Калейдоскоп вселенных. Семья МакГиллан

Простой, безграмотный горец Йан МакГиллан. Он впервые появляется в романе совсем молодым мужчиной, и вся его жизнь проходит возле Босуэлла – в той самой непосредственной близости тела и духа, которые отличают отношения слуги и господина в Средневековье. В известном роде, если духовный отец графа – его младший дядя Джон Хепберн Брихин, то физическую роль выполняет горец МакГиллан, именно руки Йана касаются Патрика каждый день, одевая, раздевая, подавая кушанья и воду для умывания, помогая мальчику взобраться в седло, вкладывая в ладонь первый меч, усаживая на перчатку первого сокола… Йан МакГиллан берет на руки спящего годовалого ребенка, чтобы укрыть его от опасности; младший сын Йана, Хэмиш, однажды пропустивший к уже взрослому Босуэллу убийцу, во второй раз не допустит этой оплошности… и заплатит за нее собственной жизнью. Йан отводит удары от шестнадцатилетнего графа в первой крупной схватке; умирая, в беспамятстве, Босуэлл станет звать именно Йана МакГиллана – уже покойного к тому времени… Йан учит его гэльскому, рассказывает мальчику сказки, тенью следует за молодым человеком, чтобы уберечь его от опасности, рискует собой, усмиряя припадки безумия взрослого господина. Йан – то плечо, на которое граф может опереться, не раздумывая; просто протянув руку, он знает, что найдет опору. Йан не обязан третьему Босуэллу кровной верностью – собственно, он служит мальчику в память его деда, первого Босуэлла, это такой обет «жизнь за жизнь». История его появления в Хейлсе – вне рамок «Белокурого», но его жена – нянька и кормилица графа, старший сын, понятное дело, тоже Патрик – молочный брат его милости и гонец по особым поручениям; младший сын Хэмиш – ближний слуга при графе, занимающий место отца, когда Йан уже в силу возраста не в состоянии каждодневно следовать за графом; дочь Мэгги… о, тут особая история. Мэгги, конечно, влюбляется в Белокурого, но и его отношение к ней довольно далеко отстоит от обычной истории лэрда и вилланки. 

К финалу романа Босуэлл/МакГилланы -  уже не только субординационные и эмоциональные связи, это кровная связь. Мне нужен был железный тыл для героя, та стена, которая никогда не рухнет (в его понимании), хотя хрупка и состоит из живых людей. При этом, хотелось сохранить и правдивую атмосферу времени, избежав идеализации подобных взаимоотношений персонажей. И, собственно, если говорить о значимых лицах второго плана, то семья МакГиллан и Рональд Хаулетт Хей – те немногие, кого я позволила себе сочинить, для кого у меня не было исторического источника. Потому что, даже если в хрониках не сохранилось подлинных имен исполнителей в амплуа «спутник главного героя» и «слуга главного героя» - они наверняка были. 

Собственно, я не знаю, что рассказать про Йана. Он верен – глубоко, глубже дыхания, если однажды выбрал себе господина и дал обещание, он – человек долгих и сильных чувств (оставшись вдовцом с тремя детьми он, тем не менее – поступок, по веку не характерный – не женился вторично), он силен не только физически, он немногословен в важном и красноречив в волшебных историях, он занудлив, дотошен и прижимист, как настоящий горец. Человек – краеугольный камень, на котором можно строить не церковь, но дом. Дальше только – соль земли, и «на них земля держится», и все такое. И поэтическая картина мира - того мира, в котором формируется мироощущение Белокурого, держится тоже. 

«…Йан МакГиллан неторопливо поднимался наверх, в господские покои. Ему было невдомек, зачем он вдруг понадобился старой графине, однако приказ есть приказ. Йану недавно сравнялось двадцать два, невысокий, состоящий словно из одних мышц, с руками длинными, жилистыми и жесткими, с покатыми плечами, в которых таилась недюжинная силища, он остался охранять замок, оттого чаша Флоддена его миновала. А не то бы лежать ему там, на поле, подле господина, но никто б не поволок домой его тело, чтоб бедняжка Мэри оплакала, как подобает… Йан нахмурился и отворил дверь, вошел, поклонился.

Леди Маргарет Хепберн повернулась к нему от жаровни – прямая и спокойная, с сухим лицом, но воспаленными глазами. За стенами Хейлса стояла тьма, мертвая, как мужчины клана там, в нижнем зале.

- Ты горец, Йан, - сказала графиня Босуэлл без всякого предисловия, - и у тебя долгая память. Мне нет нужды напоминать, что сделал мой муж для тебя и твоего отца. 

МакГиллан заложил руки за спину, кивнул, промолчал.

- Сейчас ты выплатишь долг, - продолжила леди Маргарет. Каждое слово ее холодно падало в слух МакГиллана, как камешек, как ледяная капля. – Моя невестка снова выйдет замуж, скорей раньше, чем позже, а отчим, как бы он ни был хорош - это только отчим. Хепберна должен вырастить Хепберн. Я написала в приорат Сент-Эндрюса, старый Джон примет тебя, не сможет не принять… Ты возьмешь моего внука, Йан, и свою жену, его кормилицу. Ты уедешь в Сент-Эндрюс и передашь Патрика его прадеду, и тот вырастит нашего графа, как полагается. Я с сыновьями позабочусь о том, чтобы его владения содержались и защищались должным образом, но младенец-наследник – постоянное искушение в Приграничье, он не должен здесь оставаться.

- Когда ехать, госпожа? – МакГиллан первый раз подал голос, и голос этот походил на резкий крик ворона.

- Сегодня за час до рассвета. Ты получишь деньги на дорогу и столько провожатых, сколько потребуется…

- Не потребуется, госпожа, - возразил МакГиллан. – Большой отряд привлечет внимание, а так я всем буду говорить, что это мои близнецы. Я возьму мать, она поможет с детьми, и своего первенца…

- Мать возьми, если хочешь, - кивнула старая графиня, - а сына оставишь здесь.

Они с МакГилланом обменялись долгими взглядами, и не было приязни в их взорах.

- Нет нужды проверять мою преданность, госпожа, - угрюмо сказал МакГиллан. – Что бы вы ни думали обо мне, малыш – внук своего деда, а МакГилланы всегда платили долги.

- Я отправлю к тебе сына после того, как ты доберешься до Джона Хепберна, обещаю. И ты возьмешь с собой полсотни по собственному выбору, дороги неспокойны… 

Когда сладко спящий в надежных руках МакГиллана маленький граф покидал свой дом, где-то в вышине, на донжоне Хейлса, выше, чем назревающая в холмах заря, отзвучал и умолк старинный пиброх «Мы больше не вернемся», и вслед за ним волынки начали новый плач – «Пробито сердце твое, Адам»…»

Так начинается их совместный путь длиною в жизнь – и в три поколения, - потому что младший слуга Босуэлла в заключительной, четвертой книге – внук Йана МакГиллана. Более того, Патрик Хепберн доверяет Йану МакГиллану не только свою жизнь, но и свою смерть. Вот он слег в болезни, предполагая отравление, и…

«Впервые за много лет он внимательно рассматривал старого слугу – и впервые с той мыслью, насколько тверда его рука в ближнем бою, насколько точен удар кинжала. Все-таки Йану уже к шестидесяти, должно быть, хотя никто точно не знал возраст горца. Сперва он думал поручить эту заботу Рональду Хею, но Рон не всегда может случиться поблизости, и тут нужен человек, в котором кровная верность перевесит все – и даже чувства привязанности, дружбы, любви. Тут даже у Хаулетта может дрогнуть рука… наконец Босуэлл заговорил – тем холодным, спокойным голосом, которым отдавал распоряжения самые обыденные:

– Йан, ты исполнишь то, что я говорю, никого не извещая об этом и ни с кем не советуясь. Если я буду отравлен – необратимо, без надежды на исцеление, или ранен в бою, или долго и тяжело болен после ранения, или лекаря отнимут мне руку или ногу, так, что я не смогу сесть в седло и взяться за клинок… даже если при этом останусь жив – ты убьешь меня, своим клинком или моим, как придется. И ты не станешь спрашивать в тот час моего позволения, ибо по слабости я могу колебаться. Я сделаю так, что этот грех будет тебе отпущен, и я наперед прощаю тебе мою смерть – на случай, если тогда буду в беспамятстве, и тебя не подвергнут ни суду, ни казни, в том тебе я клянусь. А теперь и ты  поклянись на распятии, – и Босуэлл указал в угол комнаты, на черную тень креста в сумраке угасающего дня.

Он не спрашивал желания МакГиллана, не интересовался его мнением, не просил об услуге – это была в его понимании обычная работа слуги, настолько близкого к телу господина, что ему видны любые естественные отправления… и смерть, в том числе.

 Йан – без удивления – кивнул, помолчал, спросил:

– Мне немало лет… кому я должен передать вашу волю, если не смогу исполнить ее сам?

– Любому из сыновей по твоему выбору, но Хэмиш, кажется, больше пригоден для этого.

Йан кивнул:

– Если они погибнут до того дня?

– Любому из их сыновей.

В глазах Йана затеплился огонек понимания: 

– У моих сыновей – дочери.

– Но у твоей дочери – сыновья…  

В глазах горца мелькнуло нечто, близкое восхищению.

– Ну, клянись, – велел ему граф.

Отослав Йана, Босуэлл некоторое время лежал молча, смотрел в купол балдахина над постелью. Да, coup de grâce – необходимая предосторожность, смерть его теперь обеспечена, а за посмертную судьбу он беспокоился не слишком – об этом, в случае чего, позаботится железный Джон. 

И с чувством хорошо устроенного дела он уснул».

В смерть в итоге Босуэлл и Хэмиш МакГиллан уходят вдвоем, в один и тот же день, но старого Йана к тому моменту уже нет в живых.