывать всё, на что способен. Гор ждать не заставил. Вмиг его копьё нацелилось в грудь вилину…
Ярий не первый раз стоял против длинноклинкового оружия. И не впервые чувствовал странную опустошённость, звенящую в голове тишину, когда видишь зло сверкающий штык, готовый впиться в твою плоть, и слишком далёкую от тебя гортань противника. Тебя в любой момент – только замешкайся! – одарит жаркой болью длинное копьё, а вот тебе, чтобы достойно ему ответить и хоть кончиком тесака, но резануть по живой плоти, нужно извернуться, нужно исхитриться, успеть в тот единственный миг, когда против тебя не лезвие – древко! Но и то, это возможно с простолюдинами, приученными к обычному бою и видящим в деревянном сердечнике копья лишь тёсанную дровину. С вилом такого не бывает. Для него всё оружие – что наконечник, что древко, что камешек под ногой, что тень от ветвей дерева, что твоё же тело и твои же чувства – лишь дай слабину, и он обратит их против тебя. Другое дело, что и Ярий свои шрамы, заживленные до белых штрихов по коже, получал не от понуканий надсмотрщика и не на ремесленном деле…
Первый удар Гора он обошёл, почти не чувствуя дурноты и ломоты не восстановившегося тела. Но вот сократить дистанцию и ответить старшему, как нужно, не успел. Промахнувшееся копьё Гор легко, будто ничего не весящее, заставил вращаться, заранее сбивая ожидаемую атаку. Ярий отшатнулся и, приноравливаясь к кружению оружия встречника, двинулся вокруг противника. Он ждал момента остановки копья, смены его положения, начала движения в прямую атаку. Но Гор, словно похваляясь силой, продолжал вращение. Только изредка делая неожиданные выпады и заставляя бегущее по кругу копьё атаковать секущими ударами – в голову, в корпус, в ноги. И пройти к противнику, словно увитому опасностью, Ярию никак не удавалось. Сияющее кольцо от стального наконечника меняло плоскости движения, то прикрывая встречника, будто щитом, то накатываясь огромным колесом, а иногда опоясывая вила металлическим обручем. И всякий раз, когда Гор делал шаг вперёд, Ярий отшатывался, и копьё проходило на пядь от живой плоти.
Скоро в хаосе взаимного кружения Ярий осознал, что тело подводит. Неподжившая рана и утомление последних дней сказались. Смазалось зрение, отяжелели движения, словно промокли от мёртвой воды, вобрав в себя гниль и боль, и сознание отсекло из внимания всё, что не влияло на исход схватки. Мелькнула пакостная мысль, мысль-предатель, что силы на исходе и, вероятно, это испытание закончится унижением и травмой. Стиснув зубы, вернул рассудок в русло спокойного течения, но на краткий миг замутнённого мышления потерялся. И тут же поплатился за это. Он, скорее, почувствовал, чем увидел следующее движение Гора. Копьё, нацеленное лезвием по ногам, старший вил всё-таки успел повернуть, чтобы наконечник пришёлся плашмя. Да и сам Ярий почти успел прикрыться тесаком. Только от удара уйти не смог. Боль опалила бедро, словно совок горячих углей нерадивый служка не донёс до очага, высыпав на ногу! Ярий отшатнулся и замер, вернув тесак в защитное положение перед собой. Гор напротив тоже остановил движение и, прищурившись, оценивающе посмотрел на юного вилина. Ярий знал, какие признаки боли и эмоций он хочет увидеть, и потому окаменел, не давая воли даже мыслям о постороннем. Только ожидание. Только тишина внутри.
Гор поощрительно кивнул и снова взмахнул копьём, словно лёгкой тросточкой, и сделал новый выпад.
Ярий понял, что уворачиваться больше не сможет – бедро сделалась, словно едва прихватившаяся на ветру застывающая лава – снаружи твёрдо, но внутри беспомощный, заполненный болью кисель. Шагни на эту ногу и опора рухнет! И осталось только жёстко сходиться на каждый удар.
Раз! Тесак встретил короткий укол копья и отклонил в сторону.
Два! Тесак сошелся с секущим ударом, и отклонить уже не смог. Пришлось шагнуть назад. Бедро подвело, и Ярий припал на ушибленную ногу.
И тут же к нему устремился новый удар копья.
Он упал наземь, уходя от отточенного лезвия в единственно возможный прогал. Припал к каменной крошке, вжимаясь в твердь, словно в податливое ложе. И замер. Но наконечник копья вместо того, чтобы пролететь мимо, растрачивая замах, резко завис ровно над ним. Задрожал от остановки. И коротким ударом воткнулся в плечо. Нет, не ранил, лишь тронул остриём, оставляя поверхностный след. Но тем показал и мастерство и победу. Гор не просто ожидал его увёртки, он сам спланировал её, сам оставил кажущиеся безопасное положение, сам загнал в него. И тем поставил точку в поединке.
Ярий смотрел снизу вверх, прищурившись, и, ощущая сокрушительное смятение, мог лишь надеяться, что за маской безразличия на лице противник не увидит проходящую на сердце бурю. Гор одёрнул копьё, удерживающее вилина на земле, и отступил на шаг.
Ярий молча поднялся. Он видел – противник полон сил и даже победа не смутила его безупречного равнодушия в глазах. Это была полная победа. И не признать её невозможно. Он молча склонился перед вилом.
Ну и немного вам ироничного боевого в ленту ) ТАКИЕ драки я тоже люблю читать/писать )
Только там оказался знакомый проход между домами. С удачно расположенным мусорным баком – как раз напротив двери. Стас привычно передёрнул плечами перед неминуемой дракой и рванул на себя ручку двери. Он думал, что придётся напрягаться. Ничего подобного – дверь открылась сразу. За ней расстилалась кромешная тьма.
- О! Как в стрелялках! Ничего! Не спрячетесь!
Он ввалился в тёмное помещение, напоминая себе под нос:
- Коридорчик до зала. Слева раздевалка, справа зеркало. Впереди… Чёрт!
И тут же споткнулся и полетел.
- Ём-ма!
Распахнул руки, пытаясь остановить падение, и толкнул нечто неопределённое перед собой. Загремело жестянками и чем-то глухим и громоздким. Но падение не остановилось. Через мгновение он уже лежал на полу, а по спине его лупили палками. Раз! Два! Десять! Не настолько сильно, чтобы до уродства, а так, для острастки. Но всё равно страшно и обидно. Сверху кто-то навалился, обдавая запахом плесени, и, прокатившись по спине, прижал его ноги к полу.
- А!
Он сжался и закрыл голову руками. По макушке ударило чем-то холодным и тяжёлым. Так ударило, что в голове зазвенело, что-то хрустнуло и… за шиворот полилась липкая жидкость. Стас съёжился, пальцами торопливо побежал по волосам, выше по течению, боясь в любой момент наткнуться на страшную рваную рану. Перед глазами поплыло и дышать стало тяжелее.
- Мамочки, - почти беззвучно всхлипнул он.
Но почти в тот же миг избиение кончилось. Он ещё мгновение ждал. Но вокруг была тишина.
- Сволочи, - простонал он. – А по-человечески нельзя, да? Трусы! В темноте, скопом. Как бабы нападаете! Уроды!
И тут же включился свет.
Стас поднял голову и аккуратно выглянул из-под прикрывающей ладони. В проёме двери в следующие помещения стоял Стек. Теперь его уже даже внутренне не хотелось назвать «сухарём». Он был один, без своих суровых рослых пособников, и становилось ясно, что по телосложению Стек не хуже самого Стаса. Только жилистей.
Он стоял, привалившись плечом к косяку и сложив руки на груди. И с таким утомлённо-мрачным выражением на лице, что Стило понял – нужно срочно подниматься. Чего бы это ни стоило.
Сзади нерешительно, полушёпотом позвал Бубен:
- Стась? Ты где?
Но тому было не до отзывов.
Он подтянул руки под грудь и попытался рывком освободиться от того урода, который зажал ему ноги. И со спины с грохотом на пол свалились черенки… Приподнялся, ошалело огляделся. По всему полу вокруг валялись швабры и мётлы, вёдра и лейки, пузырьки и коробки, тряпки и салфетки. Под руками сияли крупные осколки стеклянной бутылки. И с шеи вниз капала пенистая радужная масса с приятным запахом жевательной резинки. Оглянулся. Его ноги придавливал к полу здоровенный мешок с этикеткой в цветочек «дёрн садовый весовой». Сглотнул и живо обернулся на Стека. Но тот не стремился воспользоваться неудобным положением противника и добавить ему ногами по рёбрам. Стоял и угрюмо наблюдал.
Стас нахмурился и сел, скидывая с себя хозяйственные принадлежности. Мрачно провёл по волосам, смахивая растёкшееся по ним жидкое мыло. Ощущение стыда сжигало остатки гордости.
- Стась? – подступил из темноты провала улицы встревоженный Бубен. – Ты как?
И, схватив под плечо, попытался помочь подняться. Стас вырвал руку и мрачно пробурчал:
- Как колбаса в унитазе!
Поднялся и, сгорбившись, собравшись, исподлобья уставился на Стека. Будем морды бить друг другу или нет?
Стек выпрямился, отодвигаясь от косяка двери, и отозвался спокойно, с ленцой сильно утомившегося человека:
- Шёл бы ты…, Стило. Дважды в одну реку не входят.
В ответ Стас поджал губы.
- Я хочу поговорить с хакерами!
Стек устало покачал головой.
- Ты говорил. И тебе всё сказали.
- Есть другие хакеры! Я хочу говорить с ними!
Бубен за спиной ухватил за край измазанного в шампуни пончо и потянул на выход, сокрушённо шепча другу:
- Стась, не дури! Стась, пошли! Стась, жить надоело?
Но тот набычился, упёрся, не давая стащить себя с места, и не отвёл взгляда от противника.
Стек усмехнулся уголком рта, наблюдая за вознёй товарищей, и отозвался:
- Считай, что других нет. Тебе отказала Лиса. Этим делом не займётся никто из уважающих себя профессионалов.
- Ха! Лиса! Да она… – фыркнул Стась. Хотел добавить несколько нелестных слов, чтобы объяснить, чего, на его взгляд, стоит эта крашеная курица, но осёкся.
Утомление Стека как рукой сняло. Словно в чуть сдувшийся мячик качнули пару раз насосом воздуха. Вроде почти ничего и не изменилось, но ощущение стало совсем другое. Раз – и плечи расправились, и руки на груди чуть разошлись, так, что вот-вот бросится, обхватит и обрушит через спину головой в ближайшую стенку. И глаза стали недобрые.
Стась осёкся и внезапно понял, что это хорошо, что Бубен продолжает настойчиво увещевать и активно тянуть за пончо назад. Отлично, что Стек ещё далеко. И просто замечательно, что сзади осталась открытой дверь на улицу.
«Молчание - золото», - напомнил себе Стас и, делая вид, что Бубен его утаскивает, хмуро попятился к выходу.
- Да отпусти ты! Отцепись! – бубнил он, не оборачиваясь на друга. И поглядывал на Стека. Бросится – не бросится?
Стек с места не сдвинулся. Смотрел, молчал и не делал ни шага, ни движения.
Ну и эротическая мистика не обошлась у меня без боёвок (хм. да пожалуй у меня ничего без боёвок не обошлось, да)
Так что вот ещё кусочек, но он опять-таки большой... и это при том, что тут только прилюдия ))) а сама махла так вообще на полглавы ))
Игорь подхватил меня под плечи и оттащил от раненого. Наклонился к самому уху и прохрипел:
– Беги!
– Что?
– Беги-и! – и для ускорения толкнул меня вперёд.
Там, впереди, лежала беспросветная темнота неосвещённой улочки. Узкая, зажатая с двух сторон заборами: с одной – бетонным новостройки, с другой – деревянным частного сектора. Тропинка ниточкой продолжала улочку где-то там, далеко. А ещё дальше, словно свет в конце туннеля, виднелась лампа современного фонаря, длинношеей коброй зависшего над полотном шоссе, маленьким кусочком видным в просвете. Чтобы не упасть, я вынужденно пробежала пару шагов в темноту. Ноги запинались, но летели… Затем сила инерции исчерпалась, и в действие вступила сила сознания. Я обернулась.
Князь стоял на дороге между лежащим Шамизом и подходящими людьми. Тёмных фигур, неспешно придвигающихся к нам из соседнего переулка, я насчитала, по меньшей мере, с десяток. Эти люди двигались плавной походкой, мягко перекатываясь из точки в точку, из шага в шаг. Они одинаково держали плечи развёрнутыми и руки брошенными вдоль тела. И ещё – была в них одинаковая серость. Даже нет, не серость, а мышастость. Некое перистое серое с вкраплениями лёгких мазков кистью. Цветовое представление, которое фактически не встречается в нашей реальности. И ни Князю, ни мне не надо объяснять, что бы это могло значить… Движение неизвестных говорило нам больше, чем самый звонкий крик. Так мягко и легко, так необоримо и целеустремлённо могли двигаться только те, кто не один и не два года провели в спортивных залах и тёмных улицах, шлифуя собственное тело и сознание для боя. Такие не останавливаются перед силой – они сами представляют её и оттого лишь скалятся зло и беспощадно, когда наступает время сражаться. Князь – из таких. И Раш – из таких. И Глеб этот, будь он неладен, – тоже. Но не я.
По позвоночнику побежал холод. Задребезжали в голове тонкие голоса страха. Просто страха. Такого, при котором руки и ноги работают в автономном режиме, а рассудок сжимается до величины ядрышка грецкого ореха, а мысли его проскальзывают по извилинам, нигде не задерживаясь, словно на горках аквапарка. Я смотрела, как чужие придвигаются к моим товарищам, и не могла вздохнуть – перехватило горло так, что воздух не проникал в лёгкие, тугим щекочущим шариком безуспешно толкаясь на вдохе. Там, на едва освещённой площадке меж равнодушных домов (да жилые ли они, в самом деле!?), оставались двое моих друзей. Один из которых лежал безвольной куклой, а другой был не в силах остановить наваливающуюся беду. Понимание этого заставило стиснуть зубы, прихватив кусочек губы. Потом, если будет потом, останется след прокуса, и даже хорошая помада от «Буржуа» не поможет скрыть кровоподтёк. Но сейчас нет ценности в том, чтобы оставаться женщиной. В конце концов стронув тело с места, я снова задышала. Всего-то и нужно порою для того, чтобы почувствовать себя сильной, это просто не останавливаться.
Как Игорь почувствовал меня – ума не приложу. Но в тот миг, когда я подошла на расстояние шага и вознамерилась встать рядом, он обернулся. Глаза его оказались бешеными. Не меня он ожидал увидеть – врагов. Только, увидев, не переменил выражения. Рот зло искривился, и жёсткие руки вцепились мне в плечи.
– Я кому сказал! Вон отсюда!
Его «вон» прозвучало подобно рыку. С протяжным «о», больше похожим на звук гудящего туннеля, направленного прямо на человека. Я словно оказалась в потоке звука, начисто лишающего воли. Меня дёрнуло, тряхнуло и отбросило назад. Полёт был быстр, но приземление – наработано до автоматизма. Спина покато выгнулась, колесом прокатываясь по асфальту. Благо, что камней на нём не было. Потом ноги выстрелили в обратном направлении и чуть направо, вынося мой корпус в стороне от линии падения. Реверсным рывком я поднялась на колено и замерла. «Серые» приближались. Теперь уже стало понятно, что их двенадцать и цель их – мы. Вот когда захотелось побежать. И ускорение, которое недавно задавал Князь, воспринялось бы как подарок. И бежалось бы, бежалось легко и свободно, со скоростью, превосходящей мировые рекорды…
Князь встал, закрывая проход сразу к двоим – ко мне и к Рашпилю, всё ещё бессознательно валяющемуся возле машины. И не было сомнений в том, что Игорь прекрасно понимает, что его сил не хватит остановить дюжину подготовленных бойцов, ведомых одним им понятной целью да желанием антиреальности, светом которой они озарены сейчас. Не хватит даже жизни. А значит, упав в какой-то момент, уже навряд ли поднимешься, скорее, наглотаешься пыли пополам с кровью и издохнешь. И было это так ясно, что не вызывало противоречий ни в ком из медленно сдвигающихся к одной точке столкновения. В противовес подходящим Игорь сгорбился, поджимая руки ближе к корпусу, сжал кулаки и чуть присел. Он весь стал одной сжатой пружиной, готовой сорваться из-под неловких пальцев. Это состояние готовности было сродни холодной заряженности автоматического оружия – недвижимость, но в ней неуловимо ощущается скорость и мощь будущего боя. И проявляется в знающих чувство опасности, а за ним – желание обойти стороной, не потревожив. Только сейчас против Князя вышли такие же суровые бойцы, способные своей упёртостью соревноваться с каменными стенами. И расклад не в нашу пользу. Не в «нашу», потому что Игоря я не оставлю. Паскудство предательства себе я никогда не прощу, жить с подобным и знать, что кто-то умер, защищая тебя, – не сумею. Быть может, это совсем не по-женски… Возможно даже, что многим мужчинам было бы нелестно общение с такой дамой, как я. Вероятно, большинство ждало бы других действий и не просто ждало, но молило бы об этом… Но я… Акуя я. Это как девиз, как вызов, как суть моей жизни. И по хрену, что будет дальше!...
Я вздохнула поглубже и зарычала сквозь зубы. Всего одного действия хватило, чтобы заставить себя поверить, что я хочу остаться здесь и быть рядом с тем, кто не задумывался, вставая на мою защиту. А Князь услышал мой хриплый кошачий рык. И больше сгорбился, понимая, что никуда я не уйду. О чём он подумал в этот момент? О том ли, что у него за спиной будет соратник, который защитит и поможет? Нет, скорее о том, что несносная баба всё-таки не послушалась, а значит, придётся защищать и её тоже, подставляясь самому...
Мои кулачки сжались. Кулачки... Всего день назад Князь промывал царапины от ключа на моих ладонях, и я видела разницу – его лапищи и мои лапки. Много ли от них будет проку сейчас? Захотелось чтобы в ладонях налилась тяжесть, чтобы тепло и сила обрели смысл, чтобы мои действия приобрели вес… Под правой лопаткой снова засвербело, заскребло, зудом потревоженной раны заставило плечо вздрагивать. А ладонь сомкнулась на ребристой поверхности арматурного прутка. Чёрного, тяжёлого и пахнущего солярой. Оставленного здесь совсем недавно. Вероятно, для меня. Я подняла руки от живота к глазам. Кулаки всё так же оставались сжаты, но руки были пусты. А, чёрт! Ну и пусть! Я и с голыми руками что-то могу! Недаром же столько тренировались с ребятами! Я сейчас, Игорь!...
И в этот момент противники оказались на границе возможности действия. Князь не стал дожидаться прорыва его личной зоны, он сделал рывок навстречу нападающим сам. Это было похоже на выстрел! Стремительный и неудержимый взрыв из глубины наружу! Чур меня, ещё такое увидеть! Только сейчас стало понятно, что все наши спарринги с Игорем – детские шалости. И возникли одновременно и обида, и восхищение… Обида, что лгал каждым движением, играя в поддавки. Восхищение, что за несколько лет совместных тренировок он ни разу не позволил себе показать свои реальные возможности. Ни ради того, чтобы что-то доказать, ни ради того, чтобы покрасоваться. Сильный человек!
Сильный человек огрел рукоятью пистолета по виску ближайшего противника и, не дожидаясь, когда тот рухнет, уже стрелой полетел на следующего справа. Стандартная техника работы по кругу.
Я стиснула зубы и стала подниматься. Рукой повела по земле, ища опору… А нашла её… Ребристая холодная поверхность, пахнущая солярой. Арматурный пруток лёг в ладонь так, будто прирос. И стало всё равно, почему я почувствовала его значительно раньше, чем нашла. Главное – он был. Я резко оттолкнулась от асфальта рукой и стопой. И, взвившись вверх, без перехода на разгибание тела рванулась вперёд, туда, где окровавленным вихрем носился Князь.
Пруток был точно по руке. Диаметра этого оружия хватало для того, чтобы он не болтался в зажатом кулаке, а уверенно лежал в нём. Сжатая ладонь утяжелялась для полновесного удара, равного по мощности мужскому. К тому же острые отпиленные под углом концы прутка давали дополнительное преимущество, действуя как коротколезвенный нож – он мог впиваться и мог неглубоко резать. А этого, как правило, бывает достаточно. Просто выбирать место для удара нужно правильно. Меня учили это делать. Но старый сэнсэй, похмыкивая, говорил, что женщинам наука эта не пригодится, поскольку в нужное время не всплывёт в голове, занятой мыслями о том, какую пудру выбрать для закрашивания завтрашних синяков. И потому им нужно не точки запоминать, а просто очень хотеть достать противника. Просто очень хотеть. Как в постели…
Горло. Глаза. Запястья. Колени. Пах. Азбука выживания…
Дальше там ещё мноооого всего ) Но не в этот раз )
А закончу, пожалуй, актуальненьким. Колизей. На данный момент - то, что я считаю достаточно неплохо написанным у себя. Но... недостаточно. Надо ещё работать над словом )
А на арене бились люто. Безжалостно. Но без тех горючих чувств, когда, не смиряя руки, машут клинком, не сдерживаясь – стремясь ли убить, стремясь ли выжить. Нет, профессионалы дрались, привычно контролируя каждое движение, каждый шаг, деля время на вдохи и выдохи. Их тела оставались гибки, не костенея в сумраке страстей и страхов, а мир вокруг них становился насыщен опасной и невидимой смертью. Они, словно трудолюбивые пауки обматывали воздух возле себя паутинами бегущих в пустоте сверкающих лезвий – только попадись на их пути, случайно тронь – ты погиб!
Клинку достаточно было пасть на тело – остриём ли впиться, словно жадный клюв стервятника, или тронуть-погладить лезвием. Лопалась кожа и мышцы. Алые бархатные кармашки раскрывались, выплёвывая кровь. Текла красная жижка по кожаным доспехам, пятнала ржой металлические накладки. Капала на белый песок, мгновенно впитываясь и оставляя тёмные пятна в сверкающем утоптанном поле. Через миг по ним уже проходил чей-то сапог, втаптывая и размазывая тонкими мазками по искрящемуся сухому песку. Кто-то из бойцов припадал на колено, рыча сквозь зубы и зажимая рану – тут же над ними вставали товарищи из той же восьмёрки, отгоняли противников. Кто-то сразу поднимался, чтобы вести бой. Кому-то требовалась передышка во вдох-другой. А кто и быстрыми рваными движениями впихивал в открывшиеся раны блажью губку – быстрее! Быстрее! Но никто с одной-двух ран не падал, никто не сдавался, зная, что стоит только остановиться – добьют. Таковы законы арены… Законы суровее, чем в жизни за её пределами. Это на воле можно после боя рассчитывать на милосердие врага. Можно рассчитывать дать «клятву воды и крови» и суметь оплатить свою жизнь достойной службой или богатствами своего рода. На арене у тебя ничего нет. Ты сам – раб. Оттого – дерись или подыхай. Закон Неба Свара прост. Пока ты свободен – ты человек… И только человек имеет права.
- Ух!
Сантиш от восторга не сдержался, отодвинул тарелку и подскочил к барьеру, вглядываясь в идущее сражение. От восьмёрок уже остались клочья. Трое в одной держались на ногах, а двое в другой. Остальные корячились на песке. Пытались задержать кровь в теле, трясущимися руками впихивая драные тряпицы и нити из нашейных мешков в раны, теряя последние силы, пытались приподняться, чтобы помочь своим побратимам, или хотя бы увидеть – чем закончится бой.
Аршад встал рядом с Сантишем, опустился на колено, поправив красивый, вышитый серебром по подолу, хафтан. Вгляделся в бой.
- Белые проиграют, - кивнул он, называя восьмёрку по отличительному знаку – цветной повязке на рукаве.
Сантиш скривился:
- Конечно! Их же двое осталось! – недовольно сказал он.
Аршад покачал головой, внимательно рассматривая происходящее на арене.
- Дело не в том, сколько их осталось, - терпеливо ответил он. – Вон видишь того бойца, что получил рану в правый бок? Того, что лежит у края арены?
- У которого пояс ветерана? – уточнил Санти.
Аршад кивнул:
- Да. Это явно был их старший, их авторитет. Потеряв его, они согнули хребет своей воли. Их добьют.
- А если нет? – нахмурился Сантиш.
Аршад тихо рассмеялся и похлопал брата по плечу, поднимаясь:
- «Если», братишка, - не будет!
И направился к столу, уже зная заранее, чем сейчас закончиться дело на арене. Положат оставшихся, а потом по воле толпы перережут глотки всем, кто проиграл, но ещё тщетно цеплялся за жизнь. Потом будет на арене перерыв, выгонят танцовщиков и шутов для развлечения господ, а служители быстро уберут трупы, совочками выудят мокрые комочки из песка, и пройдут сеятели с коробами, полными чистого, чтобы снова сверкала арена искристо-молочным цветом.
- А если? – упрямо повторил Сантиш.
Аршад обернулся на брата, смешливо сощурившись. Братишка был великолепен в своей неутомимости. Такой славный, такой чистый. И со столь безудержной силой, способной в будущем стать ураганной мощью, наполняющей паруса рода и ведущего его во благо! Так хорош, что отказывать ему даже в малости чудилось грехом против семейства! И Аршад улыбнулся, сдаваясь:
- Тогда, брат, исполню любую твою просьбу.
Сантиш серьёзно кивнул и снова отвернулся к арене.
Пару бойцов теснили. И те, предчувствуя уже быструю развязку, отступали, но упорно пытались сохранять дистанцию и защищали друг друга с отчаянием выживающих, знающих цену гибели товарища. Да и тройка, стоящая напротив, подустала – раненные и утомлённые бойцы уже так не стремились в бой, зная, что любая промашка сейчас станет смертельной… Развязка затягивалась. И потому на трибунах стояли вой и свист. Зрители нижних рядов возмущённо кидали в сторону арены остатки пищи, замусоривая чистый песок. Зная, что всё уберут в перерыве.
А пока бойцы топтались, атак становилось всё меньше, дистанция росла, дыхание – тяжёлое, распаренное, сиплое и надорванное – сотрясало торсы. Руки уже с трудом поднимали клинки и щиты, и для ударов требовалось собрать всю волю в кулак, чтобы двинуться вперёд. Шатаясь, сипя сквозь зубы и вскидывая мечи. Тогда-то, когда уже бой профессионалов стал похож на свалку нищих забулдыг, не знающих даже, что такое стойка, случилось неожиданное. Авторитет белых, давно уже силившийся подняться, но с трудом способный держать голову выше, чтобы видеть происходящее с товарищами, вдруг нашёл в себе силы встать. Видимо, успела помочь блажья губка! Он с трудом подтянул под себя руки и ноги, встал на четвереньки, отдышался, сплёвывая кровь в песок, откинул щит и, вцепившись в меч, поднялся на ноги. И пошёл. Тяжело, неровно, дыша окровавленным ртом и шатаясь на каждом шаге. Туда, где дрались остатки команд «восемь на восемь».
Трибуны занялись в крике. Гвалт встал такой, что даже оглохшие от усталости сражения бойцы стали оглядываться. И это переломило ход боя. Оставшаяся в живых последняя двойка, видя своего ветерана, ободрилась. С яростным кличем бросились на соперников. А те, ошеломлённые, утомлённые и опустошённые внутри всем происходящем, не смогли дать хороший отпор. Встретили достойно, да. Но сил не хватило… Сперва одного подрубили, распахав клинком бедро до колена. Свалили на песок, как деревце скошенное. Потом второму сталь вгрызлась в бок, заставляя скособочиться и засипеть. А третий, успев зацепить нападающего «белого», не отбил удара сверху – клинок скользнул по шлему, оглушая и ошарашивая, и врубился в наплечник на ключице, вминая в тело доспех, вдавливая в хрустнувшую кость.
- Победа! – вскинул руки Сантиш и яростно закричал в сторону арены: - Хой-ла! Хой-ла! Хой-ла! (хой-ла - *за жизнь!*)
Он сделал это раньше всех. В том гуле неопределённости, что стоит в зале, когда зрители ещё не успели насладиться моментом, осознать его и своё к нему отношение, когда ещё полны внутреннего трепета и пустоты, рождаемой сильными сценами и не готовы выдохнуть-вдохнуть и преисполниться восхищением к тем, чьим трудом и душевным страданием были поражены. Он закричал так ясно и чисто, что Аршад увидел тотчас – так и будет. Им всем – и белым, и красным – сошедшимся на этой арене в битве «восемь на восемь» даруют жизнь. Потому что это было прекрасно! И лютая схватка, и сильная воля ветерана, переломившего ход боя, и юный асиант, так восторженный этим боем. И, не сомневаясь, он поднял большой палец, присоединяясь к Сантишу. Сегодня младший был словно маленький бог – полон удачи и несущий блага любому, кто к нему мог приблизиться. И хотелось прикоснуться к этой силе, к этой удаче, припасть как к источнику и до ломоты зубов пить невозбранно благо, вбирая его в свою судьбу.
- Хой-ла! Хой-ла! – влился в крик брата Аршад.
И вскоре ближайшие трибуны, а после и дальние стали скандировать вместе.
Хой-ла!
И, как ни странно, теперь людей устраивало то, что крови больше не прольётся. Словно переполнилась чаша. Пресытилось. И стала больше ощущаться и цениться перчинка эмоций самих бойцов, стоящих на арене ошеломлёнными и благоговеющими перед невероятно спустившейся к ним с неба благосклонности высших, дарующей жизнь.
А вообще драк у меня в текстах много. Потому что и опыта как-то некоторого хватает, потому что драки - часть моей жизни, поэтому я фактически не понимаю, как это - без них?
Ну и как говорит о нас (мне и себе самом) мой супруг Ворон - драться не любим, не хотим, но умеем и будем. )
Всем - ЗДРАВЬЯ. )
