Поболтали по-соседски

Проснулся он ровно после полуночи, выбрался из палатки, крадучись обогнул собственные караульные костры и налегке – бастард, плащ, дага за поясом – отправился к темному пятну замка Бортсвик. У северо-восточной стены, в нише, скрытой пожухлым вьюном, его и впрямь ждала та самая девочка – громадные глаза по-прежнему полны страха. Патрик улыбнулся ей, но это не спасло ситуации: и отпирая потайную дверь, и взбегая впереди него по узкой винтовой лестнице, девушка явно чего-то боялась… Поначалу Белокурый еще имел здравую опаску, и потому старался запомнить, куда его ведут в переходах Бортсвика, и прислушивался, не идет ли кто за ним следом; но – ни шороха, ни шага вдогон, все безопасно, девчонка не наврала, вот и пахнуло в лицо теплым воздухом – они проходили жилыми покоями вглубь старинного донжона…  Женщина уже ждала его в полутьме спальни, и в неверном свете свечей ее красота сияла влажно – блеском темных глаз, шелковисто – отсветом белой кожи полуобнаженной упругой груди, ало – взблесками капелек гранатов в ожерелье на нежной шее, к которой тут же захотелось припасть лицом. Молча Марион Мобрей протянула ночному гостю обе руки для поцелуя, и Белокурый взял эти маленькие руки в свои, склонил голову, поочередно поднес к губам…

Потом он спрашивал себя, что именно подвело его в тот день: тщеславие мужчины, уверенного в своей неотразимости? гордыня приграничного барона, которому никто и слова поперек не скажет? вальяжность бывалого придворного, искушенного в сложных интригах, и пренебрегшего простой? или же лесть, обычная женская лесть, вошедшая в сердце, как нож в мягкое масло, этот вот интимный, трепещущий шепоток ее послания – я полагаюсь на вашу честь, граф... О да, он хотел, он страстно хотел, чтобы в его честь другие верили даже там, где он уже и сам себе не верил.

Он услыхал шорох за спиной, но не успел обернуться. И сей момент Патрик Хепберн, легендарный Белокурый Босуэлл, лорд-адмирал Шотландии, хозяин Хермитейджа и повелитель самых разбойных земель Приграничья, как последняя бестолочь, получил мощный удар по затылку чем-то весьма тяжелым.

Когда сознание вернулось к нему, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, а над ним с участием склонялось прелестнейшее из женских лиц. Что он немедленно лицу и сообщил, и затем прибавил:

– Итак, леди, и это вы мне что-то писали о благородстве?! 

– Да, я, – подтвердила леди Бортсвик. – Я писала, что ваше благородство мне известно. И это правда. А благородство ваше, очаровательный граф, состоит в том, чтобы вначале грубо преследовать одинокую женщину, лишенную защитников, а затем осадить в собственном доме, имея единственной целью обесчестить ее. Разве не так?

– Ну, в общих чертах… да, – согласился Белокурый. – Несколько вопросов, моя дорогая леди…

Но тут он поморщился и закусил губу, потому что рука хозяйки начала медленно оттирать влажной тряпицей кровь, запекшуюся на голове.

– Джон перестарался, – недовольно заметила леди Бортсвик, изучая рану. – Большая удача, что он вас все-таки не убил…

– Да уж, – согласился Патрик.

– … тогда бы у меня возникли действительно серьезные проблемы. С вашим телом.

– Оставили бы прямо там, в спальне, – не без ехидства молвил Белокурый. – По крайней мере, создалось бы впечатление, что я умер, как настоящий мужчина – между ног чужой жены… а сдохнуть в подвале этой развалины с проломленным затылком – не об этом я мечтал в детские годы. Кстати, леди, могу я спросить, что конкретно вы намерены делать с моим живым телом? И понимаете ли вы, что настоящие неприятности на самом деле у вас начнутся именно теперь? И какого черта я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой?!

– Кандалы, – пожала плечами Марион Мобрей, обворожительно улыбаясь. – Вы – крупный мужчина, сильны, как бык, а у меня нет подходящих людей, чтобы сторожить вас круглосуточно, предупреждая все попытки высадить замок на двери или выломать решетку окна. Но, если пообещаете вести себя прилично – да-да, поклянетесь честью, милый граф – я велю расковать вам ноги, с вас снимут ошейник, и вы сможете передвигаться по камере… 

– А руки? – спросил Белокурый, синие глаза блестели в полумраке насмешливо и чуть лихорадочно от боли в раненой голове.  – Или боитесь, что обниму вас, моя красавица?

– Если вы так же обнимаетесь, как высаживаете чужие ворота – я в полной безопасности.

– Мне просто не хватило времени.

– Полноте! Вы их даже не штурмовали.

– Еще бы, я же не дурак.

Марион весьма скептически оглядела Белокурого, плотненько прикованного к стене подвала:

– Пожалуй, не стану с вами спорить, граф… но вы себе льстите.

– Ну, хорошо, хорошо… – согласился лорд-адмирал Шотландии с усмешкой, – я свалял дурака, потому что поверил женщине. Постараюсь впредь этой ошибки не повторять. Но дальше-то что, я вас спрашиваю? Под стенами в осаде стоит две сотни моих людей – лучших людей Приграничья, и все, заметьте, без малейших признаков благородства, в отличие от меня. Как только они поймут, что я попал в ловушку, они метнутся на штурмбыстрее, чем вы успеете вынуть гребень из волос – и замок не просто падет, в нем будет вырезано все живое. Далее, на горизонте имеется еще мой добрый друг, королева-мать, которая, несмотря на ваши завистливые домыслы, достаточно быстро озаботится моим отсутствием в Стерлинге…

– И к стопам которой я, как женщина, паду в первую очередь, прося защиты от вашего беззакония, а ведь вы — шериф здешних земель. Вряд ли лорды Парламента откажут в правосудии бедной вдове, которую притесняет зарвавшийся барон. Кажется, вы однажды уже сидели в тюрьме Эдинбургской скалы за то же самое… 

– Совсем за другое, – отрезал Босуэлл. – Но королева далеко, и уж перед ней-то я как-нибудь оправдаюсь, а вот что станете делать вы, когда мои ребята пойдут на приступ, с воплями и воем волынок, как полагается? У вас же здесь весь гарнизон – человек сорок от силы…

Марион некоторое время молча смотрела на скованного врага:

– Наверное, прикажу убить вас…

Платье прошелестело, тяжело захлопнулась дверь. 

Рана опять начинала ныть. Белокурый провел не самые приятные несколько часов до рассвета.

Перед рассветом чьи-то внимательные глаза снова следили за ним сквозь окошко в двери каменной клетушки.

– Спит! Ничего себе выдержка у этого дьявола, – пробормотала леди Бортсвик. – Спит в кандалах, с собачьей удавкой на горле…

– Это же Белокурый! – хмыкнул старик-сторож. В голосе его была неприязнь, но было и восхищение. – Это кровь, Хепберны – они все такие. Вы поймали матерого волка, леди, но что мы теперь будем с ним делать? Его молодчики так просто не уйдут из-под стен.

– Что делать… – Марион еще раз полюбовалась на пленника и не могла не отметить, что, по чести, Босуэлл действительно очень красив. – А это он нам сам расскажет, Джон, когда проснется.

Белокурый проснулся от боли в затекшей шее и руках – спасибо, что приковали хотя бы сидя, не стоя. Голова болела, но лихорадка не возвращалась, видно, Марион накануне чем-то обработала рану. Марион… так вот какова подруга сестрицы Дженет, пресловутая леди Бортсвик, которую леди Клидсдейл желала увидеть вдовой – досрочно. В женском платье куда соблазнительней, чем в мужском, и куда красивее, чем показалось на пустошах. И ведь какая хитроумная, дрянь…Поразмыслив немного, он заорал во всю мощь легких и, когда тюремщик заглянул в камеру, потребовал кузнеца, эля, пожрать, чернил, бумаги, и видеть хозяйку.

– Я согласен, – объявил он, когда та пришла, и побряцал своими цепями. – Снимите это чертово железо, леди, я буду послушным мальчиком. 

– И даже поклянетесь?

– А то вы мне поверите! Могу поклясться, но уж положитесь на здравый смысл – безоружным мне отсюда не выбраться, это даже я понимаю. Поскольку наши отношения, похоже, зашли в тупик, а мои кинсмены вскоре станут по мне скучать, я предлагаю сделку. Сколько вы хотите за мою голову, леди?

– Только за голову? – усомнилась Марион.

– Не отделенную от тела, – уточнил Белокурый.

И по глазам ее понял, что они столкуются – женщине вовсе не хотелось его убивать, иначе она бы это сделала сразу, в ту же ночь, как он попался в ловушку.

– Двести фунтов меня устроит…

– Триста! Я же – Хепберн, и вдобавок – лорд-адмирал, констебль Эдинбурга и шериф Бервикшира. Что, я, по-вашему, стою, как какой-нибудь вшивый Армстронг?

– Не знаю, никогда не пыталась их продавать… хорошо, триста пятьдесят. У меня скверно в этом году с урожаем, англичане пустили пал на поля, а зима еще впереди. И, разумеется, вы снимете осаду.

– Триста, леди, триста. И, разумеется, я ее сниму. Признаю, что столь хамское ухаживание, как мое, заслуживает внушения. Однако нам обоим лучше молчать о том, что между нами не произошло, – предложил Белокурый. – Как только вы обмолвитесь об этом, – он натянул цепи, сковывающие ему руки, – я немедленно в красках расскажу своим ребятам, сколько раз и как именно поимел вас. И не только им. Понятно?

– Вполне, – отвечала Марион. – Благодарю за откровенность, граф. Пишите письмо, чтобы снимали осаду.

– Сперва вы снимете кандалы, – не согласился Белокурый. – Причем, все. Мои ноги мне тоже дороги. 

– Хорошо. Сколько вам нужно времени, чтобы собрать выкуп, и кто его привезет? 

Патрик поразмыслил:

– Думаю, я вытерплю еще неделю вашего гостеприимства, если вы все-таки будете меня кормить. Деньги привезет лорд Рональд Хей. 

Судя по тому, что в ответ не прозвучало ни отрицания, ни возмущения, хозяйка Бортсвика не была знакома с полевыми подвигами Хаулетта. И это было очень на руку Патрику.

Марион кивнула:

– И к этому моменту под моими стенами не останется ни одного вашего человека?

– Ни одного. Но, разумеется, лорд Рональд приедет не один, с ним будет дюжина-другая моих приграничных. 

Дюжина-другая на языке Хепбернов означало – плюс-минус полсотни. На лице леди Бортсвик явно отразилось и подозрение, и недовольство. Белокурый, насколько ему позволяли цепи, пожал плечами:

– Ну, или так – или никак. Одного Хея с выкупом я сюда звать не стану. Или деньги, или вам придется устраивать мой труп у себя в спальне. Выбирайте, мне-то, в общем, без разницы…

– И вы обещаете…

– Да я вам сейчас что угодно пообещаю, леди, – честно признался Патрик. – Вы сами себе не оставили выбора. Если хотите денег и не хотите неприятностей, вам придется со мной согласиться.

Леди Бортсвик некоторое время молчала, изучая лицо Белокурого, затем сдалась:

– Хорошо. Вам принесут принадлежности для письма.

– Кузнеца… – подсказал Патрик.

– Да, конечно.

Она уже собралась уходить, как Белокурый окликнул ее:

– Минутку… кстати, а почему вы мне верите, леди Марион?

Она вздохнула:

– Ну, как вам сказать, граф… что касается вашей чести, на нее я не полагаюсь ни в малой степени. Однако, – она чуть улыбнулась, – я верю вам потому, что вы, лорд-адмирал Шотландии, и шериф, и констебль, и хозяин Хермитейджа – способны, как мальчишка, в одиночку прийти на тайное свидание только потому, что вас просит женщина. 

Белокурый со скованной руки послал ей воздушный поцелуй, но когда она уже притворяла дверь, вслед ей мстительно донеслось:

– Только не вздумайте бить по голове Хея – у него-то, бедняги, нет ни гроша…