Рыцарь без страха, упрека, стыда и совести
Автор: Илона ЯкимоваВнимание, аттракцион неслыханной редкости! Впервые за двенадцать лет общения с героем! Короче, если без пафоса - дорогой друг Анна Миолай ценой нечеловеческих усилий, направленных на то, чтоб вытерпеть мое занудство, сделала мне арты с портретом героя.
Мне ведь как повезло? Портретов Патрика Хепберна, 3-го графа Босуэлла, по прозвищу "Белокурый", в природе не существует (ну, или он где-то есть в категории "портрет неизвестного"), поэтому я могла изобразить героя как захочу. Историческое его прозвище - The Fair Earl, Прекрасный граф/Светловолосый/Красавчик - дано ему было, как подчеркивает источник, за внешность, а не за характер характер был говно. Учитывая, что ему не без оснований приписывали любовную связь с Марией де Гиз, матерью Марии Стюарт, нужен мне был внешне такой ангел небесный... который бы творил полную, неописуемую жесть с совершенно чистыми руками и обаятельной улыбочкой. Ну, вот такой принц на белом коне (а он реально по крови и Стюарт, и Плантагенет, его Эдуард VI принимал на службу как "возлюбленного кузена"), которого нормальной женщине не нужно ни за какие деньги (заметно, да, что я собиралась писать ЛР?)). Серая мораль? Мораль вообще? Отчего же, он по-своему морален, как всякий высококлассный авантюрист шестнадцатого века. Внук, достойный своего деда - для тех, кто читал "Младшего сына" - и превосходная, улучшенная и дополненная красотой копия дяди, Джона Хепберна.
Отдельный акцент в том, что никто же не родится рыцарем без стыда и совести, авантюристом, государственным изменником, властолюбивой сволочью. Вот и Патрик Хепберн - человек не без хороших задатков, не без сердца и души - но мало-помалу поддается формирующему действию среды, превращаясь в подлинного Хепберна с ног до головы. И сам понимает свое падение, и при том не в силах свернуть с дороги.
Портрета получилось три, на три возраста. Вот тут ему двадцать четыре года, он уже успел провернуть удачный заговор, дважды (общим счетом два с половиной года) посидеть в тюрьме за укрывательство рейдеров Приграничья, выйти оттуда, дать повторный оммаж королю... а по лицу и не скажешь)) лапочка!
Такой, как примерно в этом отрывке из "Короля холмов":
- Вы разумеете охоту, Босуэлл? – откликнулся граф де Трай, расслышавший только лишь последнюю фразу. – Но что-то у вас на редкость скучный вид для наслаждающегося!
- Так и есть, граф, я не нахожу в этом занятии особого вкуса.
- Но вы же не станете возражать, что охота – утеха благороднейших сердец и величайшая услада для настоящего мужчины!
- Не стану. Более того, мой прадед, приор Сент-Эндрюса, написал в свое время трактат, посвященный этому искусству и до сей поры пользующийся популярностью в Шотландии, а, поскольку я был им воспитан, то, можете верить, де Трай, и сейчас готов поспорить с вами за знание правил и тонкостей… - впрочем, на лице Босуэлла так и читалось, что он-то за величайшую усладу настоящего мужчины полагает нечто иное, - одно время я и сам предавался охоте с большим интересом, но, послушайте, де Трай… если бы вас по приговору суда заставили каждый день жизни делать то, что вам больше всего по душе – как скоро вы бы возненавидели это свое увлечение? А я охочусь по долгу службы побольше вашего… что ж тут удивительного, если не терплю загонщиков и ловчих? Будь е вновь, с подозрительно довольными лицами.звевающимися его шелковыми кудрБудьБ я принужден по долгу службы любить красивых женщин, я и года не вытерпел бы в миру, а принял бы обет целомудрия.
Супруга главного ловчего, прекрасная и распутная Элеонора, смотрела на молодого Босуэлла таким взором, словно собиралась съесть его живьем - не торопясь, откусывая по маленькому кусочку.
- На кого же вы так долго и упорно охотились, граф, - прозвучал чей-то глупый каламбур, - что это отбило вам всю охоту?
- На людей, - молвил Босуэлл с сатанинской усмешкой, столь выразительной, что даже у короля Джеймса прошли мурашки по спине, - кроме того, что лорд-адмирал, я ведь еще и хранитель Марки, господа.
И, не опуская ни одной подробности, рассказал о зверствах шайки Ублюдка Додда, о погоне за ним – собственной и Патрика Болтона, о его дальнейшей судьбе и справедливой смерти. В продолжение повествования красивое лицо его хранило обычное холодное, насмешливое выражение, словно речь шла о каком-нибудь занятном придворном курьезе. Дамы бледнели и ахали, ловя предусмотрительно подставленные руки своих кавалеров, одна даже упала в обморок, Джеймс для вида попенял кузену за кровавый рассказ, и все единодушно признали сассенахов врагами рода человеческого, и только Патрик Хепберн про себя веселился от души. Ибо, видит Бог, его подвиги можно было рассказать точно так же… но вновь обаяние Белокурого сыграло с его слушателями злую шутку – невозможно ведь поверить, что столь милый молодой человек может иметь отношение к такого рода жестокостям.
Но тушу убитого оленя он свежевал не хуже любого егеря – споро и без всякого отвращения к виду крови.
Вот тут ему тридцать лет - и он уже успел получить второе обвинение в государственной измене из четырех (или пяти? я сбилась)), пробить два года в изгнании, вернуться домой без гроша в кармане и встать под знамена Марии де Гиз, борющейся после смерти Джеймса V за регентство при дочери. И он таки поддержит королеву - но за поддержку Босуэлла приходится платить, и хорошо, если золотом или землями, это еще дешево... но он очень, очень нужен королеве по своему влиянию в Приграничье, и она вступает в очень опасную игру.
Бледный от выпитого и от недосыпания, хотя Ее величеству сказали – от усталости, ведь граф Босуэлл только вчера вернулся из Эдинбурга, от регента, стоял он, преклонив колено перед дамой своего сердца, которая жадно ждала новостей, имея основания полагать, что граф изложит ей их с сочувственной точки зрения. Белокурого красило утомление, придавая правильным чертам, помимо благородной холодности, некую утонченность. На минуту Мария де Гиз позволила себе задержаться взглядом на светлой голове, склоненной перед нею. Если ей нельзя думать о нем, как о мужчине, то кто сказал – и любоваться нельзя, как породистым животным? Она в достаточной степени владеет собой, она может с собой справиться. Босуэлл являлся во дворец всегда в окружении шумной свиты своих бойцов, от них шел запах порока, хаоса, грубости и разбоя ничуть не меньший, чем – кожи, крови, лошадиного пота, человеческого немытого тела. На фоне их рож, их манер он уверенно выглядел ангелом, хотя и ангелом падшим, но до такой степени привлекательным…
– Какие новости с юга, граф?
– Из столицы, Ваше величество? Не из тех, что могли бы порадовать мою королеву.
Поднялся во весь рост, подметая полой плаща изразцовые плиты пола – это прозвучало как шуршание чешуи гадюкипо камню – и Мария внутренне содрогнулась. Как быстро Босуэллу удавалось переходить от светлой своей стороны к темной… и этот контраст всегда пробуждал трепет в ее душе – рябь глубинных ключей неостывающего влечения. Но она справится с этим.
– И, тем не менее, говорите!
Ее мягкий, властный голос действовал на Белокурого словно запах крови на волка, и думал он сейчас не об эдинбургских новостях, но о том, что слаще покорять властную, чем безвольную… а после молвил:
– Вряд ли я открою вам тайны сердца графа Аррана – я не был радушно встречен лордом-правителем, Ваше величество.
– Неудивительно. Он ведь знает, что вы уже были здесь, прежде чем поклониться ему.
Босуэлл удивился:
– Поклониться регенту? Боже упаси. Я хотел узнать только, чего стоит его хваленая справедливость к изгнанникам, возвращающимся на родину – и нашел, что для меня лично Джеймс Гамильтон сделал исключение… в довольно неприятную сторону.
Вот еще один пример для тех, думала королева, кто считает Джеймса Гамильтона глупцом – как бы не так! Пребывавший всю жизнь за надежной спиной Финнарта, теперь этот молодой человек заходит с козырей и показывает себя взбалмошным, непредсказуемым и потому опасным игроком. Верни он Босуэллу достояние – это приведет его к чудовищным осложнениям отношений с Ангусом, а Дугласы, родня Аррана по жене, ныне в большой силе… однако и Босуэлл вроде бы в родстве с братом регента, потому неизвестно, когда Аррану придет в голову переменить гнев на милость. Он может придерживать приграничника в ожидании, до поры, когда разочтется с Дугласами. И пока колеблется регент, она должна опереться своей слабой рукой на перчатку графа.
– Это опрометчиво с его стороны, – молвила Мария де Гиз и взглянула прямо в глаза Белокурому.
Так игра началась.
Если бы то был мужчина, Патрик Хепберн прочел бы в его лице неприкрытый вызов. Бедняжка, что ж, она думает, что выстоит в этой битве? Долгое мгновение мужчина и женщина смотрели друг на друга, и время остановилось, затем Мария де Гиз отвела взор и заговорила первой, по-прежнему мягко, с той легкой иронией, что равно сообщала словам ее и увлечение, и отстраненность:
– Да, опрометчиво…ибо тот, кто в эти бурные дни приобретет вашу поддержку, граф, весьма выиграет, я полагаю.
Но время идет, союзники предают друг друга, и наступает время, когда королева вновь попытается купить Босуэлла. Ему сорок, он стрелянный воробей и прожженый черт, и хотя на сей раз у него опять нет ни гроша, он начинает и выигрывает, потому что женщина все еще любит его.
И глаза такие добрые-добрые...
Когда перед пажом с шорохом отступила портьера, Мария в один взгляд поняла, что час ее пробил.
– Оставьте нас! – и леди Ситон торопливо вышла из кабинета, следом за ней с поклоном исчез и паж.
– Не боитесь остаться со мной наедине? – высокий мужчина выступил из полутьмы стенной ниши в золотистое марево свечного света.
Мария молчала.
Сейчас, спустя пять лет, когда их встреча наконец состоялась, она не сразу могла найти слова, чтобы говорить с ним. И о чем? Оправдываться, гневаться, умолять? Укорять за измену, требовать объяснений, просить о дружбе? С Босуэллом никогда не бывало просто, но сейчас, когда меж ними легли ее нарушенные обещания и его годы изгнания, стало сложно невыразимо. И сейчас, взглянув на него вблизи, не стесненная этикетом, она вынуждена была признаться себе, что глубоко тоскует о нем…
Хепберн внешне не слишком изменился – и оседлая жизнь на чужбине не сделала его вполне придворным, стреноженным, одомашненным. Одет просто, по-прежнему в черное, скорей строго, чем скромно, с неуловимо протестантским привкусом в покрое — уже не тот вольный черный, который когда-то скинул при ней без стыда, открывая лазурь подкладки, белизну исподнего… Мария не могла отрешиться от вопроса, шелка какого цвета ныне скрывает эта вот чернота. Длинный плащ — львы и роза на плече, как встарь, так же стекал с плеча, а ширина этих плеч, казалось, еще увеличилась… или успела она забыть, как он высок, как закрывает собой полкомнаты, если не целый мир, находясь вблизи? В коротко остриженных волосах высветлены у висков пряди седины. Черты лица утончились, как бы высохли на кости, и оттого стали жестче, скульптурней – время стерло с этой камеи напускную мягкость юности, возле губ залегли скептические складки, отчего создавалось впечатление, что он постоянно скрывает усмешку. Но глаза его, темные в полутьме покоев, не смеялись вовсе. Задав вопрос, отсылавший их обоих к далекому прошлому, не ожидая ответа, он тоже молчал. На мгновение Марии стало жутко: собственной владетельной волей она вызвала из минувшего свой самый могучий соблазн, призрак самой большой страсти, и неизвестно, куда он приведет ее вновь… гораздо проще и разумней было оставить его там, где он до сей поры прозябал, затерявшись в толпе придворных мальчика-короля.
Зачем она так опрометчива? И что ей сулит эта встреча?
Собравшись с духом, де Гиз отвела глаза от мужчины и спросила:
– Граф, будет ли вам достаточно тысячи фунтов в год, чтобы вы перестали вредить мне?
– Каким образом я приношу вам вред, Ваше величество? – спокойно спросил Белокурый. – До сегодняшнего дня мне казалось, что это вы до некоторой степени сыграли роковую роль в моей судьбе.
Значит, речь пойдет не о любви. Босуэлл не ждал многого от этой встречи, но, видит Бог, зачин о чувствах был бы куда более уместен — хотя бы ради приличия.
– Ваше присутствие при дворе английского короля служит постоянным поводом для недовольства моих баронов, а заодно – и приманкой для тех, кто желал бы поставить вас во главе бунта на границе, – отвечала она, намеренно игнорируя его последние слова.
Спорные земли! Конечно же...
– Жаль ваших баронов, Ваше величество, но ничем не могу им помочь. Помнится, когда я присутствовал при дворе шотландской королевы и пытался в угоду ей усмирить Приграничье, им это нравилось еще меньше.
Да, свидание будет не из легких. Босуэлл быстро дал понять, что ничего не забыл и не простил.
– Вам не следовало вести себя столь вызывающе, – с резкостью отвечала королева.
– То есть, не следовало спать с вами? – холодно осведомился Хепберн. Мария вспыхнула, а он продолжил фразу. – В этом, собственно, была основная причина их недовольства.
Они больше походили на двух действительных противников, нежели на двух бывших любовников. И очень умело Хепберн оставался невозмутим там, где де Гиз задевало каждое его меткое слово.
В общем, спасибо большое Ане за образ героя, а также за то, что дала повод перелистать три тома) я по нему скучаю, по королю холмов и самому бессовестному черту шотландского Приграничья)))