Первая встреча? Есть и такое!

Нет времени и сил на то, чтобы нормально сесть и сделать какой-то осмысленный блог. А вот во флешмобики влезть - немного имеется ) Поэтому держите фрагментики из КАМЕННОЙ ВОДЫ в флешмоб про первые встречи от Елены Веленской - https://author.today/post/281462.

Начну с того, как встречаются Яр-Тал, юный воин - тело- и душе- хранитель принца, младо-леца - и его будущий владыка, Ор-Лец: 

- А вот и Орлик! А мы-то тебя заждались! - сказал Митцу.

Ярий стремительно обернулся.

Ор-Лец стоял в арке входа, недовольно щурясь. Старый усолец-дядька, сопровождающий его, давно уже шагнул внутрь и теперь, неспешно протирая руки о полу жилета, ждал, когда молодой младо-лец соизволит зайти. Но Ор стоял в тени ворот и не торопился, оглядываясь.

Ярий жадно вглядывался в младо-леца. Последний раз мельком видел ещё в декабре, когда отец взял его на торжественные гуляния во дворец. Нарочно, чтобы Ярий привыкал к чувству будущего своего хранимого рядом. Только Ор там не засиделся – лишь выпил два круга почётных за род и предков и, сославшись на неопытность в пьянках, ушёл. Так и не удалось прочувствовать его движения, речь, действия. Да что там прочувствовать – даже приблизиться не удалось! Где тогда был Яр, вилин без году неделя, и он, потомок белого рода, любимый сын саря!

- Идём к нам, Орлик! – широко улыбаясь, махал рукой Митцу-Лец. – Тебя Ярик твой уже заждался!

И Ярий ощутил, как сердце оборвалось. Ор-Лец принял приглашение и, недовольно щурясь на солнце, пошёл к ним. 

В глотке тут же пересохло и, с трудом сдерживая странное желание тела то ли сорваться в бег, то ли окаменеть, он сосредоточился на дыхании. Вдох – выдох. Дышать, ощущая, как горячим скребёт по глотке, и каждый шаг младо-леца к нему сдавливает пространство, делая его вязким и упругим.

Вырастала из чёрного провала арки фигура младо-леца. Такого непохожего на братьев. Хрупкий и тонкий, едва нарастивший мясо на слабых руках, с широкой, но впалой грудью, за что в народе давно прозвали «луньком в гнезде кречетов» и даже домашнее имя – Орлик - не спасало от народной жалости. В отличие от братьев, он всегда прятал под высокий тюрбан волосы, но из-под его ткани всё равно выбивались непокорные белые прядки, стремящиеся завиться мелкими колечками.

- Ты опять, как молгач сарайный! – недовольно фыркнул Митцу сбоку. – Неужели нельзя нарядиться подобающе?

И только сейчас Ярий понял, что Ор-Лец, как часто бывает, пришёл в домашнем, затрапезном, не постеснявшись и испачканной ткани. Воистину, как житель Молгачи, где все занимались глиномесным ремеслом и даже гостей принимали в одежде простой и неприхотливой в уходе. На Ор-Леце была серая полотняная рубаха, короткие широкие штанцы, собранные шнурками под коленями, и небрежно накинутая поверх праздничная синяя плащица с шитым белым орнаментом, нелепая, словно на нищем дарёный чапан.

Ор-Лец подошёл к брату и подал тому руку. Усмехнулся, недовольно дёрнув плечом:

- Это для вас важно! А мне что? Наслаждаться отцовой милостью – поприсутствовать на совете? Так не в первый раз, чего ж упиваться-то!

Митцу, пожав руку, оглядел брата с ног до головы:

- Эх, Орлик, и не заметишь, как год пролетит, и в пору войдёшь, когда уже мы твоей силе зарадуемся. Глянь, вон, твой удалец уже как окреп! И стать отцова чуется – весь, словно струна натянутая, и глаза такие, словно целится да ждёт только, как зазеваешься!

Митцу засмеялся, подталкивая братца к Ярию. А тот стоял ни жив, ни мёртв, боясь, что на лице написаны все его чувства. Такой же яркий разноцветный ком, как недавно у Гора. Вот потеха Лецам, наверное. И стыдоба ему, недостойному сыну старшего Вила! И в шугу не уйдёшь – сразу поймут, что внутри буря разразилась, и скрыть всё не получается.

Ор-Лец исподлобья глянул на вилина и, недовольно нахмурившись, фыркнул, поведя плечами.

- Было бы на что смотреть, - проворчал он, отворачиваясь, - Лецу-задохлику и вил-тана нашли под стать! Худой да бледный, как поганка! И ничем не знатен, кроме отцовского пригляда! Не то, что твой Кай! Настоящий вил. И стать, и ум, и преданность.

И Ярий почувствовал, что солнечный свет вокруг стал нестерпимо белым. Таким, что затмил всё, разлился жаркой пеленой, затапливая собой тени и линии мира. Дурнотой подёрнулось нёбо и сморозило губы в плотную линию равнодушия. Но, принимая слова своего младо-леца как благосклонность, он прижал ладонь к сердцу и склонил голову. Только Ор даже не глянул, уже лаская тонкими пальцами ветки яблони.

А тут - эпизод первой встречи благородных разных земель: меккерянина асианта Аширата-Фриза и самрита вила Иль-Нара. Они встретились на границе Самры, где чужеродные находники взяли в плен вила Иль-Нара и собирались казнить его поливанием кипячённым маслом... А Ашират оказался неподалёку и неприметным смог подступить к лагерю, наблюдая за происходящим...

Ашират задумчиво щурился против солнца, рассматривая чужой бивак и гоняя по губам подхваченную травинку. Травинка ещё оставалась сочной после сезона дождей, но вкусом отдавала солёным. Аширату было всё равно. Он рассматривал происходящее, стремясь не упускать деталей своей первой встречи с вилами Самры, и с каждым следующим вдохом понимал – это рок. Настоль большого искушения, меняющего весь его путь, давно не было в его судьбе. И оставалось лишь принять решение, руководствуясь знамениями или собственным разумением. Но идущая в руки удача пьянила. 

Отряд «красных» распался на два. И ведомая пожилым командиром часть умчалась в сторону Урты. Оставшиеся же приготовились к забаве. Стянулись ближе к столбу, лениво разглядывая вила и его людей. Посмеиваясь, жуя кат, делая непристойные жесты и тихо, чтобы не цыкнул старший, шутя над пленниками. А старший – хорошо, если едва достигший возраста выбора доли – уже подступил к стоящему привязанным к столбу вилу. Усмехаясь, вытянул нож. Срезал одежды, обнажив точёную фигуру, отстранился, разглядывая…  

Воин белого рода было диво, как хорош! И дело не в том, что статен и слажен без изъянов, что литая мышца и тугие жилы пляшут на костях от любого напряжения, и таких в Меккере берут сразу в парадную дворцовую сотню. Нет. Его удивительный, магнетизмом наполненный взгляд – вот что поражало! Серые, словно выгоревшие, глаза оставались безупречно отрешёнными, что бы ему ни дарил этот мир. На боль, на душевные терзания, на собственное бессилие и даже на унижение. На всё у вила оставался один ответ. Безукоризненная отчуждённость. Словно нет этого тела и нет у него забот. Словно душа живёт отдельно, не глядя на тленное земное, а сразу заглядывая за край горизонта, в небесный Ирий. Но Ашират знал, что такая холодность к происходящему не даётся легко. В том душевная работа, воля и мужество, которые ни один день ковались в жестоком обучении, чтобы выйти на испытание смертью. И охватывал трепет – если здесь, на границе Самры, он увидел простого вила, то каковы они там, в Самревщине, в самом сердце здешних благодатных земель? Или ему улыбнулась вертлявая удача, и он лицезрит удивительное событие – одного из высших в руках врага?

Ашират почувствовал, что слюна стала горька, и сплюнул измочаленный стебель. 

Шаф тут же фыркнул и отвлёкся от оглядывания окрестностей. Поднял чёрные брови-пуговки – «что прикажешь, хозяин?».

Ашират успокаивающе положил ладонь на холку лежащему рядом псу. Цвета старой кости лоснящаяся шерсть под солнцем нагрелась и приятно ложилась в руку. Мастифф на неожиданную ласку заёрзал, притираясь в камнях, и положил голову на лапы, томно вздыхая. Ашират усмехнулся. Умный зверь уже наверняка понял всё, что творилось на душе хозяина, и теперь только ждал нужной команды. Как тот вил на столбе казни – спокойно и отрешённо. 

Задумчиво почёсывая культи ушей и перебирая в пальцах старые рубцы верного друга, Ашират вновь посмотрел на бивак. Там старший «красных» прижимался к вилу, елозил, срамя его постыдным влечением, а тот всё так же отрешённо смотрел вперёд. И если бы чуть покосился левее, то, наверняка, набежал бы взглядом и на горку камней и цветущий миндаль, за которыми засели меккерянин и его пёс. Но вил смотрел только на своих людей, сидящих и лежащих вповалку на камнях. Смотрел пристально. И хотя взгляд его не менялся, но Ашират знал – воет волком его душа. Потому что и у него самого, случись такое, душа бы изнывала от боли за доверившихся людей.

Старший, прижавшись ближе к обнажённому пленнику, что-то зашептал ему, отослав человека с чашей от столба, и Ашират сжал ладонь в кулак, стиснув шерсть пса. Шаф глянул вопросительно, в ожидании команды напрягая мышцы перед рывком. Но Ашират молчал. Ещё не время. 

Но каков поганец! Скудоумный мальчик в красных тряпках ещё не понял, что таким, как этот вил, нельзя предлагать выбора простой смерти ценой бесчестья! Благородство души – чуять выбор смерти и жизни как право. Тот благ, кто знает, что страдание – труд такой же, как и ремесло. Этот вил никогда не выберет лёгкой смерти без усилий. Нет! Смерть – это натуга, это надсад, который приходит, когда, вопреки всему, ты идёшь дорогой благого Кона. И этот вил, притянутый к столбу ремнями, ждущий тяжкой смерти в раскалённом масле и видящий трудную долю своих людей – не из тех, кто поддаётся соблазну лёгкого пути! Нет! Зря «красный» это затеял, зря! Но тем только приблизит время, удобное для боя. Пока вил ответит ему, пока тот будет яриться… 

Ашират усмехнулся и расправил ладонь, отпуская Шафа. Похлопал по приподнятому загривку успокаивающе – не время ещё, не время. Дай услышать его ответ! 

Но вил не заговорил, а медленно повернулся к оскорбителю и смачно плюнул в его лицо. И сделай это он менее проворно или готовясь дольше – не попал бы. «Красный» успел шагнуть назад – не зря же отряд водит, явно не первый день в боях! Успел-то успел, но гадкая пузырящаяся жижка плеснула на чёрный доспех. Повисла, густо облепив, и медленно поползла по коже вниз. «Красный» посмотрел на неё и неторопливо поднял взгляд. Улыбка, которая появилась на его лице, напомнила щель в устрашающей духов тыкве, что кладут на порог в день урожая – такая же угрожающая и дикая. Но вил остался равнодушен. Он даже не прикрыл глаз на первый удар. 

Ашират прищурился и припал к камням, чувствуя, как закипает кровь. «Красный» бил тяжело, безжалостно, вгоняя всю силу и дыхание в удары. Вила мотало на столбе, по разбитому лицу бежала кровь, капая на обнажённое тело. Брызгами кропила кожу и камни.

Вот «красный» остановился. Отступил, тяжело дыша. И Ашират недовольно цокнул языком. Воистину, глуп этот мальчишка! Так срывать дыхание, избивая безответного, нужно быть трижды тупицей! Тут же нельзя торопиться. Нужно спокойно, расчётливо, и не по всему, что под кулак попадается, а исключительно по мясу. Чтобы боль опаляла, чтобы лихорадить стало, вгоняя в постыдную дрожь. И тем сломало. 

«Красный» требовательно протянул руку к своим людям и кто-то из подручных спешно приволок флягу. Командир приложился, с дикой яростью кусая горлышко и заставляя воду плескать каплями на лицо. И этим окончательно уверил меккерянина, что жить такому дураку вовсе не стоит. 

И тут заговорил один из самритских ватажников. Суровый мужик с короткой бородой, словно полумесяцем опоясывающей лицо. Вскинул вверх нос, усмехнулся бесшабашно и так заговорил, что заслушаешься. Отборной красной бранью. Словами, за которые Небо Свара судит коротко и жёстко. И не отвертишься потом. Но только ему уже было не до приговора суда божьего. На пороге-то земной жизни! Он поносил грязными словами, смешивая с коровьими лепёшками, лошадиной мочой и свиным семенем тех, кто посмел поднять руку на его вила! Да так смешивал, что за душу брало. Втаптывая в грязь гордыми, сквозь зубы процеженными, словами, такими ядрёными, что довёл нападающих до белого каления. 

Командир их зарычал и, подхватившись, сам подбежал и с ноги ударил в лицо самриту. Забрызгав камни багровым, тот кулём свалился на землю. А командир не остановившись, ещё пару раз врезал с оттяжкой по безвольно дёрнувшемуся телу и обернулся на безучастно стоящего у столба вила. Благородный оставался в сознании. Смотрел исподлобья, часто сплёвывая кровь под ноги и молчал, пронзая синим опасным взглядом. «Красный» отдал короткий приказ своим людям и спешно, словно обжигаясь, начал сбрасывать доспех. 

Сомнений не оставалось. Он любым способом хотел получить желаемое. Натешиться, напитаться силой, прежде чем убить. 

Вилу забросили верёвку на шею, стянули, начали душить. И, как синие вены вздулись на побагровевшем лице, так срезали путы, перехватывающие запястья за столбом. Но и дёрнуться не дали. Сразу на землю, сразу пара человек оседлала спину, завела руки, стали вязать. 

Закричали, поднимаясь с земли самриты. Словно незримую эстафету принимая от своего упавшего товарища. Командир, стащивший уже с себя враний жилет и срывающий латную юбку, махнул на галдящих руганью людей рукой. И стоящие не при деле «красные» со смехом подлетели к ватажникам, потчуя кого ударом сапога, кого кулаком.

Ашират покачал головой и приподнял над землёй руку – приготовиться. Теперь уже можно было рискнуть. Весь лагерь при деле. Кто вязал натужно сопротивляющегося вила, кто забавлялся с его ватажниками, а пара пожилых «дядек» возле командира служили вешалками, принимая снятое и криво косясь на происходящее. Хорошая возможность для атаки.

Он прикрыл глаза, настраиваясь. 

Вот командир «красных». Он высокомерен, глуп, похотлив, дик, не бережёт воды… 

Вот люди его. Они, возможно, были бы другими, если бы их командир был иным. Но пойдя за таким, они делят его судьбу. И потому так жестоки и трусливы…

О, Небо Свара! Разве они не достойны смерти?

Вот самриты. Они тоже делят судьбу со своим благородным. Но им хватает сердец на то, чтобы не только безропотно слушаться приказа, но и пытаться защитить то, что дорого.  

Вот вил. Истинный благородный. Серые волосы в кровяных корках собраны в хвост и свободно свисают на плечи. Тело, выкованное долгой и тяжёлой работой до совершенных форм. Дух, способный безупречную отстранённость от земного нести и в такой тяжёлый момент! 

О, Небо Свара! Разве они не достойны жизни? И разве не стоит рискнуть?

Ашират зло прищурился. 

Вила уже связали и теперь держали двое. На колени его так и не смогли поставить. Потому попросту повалили и прижали к земле, сдерживая бешеные рывки. И командир, криво ухмыляясь, подступал, торопливо развязывая тесёмки на подштанниках. 

Что ж! Значит, этому соблазну Ашират поддастся - и готов заплатить за него! Выставляйте счёт, благие боги!

Он коротко хлопнул по загривку Шафа. Пёс, вскочив, почти беззвучно полетел вперёд. 

Махнул рукой своим людям. И уверенно поднялся, вскидывая меккерянский «долгий» лук. За всю дорогу сюда, на границу Самры, ещё не приходилось расчехлять даже для охоты, а тут сразу – для человечьей крови. Он усмехнулся, видя, что его заметили. Один из «красных» метнулся, указывая командиру на степь. Но тот уже стоял со спущенными штанами и ничего не хотел видеть и знать. Ашират почувствовал, что мир уравновешивается в его душе - не придётся стрелять в тайную - и отпустил стрелу. Туда, где над вилом опускался на колени похотливый нечестивец. Туда, но всё же не в поганца! Пусть живёт, пока вила держат... 

Ещё одна первая встреча :-) 

Теперь - Макса и Ая. И - как ни странно - оттуда же, из фентези-мира Каменная Вода )))

Хотя она покажется несколько странной, да...  ;-)

Сколько времени прошло, так и не понял. Но когда, открыв глаза и всмотревшись, смог увидеть за разводами окружающий мир, то сразу вспомнил. Он просыпался уже здесь. Раз пять. Или десять. Уже не раз с трудом разлеплял веки и видел этот тусклый красный свет тревожной сигнализации. Эту темноту высокого, потерявшегося от взгляда, потолка. И, если ухитрялся повернуть голову, то видел и серый пластик стоящих рядом столов. И людей на них. Бездвижных голых людей. Обычно после этого слабость заставляла падать назад, на свой стол, и тут же проваливаться в беспамятство.

Но в этот раз не так. 

Что-то зашипело рядом, словно рассерженный чайник, и в плечо вонзилась игла. 

- Ом, бля, - выдохнул Макс и понял, что окончательно проснулся. 

Тело словно облили холодом. От укола во все стороны побежал леденящий поток. Задрожал, будто только вынырнул из проруби на стылый воздух. Стиснул зубы, чувствуя, что иначе попросту разобьёт. Выгнулся. 

- Йо! Ты живой?! Зачибись! 

Голос был противный. Нет, конечно, в первую очередь, голос был юношеский. Но нервическая нотка, словно вот-вот гласные уйдут в визг, делала тембр невыносимо болезненным для тяжёлой ещё головы. 

- Не дрыгайся. Сейчас зашпалю – засосёшься. 

Макс вздрогнул -  в плечо ударил второй укол. Напрягся, ожидая снова мучительного холода, но от этого укола, наоборот, стало хорошо. Ушла противная дрожь, и появилось чувство тела. 

Он осторожно повернул голову, ожидая обычную дурноту, но вместо этого понял, что вполне в силах не только на такую малость. И потому не стал себя сдерживать и рывком поднялся и сел. Голова, конечно, закружилась. Во рту тут же прокатилась волна желчи. В ушах сдавило и забилось пульсом. Схватился за раскалывающиеся виски.

- Тин! Тин! Тин! – закричал рядом кто-то, явно пытаясь остановись. – Ты – лочер, что ли?! Не дёргайся! 

А он и не дёргался. Сидел, пусто смотрел вперёд, сдавливал разрывающуюся на осколки голову и сдерживал тошноту. Кругом, куда хватало взгляда, лежали трупы. На серых пластиковых платформах-столах, словно на постаментах. И лёгкий знакомый запах пропитывал пространство. 

- Капец. Морг, - выдохнул Макс, наконец, собираясь с мыслями и силами. – Как я сюда попал? 

 Память подводила. Он помнил родителей, жену, друзей и сослуживцев, командировки, развод, станцию отряда МЧС, деревню, баньку, баб каких-то… Но всё это, проносящееся перед взглядом мутным калейдоскопом, было где-то далеко в его биографии. Он чувствовал, что всё это отболевшее, отрезанное, как тот ломоть. А вот свежие воспоминания отсутствовали напрочь. Вывод напрашивался сам собой:

- Колька-сволочь. Шутник хренов. Подлил что-то, зараза.

Но, как ни странно, хотя и голову ломило, и во рту, словно бегемот сходил по большому, но чувства, что вчера хорошо оторвался и накушался, не было. Скорее походило на лёгкую контузию. Или отходняк после наркоза. 

Внезапной дурной мыслью прошибло. А если его уже растащили на органы? Что-нибудь изъяли из тела и теперь он приходит в себя после подпольной операции? Дёрнулся, обшаривая себя в поисках шрамов. Без чего там можно ещё жить? Почки. Лёгкие. Яйца. Что ещё парное могли стащить? Но, судя по осмотру, всё было на месте, всё в порядке.

- Эй, ау! Вернись в сансару! Хорош лапаться! 

Макс медленно повернулся на обиженный голос. 

Возле его стола стоял… доктор? Юноша с нервным голосом зябко поддёрнул нелепую белую одежду на завязках, и тут же стало ясно, что совсем он не врач, а, скорее, такой же пациент, только уже получивший больничный халат.

- Вернулся, - угрюмо подтвердил Макс. – Ты кто такой? И где мы? Пироговка? Или Семашко? 

Худой невзрачный юноша с гладко бритой головой и чёрной татуировкой вместо волос, возмущённо вытянулся. И даже прихлопнул тонкой изящной ладошкой по столу. И рассерженно зашипел: 

- Пустак залоченный! Включи дрок! Дебил! Давно не шибали?! 

Макс помотал головой, вытряхая из ушей истерический голос юноши, и снова всмотрелся в незнакомца. 

- Ты это…, - просипел он. – Не торопись. А то я не все слова понимаю. Пусто-что-там? 

Юноша сглотнул, от чего выраженный острый кадык дёрнулся, и посмотрел с разочарованием:

- Ты что, в реале залоченный, да? Вот тухляк!

Юноша разом поскучнел и сморщился, словно обожрался лимонов. 

Макс вздохнул и скинул ноги со стола. 

- Вот я тебя ни на грош не понял, - покачал он головой. – Вроде и по-русски оба говорим, а словно из разных палат одного дурдома.

Ну и ещё несколько новых персонажей в первый раз встречаются для дальнейших действий. 

В данном случае - встреча Макса и Борза. 

И этот самый Борз, он... не человек )

 Ай снова переступил с ноги на ногу и угрюмо сообщил:

- Тут вот… 

И шагнул в сторону, уступая дорогу чему-то большому, чёрному и грозному, ярко посверкивающему жёлтым глазом из кустов. 

Макс медленно, чтобы не злить хищника, выпрямился и осторожно потянулся за мачете. Глядя в настороженную скособоченную рубцом морду, на острые клыки, настоль большие, что чуть приподнимали губы, он пытался сообразить, что за кошка перед ним. По размерам – рысь, но те, насколько он знал, чёрными не бывают. И на пантеру не похоже – те, если он верно помнил, не были лохматыми. Впрочем, в последнем он сомневался. Всё-таки единственная пантера, с которой он был заочно знаком, именовалась «Багира» и жила в мультиках. Этот же экземпляр хищного рода был до бедра холкой, но по виду кошка кошкой. Чёрная, в рыжеватых подпалинах по груди, с широченными лохматыми бакенбардами, белоснежными вибриссами и сединой, просвечивающей мелкими прядками по всей шерсти. Только на спине, сразу за холкой высился шерстистый горб, обмётанный серебром побольше, чем баки. 

Зверюга настороженно пялилась жёлтым глазом, и явно было видно, что второй, прикрытый старым шрамом, тоже неотступно следит за человеком. Макс сглотнул и аккуратно перехватил рукоять мачете. 

- Это что? – тихо спросил он, стараясь не делать резких движений и не суетиться. 

Хищник на его голос дёрнул ухом и презрительно сощурился, приподняв усы. 

- Это – Борз.

Ай вздохнул и опустил руку на чёрную лохматую голову. Такую большую, что ладонь ровно легла между ушей и ещё пустого места хватило. И зверь зажмурился и начал по-кошачьи требовательно подставлять лоб под поглажку. Ай безропотно стал почёсывать его вдоль морщин. 

- Борз, - тупо повторил Макс и, осознав, наконец, что зверь домашний, отпустил мачете. И потёр пропотевшую ладонь о рубаху. Жаль, так взопревшую спину не потрёшь – так и остаются ручейки под герметичной, словно пластмассовой, тканью.

- Ага, - кивнул Ай. – Зовут его так. Борз. Значит - быстрый. 

Макс окончательно выпрямился и выдохнул. Борз нежился под гладящей его рукой и, кажется, был готов разомлеть и лечь на спинку, подставляя грудку и пузо под тонкие худющие пальцы Ая. Вот только откуда он тут такой?

- Ты его давно знаешь? – нахмурился Макс. 

Ай пожал плечами:

- Ты ушёл – он пришёл. 

Макс задумчиво огляделся. Здоровенный кот никак не вписывался в общую картину мира. Явно домашний, но с породой что-то не то. И ещё одна странность…

- Он тебе сам, что ли, сказал, как его зовут? Подошёл – представился? Дал лапу и прогавкал? – угрюмо пошутил Макс. 

Ай покосился на него с удивлением и пожал плечами:

- Ну… не сразу. Сперва зафрендился. Крысу принёс вот… 

И ткнул пальцем в свежий трупик возле кустов. Макс шагнул ближе и окинул взглядом коричневую тушку хорька. «Крыса» тянула килограмма на три, не меньше.

- А потом уже заемались, - продолжил Ай. – Он соскучился. У него давно не было ни дрифта, ни конта. И хозяйка там, – он, не глядя, мотнул головой на дверь «базы»- Давно не выходит. Он ей подарки носит-носит, а она не выходит и его за них не ругает. 

Макс задумчиво прикусил губу и замер, осознавая происходящее. Он смотрел на расслабленно-оплывшего Ая, на тихо мурчащего Борза у его ног, жмурящегося под лаской, но нет-нет, да поглядывающего на Макса с подозрением, на «базу» и рядок грызунов перед ней, и в голове медленно отщёлкивалось, словно замок сейфовый подбирал. И, в конце концов, что-то совпало… 

А вот так впервые видит будущего своего "дядю Тамуля" маленький скудоумный оприч Головаш, которого благородный самритский вил-рад Тамур спас из плена дичков: 

На развалинах стены стояли люди.

Серые дорогие многослойные одежды, крытые доспехами враньей кожи с металлическими клёпками и длинными наборными юбками. Лихо наброшенные сверху тёмно-синие долгополые жилеты, стянутые на груди золотыми тесёмками. Чеканные металлические наручи-щиты на левых предплечьях и изогнутые мечи в правых руках. Серые арафатки на головах с синей тесьмой-обручем. Молчаливые и грозные. Как солдатики из набора Ханта. Как тот ладоринг, что ещё недавно навещал их деревню. Только тот был белый с пылью. А эти серые с синим.

Головаш осел, где стоял, и, держась за валун, вжался, пытаясь спрятаться, в камень.

Когда один из воинов заговорил, стало ясно, кто старший. И хотя воин был так молод что ещё не носил бороды, но голос у него был очень взрослый - равнодушный, спокойный и чёткий, привыкший отдавать команды. От такого голоса мурашки бегали по коже, словно табун диких коников, словно осыпавшийся каменистый склон – сверху вниз каскадом.

- Я – вил-рад Тамур Бран. Кто бросит оружие и сдастся – останется невредим. Кто будет сопротивляться – будет наказан. Во благо Самры!

Дички закричали разом. Зарычали, почти как Брешун. И выпустили из веретён, мечущихся над их головами, град камней.

Головаш взвизгнул, прячась и вжимаясь в стену, поднимая руки к лицу. И замер, ожидая – вот-вот случится страшное. Ужасные заточенные камни вопьются в тела и серые воины завоют и покатятся со стены, хватаясь за рассечённые места и ругаясь клятыми словами.

Камни просвистели мимо него. А некоторые и ударили в стену. Какой расколовшись о кладку, а какой отбив от неё куски. Но криков сверху не последовало. Да и в него ни одного камня не попало.

Головаш рискнул выглянуть из-под руки. Прямо перед ним, закрывая собой от летящих снарядов, стоял воин. Широкая спина в синем жилете, на котором крепился наискосок лопаток ещё сидящий в тесных ножнах меч.

Головаш огляделся. Воины уже спрыгнули со стены и двинулись на дичков. А те, отступая, рыча и выкрикивая короткие слова, пускали в них камни. Но камни не причиняли ущерба. То пролетят мимо успевшего увернуться самрита, то вопьются, но без ущерба людям - в вовремя подставленный наруч или латный доспех. Хоть в голову целься, хоть в руки-ноги, а толку не было – воины уверено теснили дичков, выгоняя их к дальней, высокой стенке. Да и там дичкам не стало бы возможности уйти – Головаш хорошо видел, что за её грядой стояло ещё с десяток таких же серых воинов, молчаливо ожидающих, когда дичков припрут к стене и тем некуда станется деваться, как только выскакивать через обвалившуюся часть прямо к ним в руки.

Воин перед Головашем на миг обернулся. Суровый, бородатый, с кручёным шрамом на переносице и на одну сторону кривым ртом. Мазнул взглядом и коротко приказал:

- Сиди, не высовывайся, малец.

Вытянул ятаган из ножен. И зашагал дальше. Вместе с остальными тесня дичков.

Головаш и сидел тихо. Страшно было. Вот сейчас начнётся убиение. Эти серые прижмут дичков и начнут их тесаками вдоль и поперёк кромсать! Кровища брызнет. И будут все орать и плакать. И он тоже, конечно. Потому что камни – камнями, а смотреть, как убивают – страшно.

Но глаз Головаш не закрывал. Успеется ещё. И, сунув палец в рот, смотрел на происходящее. И всё пытался разглядеть среди дичков ту девочку с тремя косицами.

Бабы орали в домиках. Дети визжали и ныли. Мужики выкрикивали и швыряли камнями, не причиняющими бед. А серые воины шли, размерено и спокойно, словно ничего опасного не происходило. И не кричали на дичков, не метали ножи или стрелы, и даже обнажённые мечи не вскидывали для удара. И Головаш внезапно задумался – как же хорошо, когда ты за спинами таких воинов. Никто не погонит могилки искать. И никто не отнимет пряник или орешки в меду. И уж конечно никто не сварит!

Но когда серые уже потеснили дичков и на той стороне стены их соратники приготовились встречать убегающих, случилось непредвиденное. Или ожидаемое, но уж точно не Головашем.

От домиков, вёртко, словно вран из каменного убежища, выскочил тот самый старик, что ещё недавно осматривал Головаша. В его руках вместо палки оказывался странный тяжеловесный предмет – узкий ящик с перекладиной. И быстро, как мог, старик упал на колено и поднял ящик к глазам.

- Самострел! – рявкнул вил-рад.

Воины резво раздались, порвав единую нить шеренги. Так, чтобы каждому хватило места для того, чтобы увернуться. А старик уже дёрнул рычаг, и первая стрела полетела в командира самритов.

Юный вил-рад пригнул голову, словно подставляя лоб под свистящий наконечник, но в последний миг дёрнул тесак из ножен на бедре. Клинок выпрыгнул из кожаного чехла обухом вверх и, подхваченный умелой рукой, сбил стрелу. Она отлетела к стене и рухнула бессильно. Но стрела не одна оказалась в узком ящике. Старик резво передёрнул рычаг и тут же спустил с тетивы следующую.

Вил-рад спокойно и размерено шагал на старика, сбивая стрелу за стрелой и даже не трудясь уворачиваться. А остальные серые, поняв, что юный командир справляется сам, а у них есть дела поважнее, равнодушно перестроились и продолжили теснить дичков. В какой-то момент стрелы кончились. Старик дёргал в холостую щёлкающий рычаг, но тетива только сухо хлопала в воздухе. Старый дичок поднял голову и разжал пальцы. Вил-рад был в паре шагов от него. Равнодушно несущий тесак, готовый и отбить стрелу и отсечь голову – одинаково спокойно и кратко. Кадык у старика дёрнулся вверх-вниз, и самострел вывалился из ослабевших рук. Вил-рад молча сунул старцу острие клинка под подбородок и глазами показал – куда идти. Скривившись, тот понурился и поплёлся к стене.

А здесь впервые брадир Сандр видит своего будущего близкого друга...  (не буду раскрывать тайны - кого именно)

Стоя на краю поляны, где устраивают потешно-рекламную представление-рубку люди брадира Сандра под руководством его старого опытного воина Орда, Сандр вдруг замечает одного странного зрителя... 

- Ах, как хорош! 

Сандр покосился. Рядом стоял молодой парень с едва наросшей бородкой и с блеском в глазах смотрел на происходящее на сцене. Юнец обернулся к своему товарищу, нервно покусывающему костяшку и не отрывающемуся от драки и снова воскликнул: 

- Диво, как хорош, а? Пёс войны! И где только их выковывают таких?! Ты смотри, как ладно идёт, а? Прямо маргус по степи утюжит! Ох-ты ж!

Сандр бросил взгляд на арену. Там Орда смогли свалить на землю. Да вот только кишка тонка оказалась успеть пригвоздить опытного забияку. Оттого, перекувыркнувшись, он снова встал на ноги в стороне от младших. Сплюнул и одобрительно ухмыльнулся ладорингам. И снова пошёл на них. 

- Какая рубка, а? Как он держит угол! Хорош, а!

На арену шагнул Щавиль, не участвующий в показательном бою, и, обнажив, подбросил свою саблю:

- Брадирон! – крикнул он. 

Сабля, перевернувшись в воздухе, упала ровно в подхватившую ладонь брадирона. Орд захохотал, и бестрепетно пошёл выписывать восьмёрки да круги двумя клинками. Так, что светлые ярые блики на стали сливались в единые полосы. И вроде в бою – бессмыслица и глупость, но смотрится так, что глазу приятно.

- Ты глянь, глянь! – юноша рядом буквально подпрыгивал от счастья. 

Сандр брезгливо усмехнулся и покосился дальше, на его товарища. Тот тоже явно испытывал небывалый душевный подъём, видя необычное для себя зрелище. Хотя, казалось бы, брадирон работает не в полную силу, а так, ведёт потешный бой с массой глупых финтов, которые в бою и неприменимы! Сандр огляделся и покачал головой – в передних рядах зрителей стояли сплошь молодые да совсем уж юные. И у всех горели глаза и ходили ходуном плечи. Набирать людей на ладори среди таких зелёных юнцов, что восхищаются рубкой, не понимая её? Вот таких- на ладорь, где жилы рвутся на гоне, по вечерам, бывает, блюют с усталости, а в бою через раз – тяжёлые раны? Право слово, он начинал себя чувствовать пожирателем младенцев. Но взгляд, бесцельно прогуливаясь по лицам зрителей, внезапно задержался, вернулся, остановился. И Сандр с некоторым удивлением стал рассматривать лицо юноши, стоящего у самой ограды арены. Этот не восхищался. Он, пожалуй, даже скучал глядеть на паясничающего Орда. Взгляд оставался скупо-рассеянным, а плечи расслабленными, словно и не происходили подчас действия, угрожающие жизни, прямо перед его носом! Оставалось только удивляться такому самообладанию. Или сумасшествию. 

Юноша и впрямь выглядел немного не в себе. Лицо отчуждённое, пустые глаза. А одежда странная. Словно вся с чужого плеча, да с разных людей. С кого штаны, с кого рубаха. Чалма дранная, с обветшалой до прозрачности лицевой накидкой. А не по погоде плащ-разлетайка и вовсе чудной – сверху всё закрывает, укутывает в объёмные ткани, а на пузе перетягивает, ужимая. И вид оттого у паренька измождённый, будто не кормили месяц или переболел чем тяжким, от чего кишки истончаются и брюхо припадает к хребту. Щёки впалые, скулы острые, кожа с тёмными разводами то ли от пыли, то ли от следов какой хвори. Вот только – что ни говори – а лицо притягивающее. Правильными плавными чертами. Был бы он девкой, Сандр сразу бы сказал, что красивое лицо. А про парня такое говорить бы поостерегся. Только от правды-то никуда не денешься – на лицо юноша был словно юный полубог. Сразу видна благородная кровь! Да только благие по таким местам не ходят, в тряпьё не рядятся, да измождёнными таким не бывают. Значит, что? Правильно – изгнанный бастард. Сколько их таких – плодов греховных связей – мается сиротами по земле. И хорошо, если мать-отец, нагуляв, не оставили ребёнка где-нибудь в степи под солнцем подыхать, а с кувшинцем-двумя живой воды отдали в простолюдную семью. Или подбросили… У Сандра свело скулы от непреодолимого желания зло оскалиться. Сам таким был! 

Внезапный крик толпы заставил резко обернуться на арену. И тут же пожать плечами. Ничего такого, что стоило бы таких воплей, там не происходило. Орд в силу привычки завалил противников на землю и сделал каждому добивающий удар саблей по горлу. Смотрится издалека зверски, если не знать, что рука у брадирона точна и лезвие пролетает в волосе от кожи. Ну а младшие ладоринги с радостью подыграли, начав конвульсивно дёргаться и брыкаться. Для местной непуганной молодёжи – самое то веселье! Орд раскланялся под аплодисменты и, криво усмехаясь, пошёл к палатке, где Бахля уже ждал его с огромной кружкой пива в руке. И Сандр не сомневался, что пиво охлаждённое, а по толстому краю глиняного обода лежит соль. Всё, как брадирон любит. 

На арену снова выскочили зазывалы и начали вещать о том, как прекрасна жизнь на ладорях и что в такую кабалу за-ради добычи брадир набирает всего-то на один сезон, да и то, потому что добр неумеренно и самритов таким привечанием балует. Толпа в ответ гудела, что-то перемалывая меж собой, перебирая в праздной болтовне перспективы службы. 

Сандр обернулся, ища глазами заинтересовавшего его юношу, но в том месте уже стояли совсем другие люди. И почему-то стало обидно на судьбу. Словно что-то она обещала и не дала. 

Думаю, что пока хватит )))

Кому нравится такой стиль описания - вперёд, в "Каменную Воду" )
А я, может, завтра продолжу ещё сценки выкладывать в флешмоб - их там мноооого, этих самых "первых встреч" ))) 

Всем - ЗДОРОВЬЯ! :-)