Я поэт, зовусь я Цветик

Была как-то на концерте-сборной солянке в театре на Таганке. По сцене скакала прима, читая свои стихи. Я-то, глядя на неё в разных ролях, всё думала, как это можно лучиться одинаковым, своим собственным позитивом в самые трагические моменты, переживаемые крайне неоднозначными персонажами. Но дама лучилась и колыхала задорно имеющимся богачеством, и я с желчью опять думала, что весёлая и богатая в определённом смысле женщина просто нравится тому, кто роли распределяет. Как женщина-то она и мне нравилась. В эстетическом смысле. Но как актриса вызывала недоумение.

И поэзия у неё оказалась женской в худшем смысле этого слова: автор с огоромным удовольствием валил кучи прилагательных и закапывался в подробности, оставляя сюжет жалко провисать и теряя контроль над ритмом и размером.

А позия — она ж ничего не прощает.  Ужасно, как по мне, поэтом быть. Там отчётливее ощущается низкое качество и вторичность текстов, и непонимание.... как бы это сказать... когда рифму, а не смысл вымучивают, когда воду льют. Набоков, например, поэзию считал концентрированной прозой (и поэт был так себе, при том, что прозаик гениальный).

У большинства поэтов не стихи — рифмованная пустая проза.

И как с этим жить? Ведь как-то надо с собой договориться? Проза, она всё же терпимее к графоманам, добрее. За что ей большое спасибо (с мрачностью).

А, так вот: дама наскакалась (задорно излучая позитив и светя декольте), прочла, что хотела и насладилась вежливыми аплодисментами.

На сцену вышел артист, видимо, вынужденный терпеть ейный позитив и за кулисами, и зуб имевший. Или от чистого сердца любящий поэзию, поэтому хмурый. Поднял томик Есенина, потряс со злобой:

— Вот это — поэт! Вот это — поэзия! — и великолепно прочитал "Чёрного человека".

Это было очень кстати, сразу полегчало. Как будто заставляли тебя сидеть на палящем, бьющем молотом по голове солнце, и скакали безумные паяцы, звеня бубенцами, и пичкали приторными сластями — и вдруг благословенная тьма, прохлада и родниковая вода, унимающая тошноту и головную боль.

Но паяцы всё скачут и скачут. И жалко их — Есенины-то да Бродские штучный товар, а каково быть паяцем? (плачет, жалеет себя и их).

Поехала я как-то в Троице-Сергиеву Лавру. Начитамшись шмелёвского "Богомолья", желала приложиться к мощам. Божественного писателя Ивана Шмелёва, разумеется. Приехав, не могла найти дорогу и, увидев явно воцерковлённую даму в длинной юбке и платочке, целеустремлённо куда-то идущую, спросила, куда податься. Дама остановилась, с одобрением посмотрела на паломницу и начала рассказывать, одновременно размахивая руками и указывая, куда пойти и о чём помолиться для начала, куда потом. Я почтительно слушала, и тут к нам подкрался мужичок (их трое выпивало на обочине) и начал намякивать, что нехудо бы дать ему денег. Ну просто Лавра это хорошее место для сбора денег с паломников, традиционно принято давать. А мы остановились досуже и были хорошей мишенью. Я сообразить ничего не успела, как дама агрессивно его послала, и, сурово сказав: "Я лучше вас провожу!" потащила за собой, подальше от выпивающих.

Шла и причитала:

"Господи, прости!!! И меня и их, и меня и их!"

Господи, прости. И меня, и их. Но яду мне, яду.