Галантерейщики спасают Францию

(заметки читателя)

Мне всегда казалось, что Дюма не успел написать еще один роман. Такая захватывающая побочная линия — и осталась совсем неразвитой. Хотя, возможно, сюжет был ему просто не по плечу и ждал своих Голон или Зевако.

Вместо эпиграфа:

Планше ввел в комнату человека, скромно одетого, по-видимому, горожанина.

Все советские критики и написатели предисловий почему-то с презрением относились к Бонасье. А между тем, если не считать заработанных им от главного героя рогов, бакалейщик описан вполне себе с симпатией и как достаточно разумный человек. Ёрнический тон Дюма на самом деле ничего не означает (как обычно), все детали описаний даны как бы в угоду официальной точке зрения. Зато в подтексте писатель разворачивается вовсю.

— Жена моя служит кастеляншей у королевы, сударь. Женщина она красивая и умная. Меня женили на ней вот уже года три назад. Хотя приданое у нее было и небольшое, но зато господин де Ла Порт, старший камердинер королевы, приходится ей крестным и покровительствует ей...

Старший камердинер королевы, покровительствующий молоденькой симпатичной девочке, может позволить себе покапризничать, выбирая для нее жениха, и он явно остановился на данной кандидатуре не просто так. Значит, у Бонасье, простолюдина по происхождению, были качества, которые могли заинтересовать человека из придворной элиты.

Кстати, в 1625 году, когда происходили события романа, Пьеру де ла Порту было всего 22 года. Не хочу делать нелестных предположений, но крестил он фактически ровесницу: госпожа Бонасье стала госпожой Бонасье в возрасте 18 лет. И еще один интересный факт: камердинером королевы де ла Порт стал в те же 18 лет. Зато и пробыл на этом посту несколько десятилетий, со временем перейдя в качество камердинера Людовика XIV. А его брат-погодок Шарль в это время роднится с Мазарини, становится маршалом Франции, а затем суперинтендантом финансов.

Но вернемся к нашему барашку. Судя по тому, что Бонасье взял жену без приданого, оно ему не очень-то и нужно было, своих средств навалом. Деньги он зарабатывал другими способами:

— Я человек обеспеченный, правильнее сказать. Торгуя галантереей, я скопил капиталец, приносящий в год тысячи две-три экю. Кроме того, я вложил некую сумму в последнюю поездку знаменитого мореплавателя Жана Моке.

Поэтому вполне мог себе позволить взять часть оплаты услугами:

— Да, сударь, да. И так как вы проживаете в моем доме уже три месяца и, должно быть, за множеством важных дел забывали уплачивать за квартиру, я же ни разу не побеспокоил вас, то мне и показалось, что вы примете во внимание мою учтивость...

Красиво излагает — француз, однако. В переводе на русский — очень коротко: "ДОЛЖОК!!!" Французский должок чести.

— А я-то, сударь, так рассчитывал на вас в этом деле!
— Неужели?
— Видя вас всегда в кругу таких великолепных мушкетеров и зная, что это мушкетеры господина де Тревиля — следовательно, враги господина кардинала, я подумал, что вы и ваши друзья, становясь на защиту нашей бедной королевы, будете в то же время рады сыграть злую шутку с его преосвященством.
— Разумеется.
— И затем я подумал, что раз вы должны мне за три месяца за квартиру и я никогда не напоминал вам об этом...
— Да-да, вы уже приводили этот довод, и я нахожу его убедительным.
— Рассчитывая не напоминать вам о плате за квартиру и впредь, сколько бы времени вы ни оказали мне чести прожить в моем доме...
— Прекрасно!
— ...я намерен, кроме того, предложить вам пистолей пятьдесят, если, вопреки вероятности, вы сейчас сколько-нибудь стеснены в деньгах...

Очень небольшая цена за четверых профессиональных телохранителей — проживание одного из них в дешёвой мансарде плюс подачки от случая к случаю.

Галантерейщику, правда, не особо нужна была эта жена. Мало того, что его на ней "женили", так еще и виделись они весьма и весьма редко:

— Жена моя, сударь, четыре дня назад приходила ко мне — одним из условий ее службы было разрешение навещать меня два раза в неделю.

Однако факт женитьбы еще крепче привязал к нему такую важную персону как де Ла Порта. Камердинер понимал, что девчонка (никуда от этого не денешься) — болтушка, и мужу растреплет любые мадридские тайны просто чтобы беседу поддержать. Ну не менять же ей мужей каждый месяц, в самом деле!

Но вот жену крадут. И не исключено, а очень даже вероятно, что крадут для извлечения из неё государственных секретов. Разумеется, Бонасье понимает, что де Ла Порт, чтобы обезопасить себя, обязательно сделает в случае чего красноречивый жест указательным пальцем в его сторону, поэтому решает задействовать для поисков своей благоверной безнадежного должника. Хотя немного верится, что любовь также играет свою роль: не вижу, с чего это ему в жену и не влюбиться, в самом-то деле... Немолодой и богатый, в молодую и красивую. Классический случай.

А д'Артаньян, как это всегда было в его любовных делах, ведет себя как последняя свинья. Наспех созданный за 50 пистолей галантерейщиком отряд телохранителей при первом же удобном случае сдает хозяина, как пустую бутылку. К слову, название главы, где описывается арест Бонасье, называется "Характер д'Артаньяна вырисовывается". Кто-то еще хочет сказать про серьезность описаний Дюма? А? Не слышу! Нет? Ну и отлично. Идём дальше. (Перед тем как пойдём, замечу, что у Дюма, по моему мнению, во всех книгах из более-менее значительных персонажей положительным является один-единственный герой, да и тот шут).

А дальше следует примечательный диалог. Цитирую:

— Мой муж в Бастилии? — воскликнула г-жа Бонасье. — Что же он мог сделать? Ведь он — сама невинность!
И какое-то подобие улыбки скользнуло по все еще испуганному лицу молодой женщины.
— Что он сделал, сударыня? — произнес д'Артаньян. — Мне кажется, единственное его преступление заключается в том, что он имеет одновременно счастье и несчастье быть вашим супругом.

Цинизма госпожи Бонасье не выдерживает даже наш ужас до чего положительный герой. Хотя её как раз можно понять: больше причин для ненависти к пожилому мужу, чем его богатство и его любовь, и придумать трудно. Констанцию-то явно никто не спрашивал насчет желания выходить за него замуж... Особенно с учётом уже отмеченного "прошлого".

Впрочем, я опять отвлёкся.

В это время нашего Жака-Мишеля Бонасье, пятидесяти одного года от роду, бывшего владельца галантерейной лавки, ныне оставившего торговлю и живущего на улице Могильщиков, в доме номер одиннадцать, допрашивает комиссар. Разумеется, ни с того ни с сего попав в Бастилию, бедняга теряется и выкладывает все, что знает и что предполагает. Но держится при этом не так уж и униженно.

Будьте добры объяснить мне, господин комиссар, каким образом мое дело может ухудшиться от того, что делает моя жена в то время, как я сижу в тюрьме?

Представляю (с учётом цитаты "В те времена Бастилия была пугалом для всех") — Лубянка, подвал, комиссар в кожанке за столом, укрытым сукном с подозрительными пятнами:

"Будьте добры объяснить мне, гражданин комиссар..."

Нет, не представляю.

А Дюма тем временем спохватывается, что в описании Бонасье начинают проскальзывать слишком явные нотки симпатии, и поспешно делает вставку:

Основой характера г-на Бонасье был глубочайший эгоизм в соединении с отчаянной скупостью, приправленной величайшей трусостью. Любовь, испытываемая им к молодой жене, была чувством второстепенным и не могла бороться с врожденными свойствами, только что перечисленными нами.

Но в следующем же предложении, успокоившись на счёт тупого читателя, сам себя опровергает.

Бонасье серьезно обдумал то, что ему сказали.
— Но, господин комиссар, — заговорил он с полным хладнокровием, — поверьте, что я более чем кто-либо знаю и ценю все достоинства его несравненного высокопреосвященства, который оказывает нам честь управлять нами.

С полным хладнокровием. В Бастилии. По неизвестному обвинению. После того как:

...он подвергся со стороны своих провожатых самому жестокому обращению и был осыпан самыми грубыми ругательствами. Сыщики, видя, что имеют дело с человеком недворянского происхождения, обошлись с ним, как с последним нищим.

Ладно, Александр Тома-Александрович, сделаем вид, что поверили вашей характеристике героя, и идём дальше.

Конечно, дальше Бонасье сломался. По полной программе.

— Клянусь вам, господин комиссар, что вы глубоко заблуждаетесь, что я и понятия не имею о том, что намеревалась совершить моя жена, что я не имею ни малейшего отношения к тому, что она сделала, и, если она наделала глупостей, я отрекаюсь от нее, отказываюсь, проклинаю ее!

Любому обидно пострадать за чужие грехи. Вдвойне обидно — пострадать за грехи человека, к которому испытываешь весьма сомнительные чувства. Так что до некоторой степени галантерейщика понять можно. А самое обидное для него — то, что он не может ничего сделать, не имеет ни малейшей возможности оправдаться. Кого назначат козлом отпущения, тот им и станет, и никакого меканья слушать не будут.

Галантерейщика отвели в ту самую камеру, где он провел ночь, и оставили его там на весь день. И весь день Бонасье плакал, как настоящий галантерейщик: да ведь, по его же собственным словам, в нем не было и тени воинского духа.

А мне кажется, что это были злые слёзы. Они не являются признаком упадка духа. Наоборот, в таком состоянии человек от отчаянья способен на любые безрассудства.

Более того, он невероятно быстро, учитывая обстоятельства, взял себя в руки:

Вечером, около девяти часов, уже собираясь лечь спать ...

Кто-нибудь из вас заснул бы в подобных условиях в такое детское время? Причем сознательно, а не забывшись от общей измученности нервов?

Правда, в конце концов его нервы не выдерживают:

Шагах в двадцати от рокового места он вдруг услышал гул толпы, и карета остановилась. Этого несчастный Бонасье, истерзанный всеми пережитыми волнениями, уже не в силах был перенести. Он издал слабый крик, который можно было принять за последний стон умирающего, и лишился чувств.

Но он и так продержался очень долго — необычно долго для простого обывателя. И утрата чувств была обычным явлением в то нервное время: на страницах трилогии от волнения падают без чувств здоровые, как быки, д'Артаньян, Атос и Мордаунт, льют слёзы тот же д'Артаньян, Портос, Людовик XIV и Гурвиль (о плачущих слугах Парри, Гримо, Планше и Мушкетоне я даже не упоминаю).

И даже после такого катарсиса он восстанавливается невероятно быстро. Уже через минуту после начала разговора с герцогом (Бонасье ещё не знает, что это кардинал, но и герцога для простого галантерейщика более чем достаточно) он уже вполне пришёл в себя:

"Он называет меня "любезным господином Бонасье", — подумал галантерейщик. — Дела, черт возьми, идут хорошо! "

Да, после этого он изъявляет свои верноподданнические чувства так, что чуть не оглушает своих конвоиров. Но с учётом всех обстоятельств это и неудивительно. Гигант убрал занесенную над букашкой ногу и даже отломил ей крошку от своей краюхи. Это сейчас голова болит от социальных свобод, а тогда...

Но вот в следующем эпизоде Бонасье ведёт себя, как полный идиот. Очевидно, сказалась эйфория от воздуха свободы и благополучного знакомства со вторым лицом государства. Он рассказывает жене о своём разговоре с кардиналом и чётко высказывает свою политическую позицию, подкреплённую вескими экономическими доводами в виде кошеля с серебром. Впрочем, Бонасье после того, как его обработал пройдоха Рошфор, вполне мог быть искренен в своих политических симпатиях: кардинал и вправду действовал на благо Франции, в то время как августейшая испанка что есть мочи интриговала во благо своей отчизны. Кстати, знаете, в чём состояла история с сарабандой, упомянутая, но не описанная на страницах романа? Я нашёл ее здесь, в биографии Анны Австрийской, которую очень советую почитать:

http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/788/

Устав от домогательств Ришелье, она в недобрый час согласилась на предложение подруги Мари сыграть с ним шутку. Когда он в очередной раз спросил, что может сделать для нее, королева ответила: «Я тоскую по родине. Не могли бы вы одеться в испанский костюм и сплясать для меня сарабанду?» Кардинал долго мялся, но все же нарядился в зеленый камзол и панталоны с колокольчиками и сплясал зажигательный танец, щелкая кастаньетами. Услышав странные звуки, он прервал выступление и заглянул за ширму, где давились от смеха герцогиня де Шеврез и двое придворных. В гневе он повернулся и выбежал вон. Судьба королевы была решена — она не оценила его любви и теперь не должна была достаться никому. Отныне зоркие глаза шпионов кардинала следили за Анной везде и всюду.

А как Бэкингем стал герцогом, знаете? Оттуда же:

Многие знали, что богатство герцога досталось ему благодаря щедротам короля Англии Якова I, который как раз в это время умирал в Лондоне. Юный Бекингем играл при короле не слишком благовидную роль миньона-любовника. Ради развлечения своего господина он тявкал и прыгал у его ног, изображая собачку. Наградой стали поместья, титулы и рука богатой наследницы герцогини Ратленд.

Опять возвращаемся к чете Бонасье. После реплик жены наш герой протрезвел и понял, кому в гордыне своей и по неосторожности открылся. И понял, что оказался между коронованной Сциллой и Харибдой в красной рясе. И понял, что максимум, что он может сделать, это бросить Харибде кусок мяса и надеяться, что его самого она пощадит. Выжить в тот момент можно было лишь став верным псом одной из сторон — и он им становится. Посылая любовь к чёрту, он участвует в похищении собственной жены, которая так его подставила. Дюма обставляет эту сцену аналогично поцелую Иуды:

Трое мужчин бесшумно подкатили карету ближе и высадили из нее какого-то человека, толстого, низенького, с проседью, одетого в поношенное темное платье. Он с опаской взобрался на лестницу, осторожно заглянул в комнату, тихонько спустился вниз и шепотом проговорил: "Это она".

После этого, не считая малозначащего разговора с д'Артаньяном, мы встречаемся с нашим героем лишь в эпилоге:

Господин Бонасье жил очень спокойно, ничего не ведая о том, что сталось с его женой, и нимало о ней не тревожась. Однажды он имел неосторожность напомнить о себе кардиналу; кардинал велел ему ответить, что он позаботится о том, чтобы отныне г-н Бонасье никогда ни в чем не нуждался.
Действительно, г-н Бонасье, выйдя на следующий день в семь часов вечера из дому с намерением отправиться в Лувр, больше уже не вернулся на улицу Могильщиков; по мнению людей, по-видимому хорошо осведомленных, он получил стол и квартиру в одном из королевских замков от щедрот его высокопреосвященства.

И всё. Дюма выпускает огромный кусок жизни Бонасье и не сообщает, что это была за тёмная история с напоминанием, что случилось со скромным парижским буржуа впоследствии, как он вышел на свободу и стал одним из некоронованных королей Парижа. А он им стал:

— Я вам предложу нищего, монсеньер.
— А, понимаю, — произнес Гонди, подумав. — Вы правы, господин кюре; нищего, который поднял бы весь легион бедняков со всех перекрестков Парижа и заставил бы их кричать на всю Францию, что это Мазарини довел их до сумы.
— Именно такой человек у меня есть,
— Браво. Кто же это такой?
— Простой нищий, как я уже вам сказал, монсеньер, который просит милостыню и подает святую воду на ступенях церкви святого Евстафия уже лет шесть.

— А, — произнес Гонди, — значит, вы беретесь устроить за одну ночь десяток баррикад?
— Я берусь устроить пятьдесят и защищать их, если нужно будет.

Даже внешне он изменился:

Это был человек лет шестидесяти пяти — семидесяти, небольшого роста, довольно плотный, с седыми волосами и хищным выражением глаз. На лице его словно отражалась борьба противоположных начал: дурных устремлений, сдерживаемых усилием воли или же раскаянием.

С ним явно произошло глубокое духовное перерождение, его мучает совесть.

— Двадцать восьмого числа каждого месяца он просит меня отслужить мессу за упокой одной особы, умершей насильственной смертью.

Он считает себя великим грешником:

— Он умирает и хотел бы перед смертью исповедаться у господина коадъютора, который, как говорят, может отпускать самые тяжкие грехи.

Коадьютор как честный человек соблюл тайну исповеди, и французский аналог романа "Сними обувь свою" так и не был написан. А жаль.