Магия, кругом магия...

Наткнулся на флешмоб про вмешательство магии, и решил вспомнить - где ж у меня в произведениях магия?

А она там везде. Оказалось, очень трудно выделить такой фрагмент, чтоб магия там вмешивалась - обычно она у меня пытается так влиться во все сущее, что отделить ее трудно. Не отделяется она.

Либо придется целиком главу цитировать... а оно не очень-то понятно, без предыдущего, либо...

В-общем, искал я, искал, и решил маленький кусочек из "Проблем дракона" процитировать:

В кабинете Николая Федотовича было тесно, стоял небольшой стол, почти чистый, на полке несколько дипломов и два кубка. В углу - огромная спортивная сумка, набитая каким-то инвентарем. За столом - расшатанный стул, на который сел хозяин кабинета, перед - узкая скамья. Майор немного постоял, чувствуя себя глупо от того, что возвышается, как каланча, и сел. Стало еще неудобнее, но не подскакивать же теперь.

- Я хотел задать вам несколько вопросов… - начал говорить Филиппов, но Николай Федотович перебил.

- Ужасная история! Поистине ужасная! - и снова майору показалось, что над ним глумятся, - Но ведь вы найдете маньяка? Я верю вам!

Николай Федотович снова глянул прямо в глаза Филиппова, и тот вдруг удивился, насколько тут душно. В ушах зазвенело, голова закружилась. А Николай Федотович продолжил говорить, теперь тише, внушительнее.

- Я верю вам, а вы верьте мне. Вы же верите мне, правда?

В ушах Филиппова шумело, он почти не слышал слов, но машинально кивнул.

- Я не имею отношения к гибели этих девочек. Так и запомните, - сказал Николай Федотович, - А в протокол допроса запишите что-нибудь на свой вкус.

Майор достал блокнот с потрепанной обложкой, на ощупь, не отрывая взгляда от глаз собеседника, открыл его.

- Нет-нет, - сказал Николай Федотович, - Пролистайте дальше, чистый лист дальше.

Майор глянул в блокнот, перелистнул еще две страницы. Здесь он делал пометки для себя, чтобы не забыть. На память Филиппов не жаловался, и обычно помнил все и без блокнота, но ему было удобнее думать, помечая ключевые точки на бумаге.

На открытой странице было записано "Василиса Кошкина, прозвище Кошка Васька", и еще "поговорить с физруком. Н. Ф."

Остальная часть была пустой, и Филиппов начал быстро писать.

Николай Федотович с улыбкой смотрел на него, потом вдруг резко хлопнул в ладоши и встал.

Филиппов тоже встал, потряс головой. В глазах его прояснилось, но ноги подкашивались.

- Душно тут у вас, - сказал он.

- Дети, - ответил Николай Федотович, - Физические упражнения, пот. А вентиляция, сами видите.

Филиппов машинально отметил, что тот говорит как-то рублено, отрывисто… но что это могло значить, не мог понять, в голове гудело. Он чувствовал, что произошло что-то неправильное, но что?

- Приятно было поговорить, - сказал он почему-то, и пошел прочь.

Пришел в себя он только в своей машине. Достал мятый лист с записью разговора - не протоколом, просто своими пометками. Повертел в руках, попытался разобрать собственные каракули, и решил внимательнее вспоминать уже в кабинете.

А сейчас некогда было задерживаться. И так потеряна куча времени. Ни черта он не знает, этот физрук. Не слышал, не в курсе, не видел.

Или вот, кусочек из "Снов и кошмаров"- сказки, полностью построенной из чар:

Она шагнула назад, и тут же выпад вперед. Первая “собачка” купилась - бросилась догонять и наделась грудью на клинок. Меч вошел легко и глубоко. Тварь взвыла хрипло и визгливо одновременно, забилась, беспорядочно замахала лапами…
Элла выдернула меч и отскочила назад, готовясь встречать остальных, но…
Другие не обратили на нее внимания, они бросились на агонизирующую “собаку” и начали её жрать, живую, дергающуюся и верещащую.
- Уходим! - рявкнула Элла, и Виль почти тут же поднял голову. Ей некогда было разглядывать его, она старалась не отрывать взгляда от “собак”. Зрелище было отвратительное и неправильное, как и многое здесь - жертва все еще дергалась, как живая, несмотря на то, что от неё отрывали огромные куски. Почему-то при этом не было крови. У жертвы уже не было лап, почти не было головы, но на горле зияла узкая дыра - куда вошел меч Эллы. И она продолжала кричать, жалобно и страшно.
“Конец, конец, вечный конец...” - послышалось Элле в этом вое, - “И мне, и тебе, и всем… Не жди неизбежного, иди сюда, и давай закончим все…”
Элла сморщилась, словно ей свело челюсти от чего-то невыносимо мерзкого.
Быстро оглянулась - Виль с Гангло никуда не уходили. Один подобрал с земли большой обломок камня, второй держал палку…
- Кретины, уходите в развалины! - зарычала Элла, и тут четыре “пса” оглянулись и посмотрели на нее своими пустыми глазницами.
“Конец-конец-конец” - словно бы зашептали они, и кажется, выросли немного. Мрачные провалы глазниц, черные и жуткие словно бы расширились и заполнили темнотой все вокруг. Он этого взгляда стало холодно, руки ослабли, и Элла поняла, что если она немедленно не предпримет чего нибудь, она попросту выронит меч…
Она быстро прикинула варианты… и вдруг поймала себя на том, что просчитывает бросок вперед, под глазницы, прямо в пасть - в тот момент она была уверена, что лишь там можно спрятаться от этой ужасной пустоты…
“Собаки” медленно шли вперед, а Элла все никак не могла сообразить, что же ей теперь делать. Она вдруг поняла, что та способность мгновенно и не задумываясь находить выигрышную тактику в бою дала сбой, и если не ловить саму себя, то она погибнет… а если она будет все время думать над своими действиями - то погибнет тем более.
“Конец...” - подумала она почти удивленно, - “конец...”
- Нельзя уходить, - спокойно сказал Гангло. Он перехватил свою дубину и пошел прямо на чудовищ. Когда он проходил мимо Эллы, она заметила, что его руки дрожат.

Или еще - немного из сказочки про "Героев, чудовищ и других", где черти, ведьмы, демоны и колдовство-колдовство:

Эйты молчит, но я знаю ― он напряженно вслушивается, только не в парней, не в старуху, а куда-то далеко, туда, где вынюхивает наш след мерзкий черт, где бродит призраком душа доктора, где… Что там происходит сейчас? Мне тоже любопытно, я пытаюсь прислушаться тоже. Вдруг, когда он слушает, мне тоже будет чуточку слышно?

Мне снится какая-то ерунда.

Совершенно голая девица под холодным осенним дождем, ковыряет глину обломком лопаты и скулит по-собачьи. Рядом труп волчицы, здоровенной, седой. Все в грязи, мокрое, холодное, и мне самому становится холодно. Девица совершенно незнакомая, но я почему-то уверен, что где-то её видел.

Потом вижу драку крыс на помойке. Одна жирная, большая, шерсть лоснится, желтые зубы блестят. Вторая битая, вся в шрамах, и тоже здоровенная, но тощая. И вот первая вторую гнобит, шпыняет, а та лишь попискивает и покорно так ползает… А потом как бросится на горло! Кровь, визг, клочья шерсти… Противно. И под конец крыса-ветеран сжирает еще дергающееся тело жирной… Фу, гадость.

Потом вдруг слышу Эйты. Он словно стоит у меня за спиной, чуть слева, и тихонько шепчет, правда, не словами, а как-то непонятно… Но понятно. Не знаю, как это, просто слов нет, а есть сразу понимание.

― Просто, Юрка, ― говорит он, словно бы продолжая давно начатый разговор, ― так уж вышло. Демоны ведь на самом деле даже не существа ― так, пасть Бездны, щупальце Князя, главное стремление которого ― сожрать все, до чего дотянется, и напитать тем самым Большого Босса. В первую очередь демоны стремятся пожрать души, так как сами не слишком материальны, и больше воображаемы, чем реальны. Но души ― очень хитрая субстанция. Они, по идее, неуничтожимы насовсем, и чтобы сожрать их, надо убедить их, что ты в самом деле имеешь на то возможности…

Лекция какая-то прямо, серьезная и глубокая… Демоны, души… Похоже на рассказ Марьи Федоровны из нашей школы, когда она про географию говорит. Вроде бы, море там, чужие страны, приключения… И в то же время ― размеренно, медленно и занудно…

Но я почему-то чувствую, что для Эйты это важно. Он, может, и не хотел бы мне этого рассказывать, но почему-то говорит. Потому и получается так деревянно и скучно.

Чувствую, что он соглашается и продолжает.

― В общем, если сократить всякую метафизику, в которой сам черт ногу сломит, демон жрет душу, и обменивается с ней “душевностью”, так сказать. И сам приобретает что-то похожее на разумность. К тому же, некоторые демоны ― сами в прошлом люди, колдуны, обменявшие личность на такую вот иллюзию могущества…

И мне на плечо опускается чья-то тяжелая лапа, и голос черта из больницы говорит ― “Делиться надо человечностью”, и вонь от его клыков шибает в нос…

Подскакиваю.

Оказывается, я просто заснул, а мимо попросту проходил дед какой-то, с большой сумкой, встал к выходу и нечаянно поставил мне сумку прямо на плечо.

Ругается с водителем:

― Человечности у тебя нет, чурка ты нерусская! Последнее тебе отдаю, а ты еще требуешь!

И водитель, с акцентом, сердито в ответ:

― Слушай, ну пятнадцать рублей проезд стоит, что, не знаешь да? А ты мне сколько суешь?

Встаю, протискиваюсь между ними, сую водителю купюру не глядя, из тех, что взял в банкомате, и не дожидаясь сдачи выскакиваю.

Слышу сзади, как водитель кричит:

― Эй, мальчик, мальчик, ты сдачу забыл, эй!

Хотя, в последнем отрывке магия совсем спряталась, и наверное, если не читать книгу целиком, и не понять, что она там.

Вообще, мне кажется, она и должна быть такой - влитой по капле в каждое дыхание мира, скрытой в тенях, переливающейся в лунном свете - магия... Но в то же время - могущественная, чудесная и... не отличимая от снов. А порой, от кошмаров.

Примерно так:

И все равно, когда Юрка добрался до вершины бесконечной лестницы, он весь вспотел и ужасно устал. Ноги подкашивались, голова кружилась, а перед глазами все расплывалось. Он даже хотел заплакать, но увидел прямо перед собой огромный, на всю стену, ковер с картиной на нем, и замер, открыв рот.

Высокая, невероятно красивая тетя стояла среди цветов и трав. На ней было длинное серебряное платье, которое внизу скрывалось среди трав. У ног отдыхали два зверя — слева маленький козлик, который смотрел прямо в глаза Юрке, внимательно и, казалось, с насмешкой. А справа — огромный волк, положил голову на мощные лапы и уставился пронзительно желтыми глазами куда-то за спину тети.

Юрка не мог видеть глаза волка, но был уверен, что они у него открыты, что они желтые… И еще, что этот Волк — вовсе не такой, как львы на бронзовых дверях или зайце-чудовище во дворе. Он может сожрать взаправду.

Юрке вдруг стало страшно. Все вокруг вдруг стало невероятно настоящим, большим и могущественным.

— Дласте… — сказал он тете на гобелене. Она промолчала. Юрка понял, что на помощь никто не придет. Никто не подскажет ни слова.

Но и не надо ничего подсказывать или помогать — надо только сказать то, что думаешь. Что чувствуешь. Что горит в сердце.

Козлик у ног тети вдруг подмигнул, и Юрка заговорил.

— Я плошу, — сказал он. — Я очень плошу — пусть мама будет здолова! Пусть велнется и будет здолова.

Юрка стоял и смотрел, а тетя в серебряном платье все так же безразлично смотрела куда-то поверх его головы. Юрка даже хотел заплакать, но вместо этого твердо и решительно сказал:

— Я постлоил. Я плишел. И я плошу!

А потом вдруг все вокруг него пошатнулось. Дворец вдруг наполнился тенями, они закружились в безумном танце. Юрка все же заплакал, слезы потекли по щекам, но он стиснул кулачки и стоял.

И вдруг что-то негромко стукнуло, и все затихло.

Волк закрыл свои глаза, козлик едва заметно улыбнулся, а тетя в серебряном платье кивнула.

— Иди, открывай двери, — прошептал кто-то на ухо Юрке, и он вздрогнул всем телом и проснулся.