Про копченого леща

Скоро осень... Раньше в моем районе пара мужчин с машины торговали лещами.... Второй год их нет. Лещи у них были знатные, большие, горбатые... Лещу посвящена целая глава в моем романе "Морок"

***

  Толстая неуклюжая женщина с перевязанными какими-то грязными тряпками ногами плюхнулась на землю в придорожных кустах. И тут же взвыла, потому что вместо мягкой травы и податливой земли ощутила, как что-то весьма недружелюбно врезалось ей в правую ягодицу. Она, кряхтя, заворочалась на месте, пытаясь развернуться и разглядеть обидчика.

  Чем-то твердым оказалась прекрасная книга с удивительно дорогой и нарядной обложкой, в которую были инкрустированы разной величины камни, по виду драгоценные.

  Повертев ее немного в руках, толстуха сунула в черный заплечный мешок и устроилась на земле поудобнее, чтобы с комфортом позавтракать. И свой завтрак, завернутый в еще более грязные тряпки, чем ее ноги, она уже рассматривала с куда большим интересом, чем найденный фолиант.

  Аксинья не пожалела ей ни вонючего сыра, ни плесневелого хлеба. Толстуха вздохнула, припоминая свой разговор в трактире с поварихой.

  - Что ж ты, старая, а детей не оставила на свете, кто тебе воды подаст? В гроб-то все мы ляжем, да только перед тем, как лечь, пожить придется, тут-то дети пригодились бы.

  - Не твое дело, - буркнула Аксинья и передумала отдавать ей собранное в дорогу, велев обождать еще немного.

  "А ведь в первый раз она мне что-то хорошее собрала, это уж верно", - рассуждала толстуха. - "И тряпка вот почище была, и вышитая. Чего это она вдруг взбеленилась? А я с чего про детей начала разговоры разговаривать? Хорошая ведь тетка. Что меня все время куда-то то волокёт, то поговорить тянет".

  - Здравствуй, девица, - хрипло и весело прозвучало совсем рядом неожиданное приветствие.

  Толстуха обернулась и, прикрыв глаза от солнца рукой, разглядывала двоих занюханных путников, одного - постарше и наглого на вид, второго - помоложе и крайне тощего. Пока она соображала, кто из них мог к ней обращаться, тот, что постарше подсел к ней ближе, запустил руку в ее завтрак и, уже аппетитно чавкая, повторил приветствие:

  - Здравствуй, девица! Пожрать не найдётся?

  - Откуда ж? - привычно ответила на дорожный вопрос толстуха. - Саму бы кто накормил...

  - Да уж, тяжело тебе, бабонька, - посмеивался старик.

  - Тяжело, старинушка, - отозвалась она, глядя, как исчезают остатки её перекуса у него во рту.

  Ещё мгновение помешкав, толстуха резко вскинула ладонь и хорошенько врезала её ребром деду по горлу. Он закашлялся, мгновенно покраснев и задыхаясь.

  - А ты, бабонька, не промах...

  - Ты, старый, и у ребёнка леденец не вытащишь, - ощетинилась тетка, ловко подъедая остатки своего завтрака. - Что? Съел? Или еще наддать?

  - Нет уж, сыты по уши. А сыр твой вонючий тебе ведь Аксинья дала? Этакая мразь только у неё водится...

  - Точно, она...

  - А ты добрым людям этого г.вна пожалела...

  - Ладно, чего уж там. А Аксинье своей приветы шли от меня, скажи, мол, ела и нахваливала.

  Оба они уже смеялись, ловко переворачивая общение и всячески подъелдыкивая один другого. В этой словесной перебранке оба находили какое-то особенное удовольствие, которое не мог понять юноша, оставшийся стоять за их спинами, маясь от голода на солнцепёке. Тот пытался решить, слушая их, за кого ему надлежит заступиться: за слабую женщину, умело, однако ж, вырвавшую из горла нахального старика еду, или за нахального старика, ворующего из-под носа женщины провиант.

  - Ладно, мать, - прервал его размышления старик. - Скажи-ка ты нам вот что. Что там у Аксиньи? Георгий дома или в отъезде куда по делам?

  - Все дома. Вас только нет, - съязвила толстуха.

  - А вы куда идёте? - попытался вклиниться в разговор Иннокентий.

  И Казимир, и новая тётка глянули недобро на юношу.

  - А вот такие вопросы на дороге задают только разбойники или королевские псы, - поучительно сказала толстуха.

  - Ну и пожалуйста, а что, про Книгу тоже нельзя спросить? - обратился юноша к Казимиру, как будто советуясь.

  - Отчего ж нельзя? Про книгу - можно.

  Иннокентий перевёл взгляд на толстуху, а та уже держала на вытянутой руке роскошный фолиант:

  - Эту? - спросила она.

  - Её! - сглотнул Иннокентий.

  - Ну так, значит, иду я за тобой, Кеша...

  - Вот те раз! - хлопнул себя по коленям Казимир. - Пошли к Георгию тогда все вместе, я давно ногой бараньей хочу чарку закусить!

Глава, которую можно и не читать
Вскоре компания кряхтя и охая, гудя желудками, как сводный королевский оркестр, добралась до корчмы.
Иннокентий, несмотря на яркий дурманящий и аппетитный запах копчёной рыбы, попятился.
- Не трусь, малец, в этот раз по-другому всё будет, - подбодрил его Казимир.
Толстуха тоже неуверенно шагнула через порог. Процессию возглавил старик.
- Здорово, Аксинья! - крикнул он, входя в помещение.
Из-за полинялых занавесок, перегораживающих выход во двор, выглянула баба и тут же, расцветя и разулыбавшись, двинулась к Казимиру по её собственному выражению "почеломкаться".
- Что, Георгий дома? - спросил он её.
- Дома-дома, вышел только, к вечеру будет. Садитесь, гости дорогие. Привет, молодой, - хлопнула она по спине Иннокентия. - Куда ж ты утёк-то?
Иннокентий не нашёлся, что ответить, а Аксинья уже сверлила глазами толстуху.
- Что? Сыр мой понравился?
- Ещё как, тётенька, за добавкой вот пришла, - рассмеялась тётка.
Пока гости рассаживались, Аксинья улизнула за полинялые занавески и через некоторое время явилась оттуда вновь, но уже парадно неся на широком плоском блюде несколько копчёных дымящихся огромных рыб. Все это великолепие она торжественно водрузила на центр стола и не уходила, ожидая похвалы.
Казимир издал очень странный звук, похожий на песню нерестящегося волколака, выбравшегося из гнезда темным февральским утром и обнаружившим, что вокруг поют русалки.
- Дааааа, - в той же манере протянула ему в ответ довольная Аксинья.
- Неужто? - прогнусавил Казимир.
- Лещ, батюшка, - Аксинья была на вершине блаженства от такого теплого приёма, оказанного её стряпне.
Толстуха и Иннокентий переглянулись, ожидая объяснений.
В то же самое время Казимир аккуратно запустил толстые заскорузлые пальцы под блестящую и переливающуюся перламутром и золотом чешую, слегка приподнимая её и бережно отворачивая на сторону. Из-под драгоценной блестящей, закопчённой поверхности вырвались клубы ароматного пара. Обнажилось белое, легкое, как взбитая пуховая перина, мясо, убранное вдоль рыбьего хребта широкими пластинами, которые подрагивали от малейшего движения, источая в воздух нежнейший аромат. Вскоре показались прозрачные озерца жира под плавниками и на горбу огромной рыбины. Казимир бережно сгрёб теплое нежное мясо и неторопливо отправил в рот, жадно облизывая каждый палец.
Вкусовые рецепторы внутри Казимира и лещ, довольное мурлыканье старика и урчание в его желудке сыгрались в этот момент в сложнейшей симфонии вкуса и радости.
Юноша и толстуха продолжали наблюдать за приятелем, однако их желудки, несмотря на недоверие самих хозяев, упорно подпевали наслаждающемуся старику.
Они ждали, что вот сейчас им объяснят, что происходит, и что это такое, и как это едят. Однако, Казимир запустил вторую пятерню в рыбину, потом погрузил пальцы между ребрами леща и в третий раз, а никаких объяснений не последовало.
Иннокентий первый решился закончить ожидание и последовал примеру старика. И вскоре недоверие на его лице сменилось таким удовольствием, что и толстуха не удержалась и торопливо засуетилась над лещом.
Однако, Казимир быстрыми движениями ударил её по обеим рукам.
- Мед-лен-но, убирая каждую косточку, смакуя каждый ку-со-чек, - пропел он, и тётка кивнула.
Ближайший час гости трактира провели молча и сосредоточенно. Их руки неторопливо мелькали над тающими перламутровыми рыбами. Со стороны могло показаться, что трое танцуют какой-то старинный обрядовый танец рук, которыми они медленно и плавно перебирали в воздухе, то погружая их в нежность, то взлетая ими ввысь, в самый рай наслаждения.
Когда всё было закончено, гости отвалились на спины скамеек с блаженными лицами.
- Ле-е-ещ, - поднял палец кверху Казимир. - Копчёный.
Все медленно и понимающе кивнули. Глаза их оставались полуприкрыты, мягкие улыбки неподвижно застыли на лицах, как на картинах древних богов.
- Иногда мне жаль людей, которые не могут есть леща всегда, как только захотят, - философски продолжил Казимир через некоторое время. - Неподалёку от трактира есть озеро, там и живёт эта рыба. Я вырос здесь, мы всегда ели леща. Вы сами видите, что леща есть надо медленно, избегая костей и наслаждаясь вкусом. Вот и люди, которые здесь живут, такие медлительные и рассудительные, как я. И я думал, что везде так. Однако, походив и поездив по свету, я понял, что вот так: захотел леща - пошёл и съел его, - такого больше нигде нет. Во всем Краю лещей едят только по большим праздникам, а уж копчёных так и вовсе не пробовали, потому что, кто же будет коптить леща, которого везли во льдах многие дни и ночи. Нет дураков же? И сейчас мне так жаль этих самых людей. Я, признаюсь вам, наверное, счастлив, ведь нигде в мире нет такой привилегии, как у нас тут. Да и люди-то наши, те, которые едят леща, таких нигде и не найдёшь больше. Весь Край мясо жрет. Мясо - что? Ешь себе и ешь. А лещ? Прежде, чем кусить, подумаешь да посмотришь, нет ли кости. Вот как мы тут едим, так мы тут такие рассудительные и есть.
Все медленно и понимающе кивнули, не поднимая век и стараясь затаиться и не спугнуть ненароком от лишнего движения разлившееся по всему телу наслаждение.