Спасение Эмиля Травинского

Медицинских эпизодов у меня несколько. Этот самый непрофессиональный в плане лечения, но зато полный эмоции. Я писала его почти двадцать лет назад. 

Роман "Ветра Унтара", теперь уже третья часть 'Белой Гильдии".

***

В суматохе никто не обратил внимания, что арбалета при Эмиле не было. 

Эрик положил брата на скамью:

— Одеяла! Все, которые есть на базе! Живо!

Повторять ему не пришлось. В мгновение ока вскипятили горячую воду и собрали дюжину одеял. Смерч отыгрался на моем возлюбленном за все ветра. Эмиль лежал без сознания, холодный, весь, от кончиков пальцев до кудрявых волос. Мутная, стеклянная пелена застлала его глаза, Эмиль смотрел под потолок, а, может, гораздо дальше. Сердце воина ветра почти не билось. По виску Эмиля снегом сползала застывшая вода и рисовала на его лице знак смерча. Я прижалась к нему и поцеловала в ледяной лоб. Мой дар молчал. 

За тысячами морей уснуло холодное солнце, оно остыло, и ни слову, ни взгляду не дано было заставить его пробудиться. Лишь вздоху, одному-единственному вздоху молились спасенные леса и долы...

Где тот, чье имя можно было написать в книге виновных? Где тот, чьими стараниями приходит в наши сердца любовь, боль и горе? Где тот, кто не дает веры, когда она одна способна на чудо? Где тот, чьи бессмысленные игры неведомы ни одному из народов...

Наступайте тише, бойтесь, мир меняется, цветет Роза Ветров, и, прежде чем она отцветет, не найдется таких, кто скажет: «Я не знаю смерти, и боли не знаю я». Но найдутся такие, кто скажет: «Я пережил смерть и боль меня не сломила». Я не из их числа, и до Розы, что растет на задворках Земли, мне нет никакого дела. Горем измеряется вера, кому-то угодно так, кому-то, но не мне. Не мне...

Стихия ветра! Что с нее взять? Ей не скажешь: «Твоя ставка, твой черед», не скажешь: «Отступись, обойди, усмири свой пыл» и не попросишь милости. Но тот, кто создал Ветра Унтара, что думает он? Его унесло водами времени дальше, чем старого вождя ойёллей, но неужели оттуда ему не видно дел рук своих?

***

Лишь только вода вскипела, Эмиля перенесли в комнату для сна и положили на кровать. Кровать оказалась для него короткой, и Эрик молча притащил из зала дополнительную скамейку.

— Подушки!!! — потребовала я.

Ноги Эмиля обложили подушками, я закрыла окна и выгнала всех:

— Уходите, не стоит вам здесь торчать!

— И не подумаю! — пытался возражать Эрик, но больше никто не посмел со мной спорить.

— Оставь их вдвоем, — посоветовал Эрику Улен. — Ты и так ухватил за рукав удачу. Идем, расскажешь, где нашел его! Мы с лесным конвоем обшарили весь Синий лес...

... И они ушли, а я развела кипяток травами и стала раздевать Эмиля. Мои руки не слушались, пуговицы не поддавались.

Смерч нещадно истерзал своего противника. Казалось, Эмиль побывал в самом глубоком ущелье мира, и его бросало с одной скалы на другую. 

Трудно было поверить в чудо, которого мне не обещал мой дар. Эмиля не должно было быть в живых и нам не судьба была больше увидеться.

Ошибка судьбы, вернувшей справедливую плату лишь наполовину. Эмиль будто бы говорил с самой смертью. Его одежда больше не хранила  запах Эмиля. Она пахла землей и сыростью. Я мыла Эмиля и думала о том, что даже тогда, когда мы впервые прикоснулись друг к другу, я не испытывала такой невыносимой боли в груди от счастья, что трогаю его. Перед лицом смерти многое изменилось, и сказочных богатств стоила каждая минута, проведенная рядом с ним. Мне вспоминались его слова, его голос, умеющий звучать и ласково и строго, его вечный сарказм виделся теперь совсем в другом свете, а музыка, звучание его флейты, неслышной песней лилась с его холодного чела...

Смерч заморозил моего возлюбленного до самого сердца, и горячая вода не могла помочь, она согревала только снаружи. Когда его губы в очередной раз обожгли меня холодом, я собрала все одеяла, разделась и легла рядом. Когда-то Улен учил нас, что тело женщины — самый верный способ согреть мужчину. Эрик отпустил на этот счет немало вольных шуток, но, в сущности, Улен оказался прав. Как только под дюжиной одеял жар одолел меня, он перекинулся на Эмиля, и от кожи к коже пошло по его жилам тепло возлюбленной; жар, не сравнимый ни с каким другим...

«Очнись! — молила я. — Вернись к нам!», но Эмиль оставался в руках какой-то другой силы, и она крепко держала его. Я боролась с этой силой, пока у меня хватало духу, но вскоре, обвив собой умирающего друга, погрузившись в надежды и молитвы, я уснула, а когда проснулась, был уже вечер следующего дня.

Я проснулась от жуткого холода. Под дюжиной овечьих одеял меня била мекая дрожь. Зубы стучали и не было возможности остановить их. Я с трудом очнулась и с трудом заставила себя вернуться из глубоких, прямо-таки подземных снов в мертвую ледяную реальность. Эмиль лежал рядом бездыханный, скованный невидимым нерастопляемым льдом, но живой. Должно быть, он боролся и где-то вот тут, рядом, и в то же время там, далеко, все еще вздрагивало гордое сердце, толкая в долгий путь от изголовья до приставленной скамьи холодную густую кровь моего возлюбленного. Должно быть... но жилка на его ключице не плескала, а ведьмов хваленый дар отмалчивался за болезненным блеском моих иттиитских глаз. Я поцеловала Эмиля в холодный лоб, подоткнула одеяла и, кутаясь в рваную куртку, подошла к окну. Небо должно было объясниться, но оно молча опустило глаза. «Кто научил мое сердце так болеть? — подумала я, — Должно быть тот же, кто придумал смерть и вдохнул силу в ветра Унтара ...» Темнела живая изгородь, за ней засыпал Синий Лес. Там, за пределами меня, последний летний месяц рассыпался мириадами ярких звезд. «Кра — кра...» — неспешно и тяжело летел в ночной тишине ворон и подгребал под себя темно-синий бархат вечернего простора.

Я проводила ворона равнодушным взглядом, мир умер без Эмиля ...

***

Из-за неплотно закрытой двери слышались голоса, но стоило мне войти в обеденный зал, как наступила тишина. Тускло горели коптилки, все сидели за столом и, как один, смотрели на меня.

— Кофе? — спросил Мирон.

— Кофе — это хорошо! — согласилась я, села и оглядела всех. — Ну что вы хотите услышать? Он холодный, он без сознания! И мой дар, как выяснилось, ни ведьмы в этом не разбирается! — я помолчала. — Скажите, что делать...

Тигиль перекинул нож из правой руки в левую и молча отрезал мне ломоть хлеба. Они ждали целые сутки. Он, как и остальные, надеялся, что я скажу больше.

— Возьми себя в руки, темная дева... — Эрик достал из шевелюры пальцы, было заметно, что в эту ночь он не спал. — Если не получится у тебя? Тигиль и Улен приготовили отвар липы, Ив — согревающую мазь из тех трав, что на прощание дал ей Хранитель Гор... Но прежде чем лекарства пригодятся, наш гордый малыш должен вернуться в мир, где по жилам течет горячая кровь. Я нес его, и я знаю, его кровь была холодна, как весенние воды Ааги. Итта, обрадуй меня, девочка, я прошу...

— Древнее волшебство не по зубам моему дару, Эр! Эмиль борется со смертью, а, значит, надежда есть... — мне казалось, я не смогу произнести этих слов, но глаза Эрика заставляли верить, что смерть отпустит его брата, отпустит моего Эмиля. — Моли Солнце вернуть ему тепло... — сказала я и тихо добавила, — как молю я вернуть мне утраченную веру...

— Ладно, не кори себя, — сказала Ив, — ты просто испугалась...

— Я не просто испугалась, я потеряла веру и предала его...

— Пустая болтовня, — Тигиль ухнул передо мной на стол дымящийся чан. — Отвар готов! Иди к нему, Итта!

Отвар липы и согревающие мази, согревающие мази и отвар липы — это все что чередой неслось у меня перед глазами в следующие дни.

Четверо суток Эмиль не приходил в себя, и на пятые мы потеряли надежду. Эрик и Ив не отходили от него, выкраивая время только на пятнадцать минут сна, я не отлучалась ни на секунду. Эрик чувствовал себя ужасно и сам чуть не слег. У близнецов есть тайная, в миру почти не различимая, но в беде крепкая связь, которая работает получше любого дара. Неслучайно именно Эрик нашел Эмиля и не случайно Эрика вслед за братом разбила лихорадка, от которой он видел одно спасение — трубку, он не выпускал ее изо рта и не спал все дни, пока умирал брат...

Малодушие, охватившее меня поначалу, сменилось упрямой надеждой, заткнувшей пасть безжалостно вопящему дару. Но дни шли, а Эмиль оставался холоднее ледяной глыбы, и подобно тому, как застывшая вода разрывает любой сосуд, Эмиль разрывал мне сердце и моя душа рыдала, роняя в чан с травами невидимые слезы. Я призывала на помощь все возможные силы, но ни мой подлый дар, ни третий глаз не подавали признаков жизни. Перед лицом настоящей опасности Итта Элиман оказалась бессильна.

На пятые сутки, к вечеру, когда наши силы и наша надежда утекали из душной комнаты конвоиров и не было никакой возможности их остановить, кожа Эмиля вдруг оттаяла. Я поднесла чашу с горячим отваром и увидела на его губах капельки пота. Мы не поверили в чудо! Но слетелись друзья; Улен, ежечасно проверяющий Эмилю пульс, пересчитал трижды, и ореховые глаза Учителя улыбнулись! О Солнце, можно ли передать, что мы почувствовали?! Луна заглянула в окно, птицы вернулись в сад, мыши за печкой, и те радостно принялись грызть карандаш.... Надежда блеснула яркою вспышкой и погасла, радость наша оказалось преждевременна.... Температура стремительно поднялась до неизвестного значения. Мирон принес термометр, но термометр лопнул, и следующие три дня нам пришлось бороться с жаром. Эмиль пылал так, что я чуть ли не каждый час меняла простыни и рубахи, теперь его губы пересохли, а лицо горело огнем. Ив прикладывала ко лбу мокрую косынку, и косынка сразу же впитывала жар. Я поила Эмиля с ложки бульоном и настоем ромашки. Это было сущим наказанием, спящий Эмиль почти ничего не глотал, и все проливалось ему на грудь. Эрик ходил по комнате из угла в угол и действовал всем на нервы. Так прошло еще три дня. Только на восьмые сутки я заметила, что рубашка на Эмиле намокает уже не так часто, а косынка на его лбу остается холодной долгое время. Мы победили, жар прошел! Следующую ночь Эмиль метался по кровати и говорил со смерчем, а наутро он открыл глаза.

— Эмиль, Эмиль, Эмиль! — повторяла я, гладила его волосы, целовала исхудавшие руки. — Ты это сделал! Сделал! Ты победил смерть!

— Я думал, была зима... — произнес Эмиль, изо всех сил стараясь подняться на подушке. — Потом пришел огонь, растопил лед...

Глядя на него, я не могла произнести ни слова. Комок слез, стоящий в горле все эти дни, растаял. Подлые слезы покатились сами. Эмиль протянул руку и утер мое лицо.

— Чем плакать, сказала бы лучше, что я здесь делаю? — Подняться на подушках ему так и не удалось.

— Лежишь на подушках! — сквозь слезы улыбнулась я.

— А смерч?

— Ему повезло меньше, чем тебе...

— Расскажи! 

Ему не было покоя, если в поле зрения существовали какие-то неясности или нерешенные вопросы. Не успев прийти в себя, он хотел все и сразу. Именно таким он был, и таким я его любила...