Знакомство главных героев

Или первая встреча, которая определит общую судьбу троих, и с которой начинается сага длиной в несколько книг...

***

...Здесь начинались классы, из-за закрытых дверей которых и рвался наружу настоящий звуковой хаос.

Какой-то медный инструмент рычал точно дикий рач. Остро, словно стекло терли о железо, пиликала скрипка. Ей вторила визгливая трель очень голосистой молодой певицы.

Всюду занимались, репетировали, что-то разучивали.

Отворилась дверь дальней аудитории, и из нее птицами вылетели довольные студенты. Лекция окончилась, все получили долгожданную свободу, поэтому весело что-то напевали, болтали и смеялись.

«Тихая же у меня профессия...» — подумала я и присела на колено, чтобы поправить сбившиеся гетры.

В квадрате падающего из высокого окна солнечного света мир был чересчур четким.

Пряжки на ботинках бликовали, вокруг них летали фрагменты крошечных радуг.

Я увидела торчащие из вязаных гетр ворсинки шерсти, оттенки красок на плохо отмытых пальцах, шов на рукаве куртки, царапины на паркете и структуру древесины, из которой паркет был сделан.

Такое внезапное обнажение реальности в игре солнечного света поразило меня сильнее звукового хаоса.

А потом солнце зашло за тучу, квадрат исчез, а с ним исчезло и внезапное откровение. Все стало как прежде: просто музыка, просто ботинки, просто паркет...

Я откинула за спину волосы, подняла голову и увидела среди студентов двух высоких мальчиков.

На мгновение мне показалось, что мальчик один, а у меня по неясной причине двоится в глазах. Но нет, их все-таки было двое.

Они шли мне навстречу. Длинные ноги, серые свитера, кудрявые шевелюры. Оба на голову выше любого сверстника, но при этом такие тощие, словно их тела не успевали расти вширь, а тянулись только к солнцу. Такими я и запомнила их навсегда.

Они разговаривали о чем-то с друзьями, смеялись, но встретились со мной взглядами и замолчали. Сначала один, а потом — другой. Только благодаря пресловутой девичьей гордости мне удалось красиво подняться с колена, и с достоинством пройти мимо. Ужасно хотелось оглянуться — проверить, смотрят ли они мне вслед. Хотя я чувствовала — еще как смотрят.

У открытой двери лекционного зала стояла бойкая девочка с нотами в руках. Она кому-то что-то громко говорила, командовала и вообще вела себя как староста. Если кого и спрашивать, где найти лютню, так точно ее.

— Лютня? — переспросила деловая девочка и завертела головой. — А лютня — вон! — Она махнула нотами на тех ребят и крикнула так звонко, что смогла перекрыть все прочие звуки: — Эй! Э-э-эрик! Тут девушка спрашивает лютню!

Высокие мальчики оглянулись.

— Эта черноглазая?! — широко улыбнулся мне тот, чье имя еще, казалось, звенело вокруг. — Ну что за удачный день!

Брат тотчас ткнул его локтем в бок, — видимо, за дерзость, — и они оба, не раздумывая, бросили своих друзей и направились ко мне.

— Эрик Травинский. — Веселый протянул руку, будто был самым вежливым в мире подростком. — Значит, ищешь лютню?

— Итта Элиман. — Я пожала длинную теплую ладонь. — Да, ищу. Я вытянула жребий, и мне выпала лютня.

— Жребий?! Вот это да! Это хорошо. Просто отлично! Споры и всякие жребии — лучшие знаки судьбы. Но поверь мне, Итта! Мне, чья жизнь полна всяких лишений и потерь, связанных со стезей лютниста, — лучше бы тебе выпала гитара. Лютня — инструмент капризный. Играть на ней, мягко скажем, не очень легко.

От таких высокопарных слов я немного растерялась.

— Мне не играть. Я с художественного факультета. Мне нужна лютня только для натуры. На пару дней. Или даже на один… Трудно рисовать то, чего никогда не видел вблизи.

— Да уж наверняка! Все равно что играть на лютне без лютни. Тут, как ни крути, требуется особая подготовка! — Он, не стесняясь, разглядывал меня. Все черты его лица смеялись, даже вздернутый нос с несколькими веснушками, даже темные прожилки в карих глазах, впалые щеки и большие уши.

— Думаешь, я шучу? — покраснела я. — Не веришь? У меня есть записка от миссис Заславской, нашего преподавателя.

Я начала рыться в карманах куртки, но Эрик меня остановил. Взялся за мой рукав, так и не переставая улыбаться.

— Ну что ты! Зачем мне записка? Я верю тебе. Все в порядке. Просто получается ну очень интересная история. Не успели мы приехать, как в нашем храме музыки появляется живая художница и хочет мой инструмент. Это же неспроста! Конечно, я дам тебе лютню! С великой радостью! Как минимум у меня будет повод не заниматься пару дней... а как максимум... Как максимум — это достаточная причина с тобой подружиться.

Эрик весело глянул на брата. Но тот не улыбался. Он молчал, взгляд его был прямой и осторожный. И только уголки четко очерченных губ слегка двигались, словно он хотел, но не решался улыбнуться.

Они были совершенно, абсолютно одинаковые, эти ребята, вот только вели себя по-разному, и мимика говорила об их индивидуальности больше, чем черты лица.

— Очень постараюсь справиться за пару дней. — Я чувствовала, что краснею от его прямого взгляда. — Огромное тебе спасибо!

Эрик вынес лютню из класса и передал мне. Она была тяжелой, в потертом кожаном футляре с пятью замками и толстым ремнем, чтобы носить через плечо.

— Аккуратнее с этой малюткой, художница. С ней нужно обращаться как с капризной девой. Бережно брать в руки и бережно укладывать в футляр.

— Хорошо-хорошо, не переживай, — не смогла я сдержать улыбку. — Представлю, что это ваза Древнего мира. Та, которую недавно нашли археологи Роана. Говорят, она настолько ценная, что в королевский музей ее везли двадцать пять гвардейцев.

— Двадцать восемь, — впервые нарушил молчание брат Эрика. — Ее укутали в шелк, потом в шкуру медвежича, и только потом опустили в лохань, полную муки. Обоз двигался со скоростью три с половиной версты в час. То есть не быстрее обычного шага.

— Говорят, она прекрасна... — восхищенная такими подробностями, добавила я.

— Уверен в этом, — спокойно кивнул брат Эрика. — Знаменитый фарфор Индокиании. Черный оттиск. Тонкий, как волос угрюмой феи. Надо будет в этом удостовериться.

— Ее выставят на публику?

— Даже если не выставят, придется что-нибудь придумать...

— Да не вопрос! — весело перебил его Эрик. — К примеру, можно ограбить музей.

— Не обязательно грабить. Проще влезть туда под видом охраны.

Я слушала ребят, открыв рот. История Роанской вазы, которую мне по секрету рассказал Борей, и которую я использовала как козырь при знакомстве с потрясающими мальчиками, оказалась совсем не козырем. Они знали об этом в пять раз больше и уже прикидывали, как бы на нее взглянуть.

— Куда мне вернуть лютню? — дождавшись, когда братья перестанут спорить, спросила я.

— Мы живем в сорок четвертой комнате, — сообщил Эрик. — Всегда милости просим на огонек, Итта.

— Спасибо. Постараюсь как можно скорее вернуть твое сокровище.

— Мое сокровище — это гитара. Но об этом я тебе потом расскажу. Лады?

В тот вечер я лежала у себя в комнате на кровати, смотрела на волшебную лютню, опиравшуюся на мольберт так же самоуверенно, как сделал бы ее владелец, и понимала: произошло то самое, великое и настоящее, то, о чем мечтает каждая девушка, но в моем случае что-то пошло не так. Я не просто оказалась в плену первой любви. Мне понравились оба мальчика сразу. И это было еще более волнующе.

Я нарисовала лютню за ночь, пять набросков и одну большую работу в цвете, акварелью, на желтой драпировке. Рисовать лютню было трудно, в ней столько всяких деталей, что недолго запутаться в количестве струн и расположении колков. Я так старалась, что все губы искусала, и все равно на главной работе гриф получился коротковатым.

Отдавать инструмент Эрику Травинскому на следующий же день было неловко. Вдруг он поймет, что я хочу поскорее его увидеть?

«Верну завтра», — решила я, собрала в сумку карандаши и все остальное: клячки, чернила, сухой графит, краски и кисти — и пошла на лекции...