Ненависть к Н.Некрасову. Или отказ от дуэли

Во время работы над биографией Н.А.Некрасова много раз встречалась с неприятием и чуть ли не ненавистью к моему герою, которую мне высказывали знакомые. Странная реакция на давно умершего человека, которого никто из наших современников не мог знать лично.

Тем не менее, вот одна из историй, за которую ненавидят и презирают моего героя. Как относиться к происходящему, судить вам:

Дуэль

ПРОШЛИ ДВЕ НЕДЕЛИ после отъезда знаменитого Дюма с дачи на которой жили Некрасов и Панаевы, и вот, отдыхая в саду, хозяева коттеджа вдруг увидели едущие к ним по аллее дрожки. Кто бы это мог быть? На дачу регулярно наезжали сотрудники журнала, так что подозрение в незапланированном визите первым делом падало на них. Но когда дрожки подкатили к крыльцу, стало понятно, что сидящие в них двое мрачных, словно они находятся в трауре, мужчин незнакомы никому из обитателей коттеджа, мало того, как вскоре выяснилось, оба они были французами, не знающими русский язык. Неужели Дюма рекомендовал и дачу, в качестве бесплатной гостиницы, и теперь к ним будут приезжать всякий кому не лень?

Некрасов зябко кутался в плед, его мучила боль в горле, из-за которой он практически потерял голос. Лечащий его доктор Шипулинский прописывал покой и капли, а какой тут покой, если чуть ли не каждый день приходится принимать гостей и развлекать их. Едва заболев, Некрасов тут же сообщал всем, что не сегодня завтра умрет, так что без особой на то надобности, страдальца старались не тревожить.

Понимая, что другу не до визитеров, Панаев мужественно вышел навстречу незваным гостям. Первый представился бароном де Пуайи, второй был его друг, имени Панаев не запомнил. Оказалось, что они оба явились для того, чтобы встретиться с Некрасовым для конфиденциального разговора. Но как это можно было устроить, когда Николай Алексеевич не знал французского, а визитеры не говорили на русском? Французы с минуту совещались, после чего предложили Панаеву роль переводчика. Тут же была изложена и причина, по которой барон проделал путь из Парижа в Петербург, и из Петербурга в это тихое местечко. 

Оказалось, что барон де Пуайи вдовец известной петербургской красавицы Александры Кирилловны Воронцовой-Дашковой, умершей в 1856 году в возрасте всего-то 38 лет. Эта была хорошая знакомая Пушкина и Лермонтова, законодательница мод и прочая, прочая…

Михаил Юрьевич посвятил ей стихи:

Как мальчик кудрявый, резва, 

Нарядна, как бабочка летом; 

Значенья пустого слова 

В устах ее полны приветом. 

Ей нравиться долго нельзя: 

Как цепь, ей несносна привычка, 

Она ускользнет, как змея, 

Порхнет и умчится, как птичка. 

Таит молодое чело 

По воле  — и радость и горе. 

В глазах  — как на небе светло, 

В душе ее темно, как в море! 

То истинной дышит в ней все, 

То все в ней притворно и ложно! 

Понять невозможно ее, 

Зато не любить невозможно. 

Все знали, что, будучи вдовой, Воронцова-Дашкова страстно влюбилась во француза-доктора барона де Пуайи и вышла за него замуж. Неизвестно, был ли этот брак счастливым, стоило ли ради него разрывать все связи, расставаясь со всем, что многие годы составляло ее образ жизни. 

Об Александре Кирилловне судачили везде и всюду, когда же через полгода после свадьбы она неожиданно для всех умерла в Париже, поползли грязные слухи. Говорили, будто бы бедняжка закончила свои дни в страшной нищете, что муж ее обобрал и она простилась с этим миром в больнице для бедных. Неудивительно что слушая все эти домыслы, Николай Некрасов, написал стихотворение «Княгиня», в основу которой легла печальная история Александры Воронцовой-Дашковой. Панаева в своих мемуарах утверждает, что биография Александры Кирилловны и история героини стихотворения никак не связаны, что это чистое совпадение, но таких совпадений не бывает. Впрочем, давайте сравним.

Начинается стихотворение описанием жизни некой княгини, Воронцова-Дашкова была графиней, но Некрасов просто не мог писать напрямую, не пропустили бы в печать:

Дом  — дворец роскошный, длинный, двухэтажный,

С садом и с решеткой; муж— сановник важный.

Красота, богатство, знатность и свобода —

Всё ей даровали случай и природа.

Только показалась  — и над светским миром

Солнцем засияла, вознеслась кумиром!

«Важный сановник»  — это первый муж Александры Кирилловны граф Иван Илларионович Воронцов-Дашков (2 июня 1790 — 26 июня 1854) — русский дипломат, действительный тайный советник. Александра Кирилловна, в девичестве Нарышкина, вышла замуж в 16 лет и действительно слыла одной из самых заметных красавиц света. Так что в этой части все сходится, кроме титула, но последнее мы уже объяснили.

Затем Некрасов описывает смерть мужа, сообщая, между делом о том, как, желая подлечиться и развеяться, героиня отправляется за границу на воды, как знакомится там с доктором и неожиданно для себя влюбляется в него, а по окончании траура выходит замуж и уезжает за границу. 

После того, как женщина повенчалась с французом и оказалась полностью в его власти, новый муж вдруг предстает перед несчастной в своем истинном хищническом обличие:

Тут пришла развязка. Круто изменился

Доктор-спекулятор; деспотом явился!

Деньги, бриллианты — всё пустил в аферы,

А жену тиранил, ревновал без меры,

А когда бедняжка с горя захворала,

Свез ее в больницу… Навещал сначала,

А потом уехал  — словно канул в воду!

Скорбная, больная, гасла больше году

В нищете княгиня… и тот год тяжелый

Был ей долгим годом думы невеселой!

Александра Кирилловна умерла через полгода после замужества, но Некрасов садистически продлевает ее страдания, читатель должен сочувствовать героине  — а что такое полгода? Она ведь не сразу после пересечения границы была отдана в больницу, а болезнь, которая длится не годы, а каких-нибудь 2-4 месяца, считается скоротечной. 

Позавидовать впору, а не жалеть. И вот, наконец, горькая развязка:

Смерть ее в Париже не была заметна:

Бедно нарядили, схоронили бедно…

А в отчизне дальной словно были рады:

Целый год судили — резко, без пощады,

Наконец устали… И одна осталась

Память: что с отличным вкусом одевалась!

Да еще остался дом с ее гербами,

Доверху набитый бедными жильцами,

Да в строфах небрежных русского поэта

Вдохновленных ею чудных два куплета,

Да голяк-потомок отрасли старинной,

Светом позабытый и ни в чем невинный.

Для бόльших сожалений он даже брошенного родственника приплел, которому ничего от наследства Александры Кирилловны и ее первого супруга не досталось. Говорил ли тут Некрасов о конкретном человеке или специально выдумал, чтобы добавить остроты картинки, выяснить не удалось.

Другое дело, откуда узнать это стихотворение мог француз? Так от того же Дюма, который перевел «Княгиню», и заодно накропал статью в защиту своего соотечественника. Дюма приводит текст стихотворения Некрасова на французском и доказывает, что выписанный там злодеем барон де-Пуайи по своему богатству и общественному положению стоял ничуть не ниже графини Воронцовой-Дашковой. А стало быть, Некрасов не смел обвинять его в том, что барон женился ради денег и затем ограбил свою супругу, оставив бедняжку умирать в больнице. Поступая так, Дюма вступился за честь соотечественника, так как прекрасно понимал, что после того, как стихотворение будет напечатано, найдутся те, кто сумеют сопоставить судьбу некрасовской «Княгини» с судьбой Александры Кирилловны, после чего, репутация барона будет уничтожена. 

В своих воспоминаниях Панаева, не зная об этой статье, пишет, что, так как в стихотворении нет имен, то никто бы не додумался распознать в «Княгине» графиню Воронцову-Дашкову или баронессу Пуайи. Но если само по себе стихотворение и не навело бы на конкретного адресата, это блестяще сделал Дюма.

Поняв, что его честь задета, барон явился в Россию, разыскал Некрасова и вызвал его на дуэль.

Дальше события понеслись точно взбесившиеся лошади:

«— Это безумие с твоей стороны было принять вызов! — Кричал Панаев на Некрасова.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое!  — раздражительно шипел Некрасов.  — Надо было их оборвать сразу, чтобы они не вообразили, что я испугался их вызова! И Некрасов пошел по аллее к морю. Панаев потерянным голосом произнес:

— Я сейчас поеду в Петербург. Надо, чтобы все убедили Некрасова в нелепости драться на дуэли из-за таких пустяков»[1].

Как известно, у «Современника» и у самого Некрасова во все времена было множество врагов. Николая Алексеевича ненавидели за то, что он являлся самым популярным поэтом своего времени, а это было именно так, вряд ли кто-то другой мог похвастаться, что утром выходит номер с его стихами, а уже к вечеру, эти стихи каким-то непостижимым образом превращаются в песни и поются во всех трактирах. Песни преодолевают все стены и препоны, и вот их уже распевают крестьяне и ремесленники, ямщики и мамки своим деткам, то есть люди по большей части неграмотные, а следовательно, неспособные прочитать стихи в источнике. Получалось, что кто-то нам неизвестный выискивал стихи Некрасова, дабы передать их в полное владение разночинцам, а те в свою очередь заучивали их, сразу же перекладывая на мелодию. Найти бы этого доброхота да свести знакомство, хотя, где его найдешь, «Современник» развозили по всей империи, а песни на стихи Некрасова обнаруживались в самых неожиданных городах и селах. Так что, создавалось впечатление, будто бы они распространяются по воздуху подобно пыльце или семенам цветов. 

Некрасова ненавидели за его популярность в народе, за то, что первый поэт в России имел свой собственный голос и голос этот не походил на голос Пушкина или Лермонтова, он не подражал ни Державину, ни Жуковскому, ни Фету, да и вообще никому. После неудачи со своей первой книгой «Мечты и звуки» Николай Алексеевич даже не пытался походить на какого-то другого поэта, вдруг открыв свой собственный, непохожий ни на кого другого голос, свою и только свою авторскую интонацию.

В стихах Некрасова мы и сейчас слышим народную речь, слышим церковную речь, слышим народные страдания. Не страдания-жалобы, а Страдания — музыкально-поэтический жанр русского фольклора, разновидность частушки любовно-лирического или лирико-комедийного содержания. Часто страданиями называли остроумную бытовую зарисовку. 

Некрасова ненавидели за то, что он мастерски играл в карты, выигрывая тысячи, в то время как другие эти самые тысячи проигрывали. За то, что зная, как выиграть, он умел проиграть, причем ровно столько, сколько собирался, и тому лицу, которому собирался. 

Как мы уже говорили, ни одна публикация в журнале не могла обойти зоркого ока цензора, дураки шли к цензорам, предлагая тем пошлые взятки. Последнее было рискованно, так как цензор имел полное право пожаловаться в полицию, и подобный проступок мог повлечь за собой реальное тюремное заключение и закрытие журнала. Некрасов приглашал цензора в клуб, где на глазах у всего честного народа проигрывал ему заранее оговоренную сумму. Действие более чем законное. Но какой мастер!!!

Некрасова ненавидели за то, что он, никогда толком ничему не учившийся, занимал место редактора, правил принесенные ему рукописи, решая, чье произведение выйдет, а чье требует переделки. 

Но, вернемся к дуэли. За обедом Панаев предложил послать к французам парламентера, который должен был отговорить развоевавшегося барона от дуэли, но тот договорился о месте и времени встречи. 

Нельзя было стреляться в окрестностях Петербурга, так как там их могли обнаружить и арестовать. Решили выбрать какой-нибудь лес подальше от народа.

« — Тебе надо сейчас же опять ехать и сказать французам, чтобы завтра они приехали к десятичасовому поезду на Николаевскую железную дорогу,  — сказал Некрасов [своему секунданту. В тексте у Панаевой его имя не указано, стоит Б. прим. Ю.А.].

Б. отвечал, что французы вместе с ним вышли из оте-

ля, чтобы ехать по какому-то делу в Царское Село. Некрасов сделал нетерпеливое движение и проговорил:

— Эти проволочки меня злят. Б. попробовал было опять доказывать ему нелепость этой дуэли, но Некрасов раздражительно остановил его:

— Я лучше тебя понимаю, что глупо из-за такого пустяка подставлять свой лоб под пулю, но все-таки рад этому случаю: лучше разом покончить с жизнью, чем в мучительном томлении ждать смерти. Я знаю и чувствую, что моя болезнь неизлечима, и мне противно жить полумертвецом». 

Иными словами, Некрасов, будучи убежденным в своей смертельной болезни, был рад этой дуэли, которая помогла бы ему покончить со всем и сразу, не дожидаясь мучительного конца. 

«Об этом нечего рассуждать; необходимо расстроить дуэль, — гнул свое Панаев.  — Разве возможно допустить, чтоб еще один русский поэт был убит на дуэли французом! И это будет не дуэль, а просто убийство, потому что Некрасов болезненный человек, постоянно находится в нервном раздражении, и вдруг допустить его до дуэли! Это значит, что мы будем участниками в убийстве!»

Некрасов с детства привык ходить на охоту, где они с отцом забивали зверя, прямо скажем, в промышленном масштабе. Правда, стрелял он обычно из охотничьих ружей, в коллекции нашего героя были и русские ружья, и иностранные, которые он с удовольствием выписывал себе из-за границы и которыми пользовался. Николай Алексеевич не был знаком с дуэльными пистолетами, но сразу же после завтрака он отправился в тир, где практиковался в стрельбе из пистолета. То есть он получил возможность сравнить разницу между ружьем и пистолетом и, поняв, в чем тут дело, с легкостью расстрелял все мишени. Все-таки человеку, который хорошо знает ружье, легче переучиться под пистолет, нежели новичку освоить его с нуля. Иными словами, опасаться, что Некрасов вдруг разучится владеть оружием, не приходилось. Отчего же тогда все эти мысли об отмене дуэли?

Некрасов был первым поэтом, и Пушкин был первым поэтом. Конечно, они совершенно непохожи  — просто небо и земля, но тут в сознании панаевской компании прорисовалась параллель  — 1837 год, первый поэт Пушкин, дуэль из-за женщины, француз… 1858 год, первый поэт Некрасов, дуэль из-за женщины, француз… история повторялась. Но если в случае с Пушкиным ничего нельзя было изменить, он сам вызвал обидчика на дуэль, здесь еще можно отстоять, закрыть, просто не выпустить из дома, и пусть потом что хотят говорят. Добавьте к этому всегдашнюю ипохондрию Некрасова, порыв покончить с жизнью, пока болезнь не взяла над ним верх — складывалась совершенно определенная картина. Рука не дрогнет, Некрасов профессионал из разряда «белке в глаз». Но в последний момент он может просто подставить грудь под выстрел. Раз, и еще один первый поэт России падет как «невольник чести». Вот этого и нельзя было допустить.

В результате воинствующим французам объяснили, что Некрасов стреляться не должен, потому как мало чести убить смертельно больного человека. Французы поразмыслили и вызвали Панаева.

Неизвестно, чем все там закончилось, но Панаев не стрелялся с бароном, дуэль не состоялась, зато враги тут же распустили слух, будто бы трус Некрасов не явился на дуэль.

Книгу "Николай Некрасов. Путь славный, имя громкое" можно читать на АТ, она там как раз выкладывается: https://author.today/work/232172

[1] Из воспоминаний А. Я. Панаевой.