Разговоры с богами

Подержу и я флешмоб «Разговор с богами» Саламандра и Дракон вот тут

В «Прачке» мой герой пытался говорить с одним Богом

Но ответ остался смутным; даже сейчас, когда Рудрайгу требовался совет, что делать с проклятым волком Уддгером, повадившимся за добычей в Улад, святой отец сказал:

— Молись, сын мой, и услышишь.

Но наполненные гулкой пустотой чужие слова молитв никогда не умещались у Рудрайга в голове, рассыпались бесполезными осколками. А мертвые губы божественных статуй хранили молчание.

Рудрайг смотрел в пустые глаза статуй и слушал тишину храма. Склонены смиренно головы каменных святых, сложены покорно руки, холодны и безучастны их лица — нет им дела до мирской суеты. 

а дозвался совсем Другую — Морриган, Госпожу Ворон, Прачку у Брода, стирающую окровавленную рубаху того, кому вскоре предстоит умереть.

У реки на камне сидела женщина и стирала. Она так низко наклонила голову, что лица не разглядеть — только грива спутанных волос. Черные крутые завитки шевелились, напоминая змей; вплетенные в волосы бусины и вороньи перья переливались синим. Тонкая рубаха оставляла открытыми руки до самых плеч, по коже вились лазурные узоры. Для удобства юбку она высоко подоткнула — хорошо видны стройные бедра и тонкие щиколотки. По левому бедру до самого колена тянулся старый шрам. Настолько знакомый, что в груди у Рудрайга стиснуло, засаднило. Он осторожно сделал шаг вперед — ошибиться невозможно. 

— Теа? — окликнул он женщину. Та вскинула голову и улыбнулась легко и ласково, как умела только она. Лицо у нее было молодое, веселое, с живым румянцем. А не то восковое, измученное, которое он запомнил, когда святой отец читал над ней непонятные бесполезные молитвы на своем птичьем языке. А Рудрайгу хотелось ударить священника, схватить Теа в охапку, трясти изо всей силы, кричать и выть до тех пор, пока она не проснется. Но не нашлось таких молитв и такой силы, чтобы разбудить Теа... 

— Теа... — он силился вдохнуть, но воздух в грудь почему-то не желал входить. 

— Ох, Руд, рубаху мою все еще носишь? Помнишь меня? — она прополоснула в воде и встряхнула то, что стирала. И Рудрайг узнал свою рубаху, старую и ветхую, которую заставлял рабынь латать и не желал выбрасывать. Ту самую, что расшила на удачу зелеными птичками для него Теа. Только сейчас рубаха вся в крови и дырках — узор не разглядеть.

— Как же ты так изгваздался? — вроде и ворчливо, но с тенью гордости, как бранит мать сына, впервые вышедшего победителем из мальчишеской драки, спросила Теа. — Ничего, отстираю. 

И снова принялась полоскать рубаху, а кровавые полосы зазмеились в прозрачной воде. Онемевший Рудрайг смотрел на сплошные дыры в ткани — места живого нет. 

— Ты поторопись, — улыбнулась Теа, — я так долго тебя ждала, извелась вся. Ничего, недолго уже. А я пока рубаху залатаю. Будет целехонька. Придешь — наденешь, будем танцевать, Руд. Я столько тебя ждала... — с тоской и надеждой сказала она и протянула к нему руку. Пальцы длинные, сухие, с синими татуировками, нетерпеливо подрагивали. Лазурные спирали на бледной коже разгорались потусторонним, неживым светом. Чужие руки, не как у Теа. Рудрайг дернулся и непроизвольно поднял руку к лицу.

— Ты что это — креститься вздумал?! Поменял меня на бесполезного чужака? — лицо женщины неуловимо изменилось, став злым, глазницы заполнила тьма, подсвеченная огненными всполохами. Черным дымом заклубились волосы за спиной. Руки превратились в птичьи лапы с острыми, длинными когтями. Рубаха упала в воду и поплыла вниз по течению. 

— Да что ты... — непослушными губами прошептал он.

— Забыл меня? — Она резко встала и неуловимым стремительным движением приблизилась к Рудрайгу. Положила руку на его затылок и чуть откинула голову. В раскосых глазах плескалась тьма, и жар ее тела прожигал насквозь. Рудрайг обхватил ее бедра руками:

— Нет, не забыл, — сказал он, прижимая женщину к себе все сильней и вдыхая ее запах: запах дыма, вереска и раскаленного железа. Ее рука острыми когтями впилась ему в шею, губы обжигали, отбирали дыхание, но внутри из полу-угасших, подернутых пеплом угольев разгоралось пламя, разгоняя по жилам кровь, заставляя ее стучать боем барабанов, гудеть обезумевшей волынкой в ушах. Он задыхался и тонул в горячем, темном водовороте, не желая выныривать. Но она внезапно оттолкнула его, отступила на шаг, склонив по-птичьи голову к плечу. Выкинула вперед когтистую руку, не позволяя приблизиться, оскалила в улыбке острые нечеловеческие зубы, спросила:

— Пойдешь ли за мной? Не побоишься? 

Рудрайг лишь мотнул головой, в неверном свете осеннего утра полыхнули упрямым огнем рыжие пряди, так и не сдавшиеся окончательно седине.

— Тогда иди за мной. А я подарю тебе последнюю победу. Пусть поднимутся к небу столбы дыма. Пусть увидят все, что Улад не склонил головы. И за тобой пойдут остальные. Встреть врага у моря, не дай войти в мои холмы, Руд. Смирение — не мой путь. Смерть лишь половина дороги, воин. А я буду тебя ждать там, — закричала она и вскинула руки вверх. Черные крылья ударили по воздуху — ворона взлетела, мазнула перьями по щеке Рудрайга: 

— Иди за мной! — еще раз закричала ворона, роняя черное перо.

Неистовую и неотвратимую, отказов не принимающую

И она приведет героя к победе, в первую очередь над самим собой, а уж потом над врагами. Цена не важна, потому что смерть не конец пути.

А если уж совсем серьезно, то любой, наверное, ведет свой диалог с Высшей силой, хотя он больше похож на монолог. И мне ближе в этом плане профессор Енц из «Милосердия святой Янки»

Когда-то в одном интервью у профессора спросили, как его исследования на грани постижимого согласуются с верой в Бога. «Чем больше я изучаю генетику, тем больше я верю в Бога, — ответил он журналистке. — Я не пытаюсь занять Его место. Я лишь инструмент Его борьбы с хаосом, которую Он ведет от начала Сотворения. Кто, по-вашему, Бог, деточка? Бородатый старик на облачке, способный решить все наши проблемы, стоит только хорошенько помолиться? Разочарую вас. Молитвы не работают, проверено экспериментальным путем. И нет у Бога других рук для того, чтобы или созидать, или разрушать, кроме человеческих. А для того, чтобы мы могли решить для себя какое „или“ нам больше подходит, Он дал нам свободу воли».