Вы просите песен, их есть у меня (18+)

Решил поучаствовать в открытом мною же флешмобе дважды. Снова беру сцену из черновиков романа "Любовь моя, цвет зеленый". В этом эпизоде появляется еще одна сторона любовного многоугольника. Герой вспоминает начало своих отношений с коллегой. И отношения, и коллега не принесли ему ничего хорошего. Зато песен тут аж две. 

Предупреждение: романтика присутствует только в песнях, остальное романтическим натурам читать не рекомендую.

Был день рождения. Рождалась Татьяна Замятина. И пьянка случилась нешуточная. Что, впрочем, естественно.  Без пьянки только ежики родятся, да и то не факт. Правда, компания собралась преимущественно дамская. Мужики бродили в полях практически в полном составе. Кроме меня, наличествовали Иннокентий и Данила со Степаном. Но дамы достоинства не уронили, нажрались за себя и за того парня. 

Дело уже шло к финалу. Иннокентий распростерся на диванчике, пребывая в миллиметре от нирваны. Сверху на него уселась Липа. Копошилась, дергалась. Кажется, Кешины джинсы расстегнуть пыталась. Впрочем, чисто рефлекторно. После третьей неудачной попытки свалилась поперек Кеши и захрапела, выводя заливистые рулады. Остальные еще держались. Из последних сил.

Татьяна – высокая жгучая брюнетка со стервозным лицом, но на деле довольно безобидная – расположилась на другом диванчике. Рядом с Данилой. 

Вот Данила что-то зашипел, забубнил Танюхе на ухо, воровато потянувшись к коленкам дамы. Та заржала и с силой отпихнула кавалера локтем.

– Не трожь экстерьер, придурок. – И обернулась ко мне. – Ванечка, Ванюшечка, сладенькая плюшечка, именинница желает жестокий романс. Твоего изготовления.

Конопатая Груня подсуетилась и сунула мне в руки гитару. Я прошелся по струнам, откашлялся и запнулся. Меня запнули. Взглядом. Я ответил. Взглядом.

Изрядно поддатая Евфросинья развалилась в просторном кресле, закинув длинные ноги на спинку. Юбка ее пребывала где-то в районе талии, но девочку это не смущало. Во Фросиных глазах жадное хочу конфетку мешалось со злобненьким суки вы все. Мне Евфросинья с чувством показала язык.

Я подмигнул в ответ и вновь переключился на гитару. Мелодия ожила легко. Голос откликнулся ей.

Я зову тебя резью больного виска,

Поседелою тенью на стылой стене, 

И жемчужно, заброшенный день расплескав,

Светлой силой спасений ты сходишь ко мне.

Романс обладал должной степенью жестокости, гитара рыдала, как положено, а в моем голосе звучал цыганский надрыв.

И когда промерцав сквозь сомнений оскал,

Силуэт твой в сплетении улиц видней,

Я кричу тебе резью больного виска, 

Поседелою тенью на стылой стене.

Я подкрутил тоску-печаль и возрыдал похлеще гитары:

Шаг. Еще. Я звучанье твое отыскал,

Уловил на святой потаенной волне.

И протяжно-тоскливо, тягуче – вдвойне! –

Цепенеть у последней минуты в тисках…

Я зову тебя резью больного виска…

Песня оборвалась. Танюха громко зааплодировала. А Груня надула губы.

– Ванюша-брехуша. Плагиаторная у тебя песня.

– Чего это? – немедленно вознегодовала Татьяна.

– Вот это ж спер. Ну, узнаете? Тень моя, тень на холодной стене, – провыла она, жутко фальшивя.

– Не плагиат, а аллюзия, чувырла малограмотная, – назидательно воздела палец Татьяна.

Прежде, чем попасть к нам в контору, Танюха сподобилась окончить филфак и любила при случае щегольнуть термином.

– Грушка, секс-игрушка, – хрипнула с кресла Евфросинья, – будешь на Ваню бочку катить, глаз на жопу натяну и моргать заставлю.

– Упс! – восхитилась Татьяна. – Малышева на Ваню глаз положила.

– Что и на кого я положила, мое дело, – с вызовом отозвалась Евфросинья.

– А у тебя есть, чего класть? – со скабрезным смешком влез Степан.

– На тебя, Степочка-заклепочка, – нежно мурлыкнула Фрося, – я дилдо положу. Пусть у тебя хоть это будет.

Более-менее вменяемый народ дружно покатился со смеху. 

– Так, – тут же принялась модерировать именинница, – расходитесь по углам ринга. А Иван нам споет на бис. Я его очень прошу.

– А я еще оченней, – присовокупила Фрося.

Внутренний голос интимно прошептал мне, что пора сваливать. Но уйти, оставив Татьяну неудовлетворенной, было бы нехорошо.

– Лады. Щас спою.

Я сделал паузу, словно выбирая песню. Но, на деле, определился я сразу.

– Вот такое. Слова не мои. Мелодию только подобрал. Был поэт, не шибко известный, – Викентий Муравьев. В конце восьмидесятых то ли утонул по пьяни, то ли утопился. Короче, истинный поэт.

– Утопился. Из-за женщины, – убежденно заявила Татьяна.

А я прошелся по струнам, скроил самую скорбную мину, на какую только был способен, и начал: 

Времена одиночек – фальшивые зыбкости лиц,

Многомерные ночи и тощие, плоские дни,

Сочетания точек на белом безвестье страниц…

Трубка молча хохочет: Ты номер забыл? Позвони.

Времена одиночек…

Песню я любил и погрузился в нее, забыв про окружающий меня бардак.

Погружение в осень. Надежда, восставшая ниц.

Жухнет просинь в горячих оскалах глазниц.

Снова просим о праве остаться в тени.

И вопросы… Отвечу. Потом. Извини.

Времена одиночек…

Мелодию я в свое время подбирал, отождествляясь с лирическим героем и сильно жалеючи себя, любимого. Вот и теперь жалость заворочалась где-то глубоко внутри. В печени, наверное.

Доли прочерк… Разбег заревых колесниц…

Ведьмин почерк – гасить в каждом доме огни.

Иней таять не хочет на высохших стеблях ресниц.

Голос сточен, но просьба натужно звенит.

Жизни очерк… Попробуй. Сумей. Измени.

Времена одиночек…

По щекам Груни катились слезы. Она громко хлюпала носом, бормоча нечто нечленораздельное. Заглушая ее бубнеж, прозвучали жидкие аплодисменты. Я поднялся, поклонился, как можно изящней, и, положив гитару на стул, объявил:

– Ну, друзья-подружки, мне пора.

Евфросинья тут же неуклюже выбралась из кресла, встала, пошатнулась, но устояла на ногах. Впрочем, мне показалось, что она вовсе не так пьяна, как прикидывается.

– Вань, солнышко, ты ж меня не бросишь? Поможешь до дому добраться?

Фрося наверняка намеревалась произнести эту тираду жалобно. Не вышло. Вышло настойчиво и требовательно. Ссориться с ней при всех мне совершенно не хотелось. Оставалось осуществить транспортировку и слинять. А там уж выйдет ссора, так выйдет.

– Конечно, птичка на ветвях мой души. Доставлю, как ценную посылку. Со всем бережением.

Татьяна взглянула на нас всепонимающе, всепрощающе, благословляюще и изрекла торжественно:

– Идите с миром, дети мои.

И мы пошли. А отделаться от Евфросиньи мне удалось только через сутки.