Важный вопрос про пропагандау

Всем доброго вечера.

Сегодня день на АТ выдался удивительно развесёлым. Спонсор веселья законодательство РФ оттого и день сегодня прошёл под знаком ЛГБТ.

Люди общались, спорили, обвиняли друг-друга в педерастии и узколобости, словом было весело.

Вот казалось бы: порезвились и славно, но один момент привлёк моё внимание.

Дело в терминах.

Нет, не поймите неправильно, меня не заботят законодательные сложности (тем паче глубокоуважаемая мной Lixta Crack (Λιξτα Κρεκ) уже всё объяснила без истерик).

Меня удило слово пропаганда по отношению к способу или, если хотите, форме любви.

Я понимаю, что порно литература под этот закон не попадает, ну согласитесь, какой из порно пропагандист. А дальше как определять? Как понять: пишешь ли ты пропаганду античеловеческую или просто рассказываешь о любви и верности?

И тут, вдруг, из кустов...

Короче, забавный флешмоб появился.

Кажется Александр Нетылев замутил сие действо?

Словом авторы цитируют свою слеш-сцену и тут же извиняются, обосновывают что сие не пропаганда и говорят, что на самом-то деле сцена вообще проходная и потому её удалить не грех.

А я вот не знаю, я сомневаюсь вечно.

У меня-то этих сцен как собак и, читая то, что выложили до меня, понимаю что вот она. Вот она и есть та самая страшная пропаганда.

А вы что скажите?

Отрывок из романа давать не стану, хоть он и про это самое, то что до нутряной дрожи. Просто он уже проходил во флешмобе про интимные сцены.

А вот из "Музыки" пожалуй заряжу: 

— И вы? — робко поинтересовалась Таня. — Вы тоже были влюблены?

— Я?! — возмущённо вскинулся учитель. Но потом как-то резко сник и призадумался. — Ну да. И я, конечно же.

И замолчал. Надолго погрузившись в воспоминания. Тишина в комнате длилась и длилась, пока Таня не выдержала, — А дальше? Что было дальше, маэстро?

— Дальше? — встрепенулся господин Венсан. — Дальше было вот! — он, со злостью швырнул на стол очередной белый футляр, извлечённый из-под стола. — И вот! И вот!

С каждым возгласом на захламленной столешнице оказывались новые футляры с одинаковой надписью на крышке: — «Музыка любви».

— Да ты слушай, слушай! — раздражённо бросил он и надолго присосался к кружке.

Она подчинилась, взяла первый камень и установила в артефакт. И услышала.

Шумный зал, наполненный гомоном молодых пьяных глоток. Клубы дыма под потолком, звон посуды. И взгляд, ослепительно-синий, тревожный будоражащий. А ещё восторг от сводящей с ума ослепительной красоты, восторг любования совершенством в человечьем облике. И страх от того, что, если ничего не сделать, не сказать это чудо уйдёт, испариться как утренний сон. И ужас от того, что, если сказать и сделать — тебя не поймут, посмеются. А следом робкое удивление: — «Неужели правда? Неужели взаимно»? И ликование, и гордость, и бесконечное счастье.

— Это ведь были не вы? — тихо спросила Таня у раздражённо сопящего учителя. — Эта музыка не вам?

— Не мне. — подтвердил маэстро, грохнул на стол опустевшую кружку и вновь потянулся за бутылкой. — Да бездна с ним, что не мне! Пусть бы это был кто-нибудь иной. Я не деревенский дурачок и не священник с постной рожей: я понимаю как отец наш небесный порой шутит, даруя способность любить тех, кого любить неправильно. Ну нравятся тебе девки, — тыкал он в пространство узловатым пальцем, — так и люби их на здоровье. Любых, на выбор, только не эту.

Что, вот что в ней было такого за что можно полюбить? — продолжал он горячо спорить с воображаемой собеседницей. — Волосья редкие, цвета бледно-паскудного, глазёнки навыкате, знаешь, такие светло голубенькие, противные. Сама дура-дурой, торгашка трактирщица. С ней даже поговорить не о чем было, окромя цен на солод и ремонт кухни. Сиськи, правда, во! — он развёл руки, обозначая что-то невообразимое. — И готовила вкусно, но разве этого достаточно? Разве этого хватит для любви.

Маэстро разгорячился, острый его кадык лихорадочно дёргался на тощей шее, а руки беспорядочно дирижировали в воздухе. Тане ещё никогда не доводилось видеть учителя таким взволнованным, подростково-обиженным. Это было и смешно, и жалко, и неловко. Ей даже, на мгновение, стало стыдно что спровоцировала сию вспышку. И тогда она стала слушать всё что выгреб из стола разгорячившийся старик. Музыку любви.

Госпожа Агилар слушала скрипку току, но ей казалось, что так но ей казалось, что так и не сложился у неё в голове, присела рядом на продавленный диван и тихонечко, на ухо рассказывает свои сокровенные стыдные тайны.

Про неосторожные поцелуи под лестницей и в кладовке с крупами. Про то как от них распухали губы, а слух обострялся до невозможности, в попытках первым опознать ненужных свидетелей. Про первое утро и как прекрасна сонная женщина в тёплой ночной рубахе, с рубцами на щеке от подушки, пахнущая тонким теплом не проснувшегося ещё тела. Про первую ссору, не из-за чего, просто был нервный день. Потому что кому-то пришлось торчать на кухне вместо невовремя забрюхатевшей стряпухи, а кто-то два часа игра в городском саду для любителей природы. Потому что кто-то пашет весь день, а его не слушают. А кто-то занимается важным, но его не ценят. И про то каким глупым всё это выглядит через час в глазах утомлённой тобой женщины.

Так скажите же мне - это пропаганда или я просто книгу делаю?

Всем светлого и тёплого вечера с хорошим интернетом