Есенин в Батуми

Батум.

Корабли плывут
В Константинополь.
Поезда уходят на Москву.
От людского шума ль
Иль от скопа ль
Каждый день я чувствую
Тоску.

Далеко я,
Далеко заброшен,
Даже ближе
Кажется луна.
Пригоршнями водяных горошин
Плещет черноморская
Волна.

Каждый день
Я прихожу на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

Может быть, из Гавра
Иль Марселя
Приплывет
Луиза иль Жаннет,
О которых помню я
Доселе,
Но которых
Вовсе — нет.

Запах моря в привкус
Дымно-горький,
Может быть,
Мисс Митчел
Или Клод
Обо мне вспомянут
В Нью-Йорке,
Прочитав сей вещи перевод.

Все мы ищем
В этом мире буром
Нас зовущие
Незримые следы.
Не с того ль,
Как лампы с абажуром,
Светятся медузы из воды?

Оттого
При встрече иностранки
Я под скрипы
Шхун и кораблей
Слышу голос
Плачущей шарманки
Иль далёкий
Окрик журавлей.

Не она ли это?
Не она ли?
Ну да разве в жизни
Разберёшь?
Если вот сейчас её
Догнали
И умчали
Брюки клёш.

Каждый день
Я прихожу на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

А другие здесь
Живут иначе.
И недаром ночью
Слышен свист, —
Это значит,
С ловкостью собачьей
Пробирается контрабандист.

Пограничник не боится
Быстри.
Не уйдёт подмеченный им
Враг,
Оттого так часто
Слышен выстрел
На морских, солёных
Берегах.

Но живуч враг,
Как ни вздынь его,
Потому синеет
Весь Батум.
Даже море кажется мне
Индиго
Под бульварный
Смех и шум.

А смеяться есть чему
Причина.
Ведь не так уж много
В мире див.
Ходит полоумный
Старичина,
Петуха на темень посадив.

Сам смеясь,
Я вновь иду на пристань,
Провожаю всех,
Кого не жаль,
И гляжу все тягостней
И пристальней
В очарованную даль.

1924 г.

Сергей Есенин приехал в Батуми в 1924 году и провёл здесь два месяца.  

Мемориальная доска установлена на неприметном доме улицы, которая сейчас называется Микиашвили. 

В доме есть внутренний двор.

А внутри ещё один дом с аналогичной доской.

А вот тропинка, по которой Есенин заходил в дом.

(шучу, не было тогда никакой тропинки)

А вот улица уже была. Как думаете, с каким соусом Есенин заказал бы wok в Красной панде?

Вот на это море смотрел Есенин. Теперь понятно почему он написал: каждый день я чувствую тоску.

У поэта в Батуми было 2 увлечения. (Мда, 2 месяца - 2 увлечения, скучно им жилось без интернета. Хорошо, что не каждую неделю их менял.) 

Одно закончилось «Шаганэ ты моя, Шаганэ…», второе «Ты мне скажешь тихо: “Добрый вечер!”. Я отвечу: “Добрый вечер, мисс”».
 

Про Ольгу Кобцову, которая имеет отношение ко второму стиху, Повицкий писал:

 «Одно время нравилась ему в Батуме “мисс Оль”, как он сам ее окрестил. С его легкой руки это прозвище упрочилось за ней. Это была девушка лет 18, внешним видом напоминавшая гимназистку былых времен. Девушка была начитанная, с интересами и тяготением к литературе, и Есенина встретила восторженно. Они скоро сошлись, и Есенин заговорил о браке».

Повицкий, однако, отметил в своих воспоминаниях и следующую сцену: «Вечером я в ресторане увидел за столиком Есенина с “мисс Оль”. Есенин меня окликнул и пригласил к столу. Девушка поднялась и, с вызовом глядя на меня, произнесла: “Если Лев Осипович сядет, я сейчас же ухожу”. Есенин протянул: “Мисс Оль, я вас не задерживаю”. “Мисс Оль” ушла».

Чуть раньше Есенина прибыл в город молодой московский поэт-футурист Давид Виленский с актрисой театра Мейерхольда Анной Матвеевой. Решено было устроить «суд над футуристами». Вплоть до 18 декабря 1924 года газета «Трудовой Батум» печатала отклики на «суд над футуристами», приводила текст «приговора»: «Русский футуризм, так же как покойный символизм и ныне распадающийся имажинизм, явившись некоторое время полезным ферментом литературного брожения, – ныне, как и два вышеупомянутых течения, становится фактором, задерживающим нормальное развитие литературы».