Худкниги в книгах. Тоже люблю открывать матрёшки!

Очень обрадовалась флешмобу про художественные книги в книгах, но, оказалось, что писать мне, если строго следовать заявленной теме, то и - не о чем...  Но если посмотреть несколько шире... 

В актуальном романе-фентези "Каменная Вода" у меня есть неоднократные упоминания о том, что герои читают и переосмысляют чужое написанное. НО. Всё это - не художественные тексты. В описанном мною мире, представляющем собой смесь раннего средневековья и постапокалипсиса, ценятся не фантазии и вдохновение, а исключительно рационализм - знания, мысли, практические указания. Поэтому читают герои не сказки и романы для души, а чужие дневники, ставшие остовом литературы этого мира. Эти дневники - "путевой альбом", "ратный альбом", "поучительный альбом", сборники список писем и личных молитв и прочие - пишет там обязательно каждый, достигший возраста 25 лет и обученный грамоте - то есть любой из благородного дома. И, если человек прославился на каком-то поприще, то из его альбомов (а за жизнь их может накопиться множество) делают (после смерти, конечно) выписки лучших высказываний или описаний дня, создавая эдакие книги для чтения в пути. Такие выписки и становятся литературой для последователей - небольшие книги, которые ценят и хранят.  Из цитат таких книг взяты все эпиграфы "Каменной Воды". Например, такой:

«Мой юный друг, сокровища народов - женщины. И не верь, если тебе скажут, что это не так! Женщина – залог того, что род не прервётся, что будет, кому бросать зерна в землю и снимать урожай. Оттого каждый народ пуще всего бережёт их. И по тому, как они это делают, ты можешь судить и о силе мужей этого народа и о их благородстве. 

У одних женщинам дана власть, которую не оспаривают, но служа им, мужи теряют права быть хозяевами своей судьбы и своей земли. Они - заложники своего богатства. У таких мужей незавидная жизнь, оттого они хороши в защитном бою, но жалки в атаке.

У других женщинам пристало ходить в одеяниях, скрывающих фигуру, волосы и даже лицо. Их мужи - как хозяин, не способный защитить богатство, скрывает его от всех, живя напоказ в нищете. У такого народа мужи кичливы, но не жди от них благородства в бою.

Есть народы, где женщинам вменяется уродство и неполноценность. Одни отрезают женщинам уши, носы, груди, другие пеленанием уродуют ноги, головы или шеи, а третьи увешивают их кожу цепями и кольцами. Мужи этих народов – трусы! Ведь они уродуют своё сокровище, чтобы соседи не завидовали им и не имели повода к войне.

Есть же народы, где девочек учат танцам с оружием, езде на конях и ремёслам. Так делают для того, чтобы жена могла выжить и когда падёт её супруг. У тех народов мужи бесстрашны и настойчивы в битвах, поскольку знают, что, даже если враг переступит через их трупы, жёны будут драться за себя и детей страшнее лютых зверей. 

Самые добронравные народы – народы, у которых женщины не знают страха…» 

Из писем мудрейшего и благороднейшего Афона Козарина своему выучню Аширату Фризу, благородному и доблестному сара-сыну, из ссылки в Иверийской пустоши. 

На самые известные "альбомы" ссылаются, их цитируют, по их пониманию улавливая культурный уровень и код собеседника. Например, вот так:

Действующие лица: 

Тамур-Бран, благородный воин (вил) в звании "вил-тан" - душехранитель саря

Гала-Бран, его сестра, благородная дева  (вилинка), присланная родом к сарисе для прислуживания 

Лета-Сат - сариса, жена правителя, исполняющего обязанности саря (вриос)

Фед-Дор - второй глава личной охраны (личников) правителя

- А! Малыш! – улыбнулась сариса. – Карт тебя не ждал так рано. Он с Димом на совете.

У Тамура на миг сбилось дыхание. Ну, ладно, вриос при своих старших называл его Малышом, но сариса да при застывшем за её плечами Фед-Доре, ватажниках и удивлённо поперхнувшейся сестре! 

Глотая обиду, склонился и ровно ответил:

- Благо дарю тебе, сариса, мне уже сказали. Я привёл свою сестру, - он подтолкнул вперёд замявшуюся рядом Галу. – Род Бран будет рад, если её служение сохранит твою радость. 

Лета-Сат удивлённо вскинула брови и оглядела скромно приседающую в поклоне вилинку. 

- Служение?! Род Бран, видимо, очень высоко меня принял! – она усмехнулась. – Я не сарисой сюда пришла, а женой своего мужа. И он долго вриосом не засидится. И свита мне потому не нужна. 

Тамур ответить не успел. Гала шагнула вперёд, кротко склонилась и улыбнулась так, что даже брат поверил в её скромность:

- Рафаил Хазанский, искусный воин и мудрец, - она стрельнула лучистыми зелёными глазами,  - писал, что даже один час лучше провести с человеком, понимающим тебя, чем всю жизнь прожить с теми, кто далёк к твоему сердцу... 

Лета-Сат усмехнулась и подхватила Галу под плечо, позволяя выпрямиться. 

- Ну, уж если Рафаил… - протянула она и рассмеялась. – А что, Бран-ша, тесак тебе для красоты или с умыслом? 

Она смотрела лукаво, но Гала на уловку не поддалась. Кокетливо повела плечом и, томно закатив глаза, убеждённо сказала:

- Истинно - для красоты, сариса. К синей плащице ну очень тисовая рукоять с янтарём подходит! А надену чёрный жилет, так самое время будет для тесака с агатовыми плашками! А для красного плаща возьму тесак с мраморным набалдашником и серебряными узорами. Так стройнит! 

Сариса усмехнулась:

- А если платье белое, свадебное?

Гала скромно потупилась:

- Ах, сариса. К белому бы да чёрный нож с переливчатой враньей кожей на рукояти и ножнах с игривым широким узором да чтобы не ранее, чем ста лет тот вран был! – и тут же деланно вздохнула: - Да только нету пока такого ножа. Оттого и не до свадебки!

Лета-Сат рассмеялась и стремительно обняла вилинку. 

- Вот же шалунья! Как я в юности!

Гала свела губки, лукаво пряча усмешку над плечом сарисы и победно косясь на брата. Тамур только хмыкнул недовольно -  в том, что сариса Галу примет, никто не сомневался. Чего ж тут победу праздновать? Дела и посерьёзнее есть. 

Он решительно подступил ближе:

- Сариса…

Лета-Сат потрепала Галу по плечу и ласково обернулась на него:

- Что, Малыш?

Опять! Ну, Карт может его так называть – всё-таки и Лец, и возраст. Но она-то! Никак, ведь, по возрасту в матери не годится! Да и сарству пока не дала наследника блаженного рода!

Тамур нахмурился:

- Мне требуется помощь Фед-Дора. 

Лета-Сат обернулась на стоящего рядом вил-лета Доров. 

- К тебе, Фед. 

Крепкий вил с порченным шрамом лицом вежливо склонился:

- Если я свободен, сариса… 

Лета-Сат пожала плечами:

- Фед, я не вриос, я не собираюсь командовать. Делайте то, что должны, и не оглядывайтесь на меня. Я здесь ненадолго. Войдёт Кара на сарство, и мы с Картом вернёмся домой. 

Вил-лет отозвался равнодушно:

- Напомню того же Рафаила, сариса. Время неважно – важен результат. На поле боя подчас хватает командира на один приказ, который всё поменяет…

Лета-Сат задумчиво покрутила в пальцах кольцо с пояса:

- Будем молиться, вил-лет, - медленно сказала она, - чтобы надежды наши оправдались, и вриос за короткое время дал Самре нужные ей покой, справедливость и уверенность в завтрашнем благе… А я, позвольте, лишь постою в его тени. 

Фед-Дор низко склонился, прижимая ладонь к груди:

- Не мне решать, сариса, - и повернулся, наконец, к Тамуру: - Чем помочь, тан?

Один из героев романа - Ашират Фриз - имеет возможность читать дневник своего отца - путевой альбом. И он уже знает - этот альбом станет сокровищем его Рода, потому что отец прожил сложную, страстную и суровую жизнь, не сломившую его духа! Этому чтению альбома посвящена целая глава, и я не вижу смысла приводить её всю. Поэтому будут только кусочки... 

Пояснение: Отец Аширата - Кашифур - прибыл в чужую землю (Самру), чтобы быть рабом у господина (хайда)  - душехранителя местного владыки, потому что десять лет назад задолжал ему жизнь. Таковы тут традиции...  

Ашират, облизав губы, достал из ларца походный альбом. В переплёте из кожи, с орнаментным рисунком на корешке, с теснённым знаком рода асиантов Акыл на обложке. 

- Вверяю Небу Свара этот труд и завещаю видеть его лишь роду Акыл и применять только во благо, иным посылаю проклятия и призываю судить их участь, - шёпотом прочитал Ашират и молитвенно провёл по лицу жестом "печати Даруха": - Я – сын его, Небо Свара! Ненаследный Акыл. Право моё! Клянусь применять во благо!

И решительно распахнул альбом. 

С первой же страницы в него упёрся взгляд сурового самритского асиля. Отец, вместо того, чтобы начать альбом с начертаний земель, сперва обрисовал портрет своего господина. 

- «Мой хайд, да будет Небо милостиво к нему, принял меня в своей обители рано утром двадцать седьмого июля в сто девяносто седьмой год от воцарения рода Фасс. В день, когда я обещал явиться во исполнение долга воды», - прочёл Ашират. И осторожно расправив лист, вгляделся в портрет. – Так вот каким ты был, самритский сарион… 

На него смотрел воин. Человек, служащий всей своей жизнью и честью, и, при том, свободный. Его свобода ощущалась в уверенном взгляде, в гордой посадке головы, в спокойной и ровной линии губ. Две тонкие косы тянулись у него от висков вниз, убирая волосы с лица... 

...Ашират  нежно прошёлся пальцем по родному почерку:

«Я начинаю свой путевой альбом, чтобы воздать хвалу человеку, чьё благородство восхитило меня и чей жизненный путь может служить примером для юных. Всё, что произойдёт со мной в этом краю, я опишу, дабы моя семья могла наставлять детей, воспитывая в них столь же рьяное служение и безупречное благодушие, что я встретил в этом суровом краю»

Ашират вздохнул и перевернул страницу. Душу распирало от ожидания откровений отца, которые могли не войти в его письма. В путевом альбоме – самом близком дневнике, который вскрывают только после гибели владельца, - могло оказаться и то, что порочит душу, и то, что её возвышает. 

Он заскользил взглядом по строчкам, мелко вписанным убористым почерком, отмечая каждую запись – вот эту отец делал впопыхах, а тут размышлял над каждым словом, находя отточенные образы. Здесь был взволнован, а в этой утомлён. Каждая строчка проявляла перед взглядом происходящее когда-то. Люди и поступки вставали в полный рост, закрывая день сегодняшний. И отец в них отступал в тень, давая неизвестному читателю углядеть благородство самритов, не прикрытое, не затёртое его личностью. Настоящее благо, выраженное в письме!

«Я прибыл к дому хайда ещё до восхода солнца. Привязав коня и оставив на седле доспехи, в одном дорожном опустился на колени против ворот его двора. И так ждал, пока он, пробудившись и увидев в окне моё рвение, не послал бы за мной человека. Но он сошёл ко мне сам. Моей радости не было предела! Мой хайд сам проводил меня в дом, ведя моего коня!»

С листов смотрели лица. Людей важных и не очень. Какие-то дворы, дома, деревья. Мальчик с флейтой под яблоней. Конские морды. Торговые ряды. 

Отец не скупился, и времени, видимо, хватало для душевной работы. Дома у него обычно его не доставало для того, чтобы хотя кратко зарисовать выхваченный из чреды увиденного образ. А тут – весь альбом в убористом почерке и зарисовках. И Ашират прекрасно видел – не затупился острый взгляд отца, всё так же точно ложились линии. Узнаваем дворец саря, узнаваемы храмы, и он не сомневался – увидит вживую изображённых отцом людей и тот час узнает их!

«Мой хайд повёл меня на местный базар и вывел в ряды для продажи живого товара. Не стану скрывать - моё сердце дрогнуло. Я верил в благородство своего хайда, но невольная тревога холодила нутро, когда мы шли по кварталу продажи рабов. Мне думалось – вот достойный урок для нерасторопного асианта! Хайд показывает мне этой прогулкой, что в любой миг продаст меня, навеки закрепив в рабстве! Я не ведал ещё, так же в Самре, как в Меккере, считают, что единожды проданный раб отрекается от рода и более не сможет в нём возродиться, но, полагал, что это так. Каково же было моё облегчение, когда хайд привёл меня к женской части и предложил выбрать себе женщину для дома… »

С листа глядела женщина. Не старая, не молодая. Без видимых изъянов, но и не красавица. В странном головном уборе, над которым торчали пёрышки, и без стыдливой вуали на лице. Так вот какой она была – последняя жена отца… А дальше? Что за малышка нарисована? Черненькая, остренькая, с тонкими ключицами под дранной рубашонкой, с испуганным взглядом. На поле под портретом стояло краткое имя. Тафи. Кто она? Кем приходилось отцу? 

Он перевернул страницу, пробежал по тексту. Быт отца заполнялся делами и заботами, привычными для человека, долгое время возглавлявшего своё семейство, и ныне обустраивающего новый дом в чужом краю. Хайд не беспокоил его работой и не требовал услужения, а только придал ему в помощь молодого ватажника для того, чтобы тот рассказывал о правилах, обычаях и законах местных земель. Отец жадно внимал его рассказам.  

«Обласканный подарками, грея ноги у камина своего дома, зная женщину рядом, как свою, и нося родовую одежду и свой меч, я размышлял над тем, можно ли считать это проявлением благосклонности моего хайда, или я воображаю излишнее? В грозовой вечер, за игрой в динг-донг, я решился узнать о том. Робость и стыд сделали мою речь косноязычной настолько, что, высказавшись, я тотчас ужаснулся, что мог быть неверно понят! Но мой хайд был поистине великодушен. Выслушав, он сообщил мне, что я прав. А ещё рассказал, что вызнавал у южных купчин о бытовании моих земель и знает, как мне важно чувствовать себя в его благосклонности. И что в Самре полагается харабов держать на брони своего благосчёта и потому моему перерождению ничто не угрожает – какую бы смерть я не принял на службе ему, а благо с меня не убудет и я смогу переродиться в людях своей крови, а не рабом. Оказалось, что он с первого дня дал это слово Небу Свара, заказав в белом храме молебен в честь начала моего служения. Я был обрадован, но после, у себя, задумался о тяготах харабов в своей земле…»

Ашират перевернул страницу и наткнулся на новый рисунок. Теперь на листе красовалась игровая доска с кратко зарисованной партией. Мелкие стрелки и описания на полях давали представление о жарком сражении меж белыми и красными фигурами. Белые начинали и выигрывали. Но композиция битвы была равна изящному рисунку! Жаль, так и не обозначил отец – кто за каких богов сражался в этой партии.

«Я долго искал службы у своего хайда. Я был готов вымаливать служение, достойное своей клятвы воды, но хайд не торопился. А сегодня, разделив со мной трапезу, он сказал важное. Что не хочет держать меня. Что я могу тотчас получить обратно свою клятву, уехать на родину, и забрать из его дома всё, что он подарил. И он не будет знать меня предателем клятвы, а назовёт товарищем. Но я, выждав время тишины, сообщил ему, что такого пренебрежения своей чести не смогу перенести и прошу дать мне час, чтобы написать прощальные письма и закончить земной путь с достоинством. Хайд отказал мне. Он поведал, что советовался с сарём и поручение, которое он мне даст, им было одобрено. Но, что в любой час я могу вернуться к сегодняшнему разговору и выбрать его первое предложение»

Ашират в волнении стиснул пальцы. Отец мог вернуться! В любой миг! Мог покинуть эти скупые земли, этих твердолобых дурней-вилов, эти убогие домишки! Мог вернуться в дом, где его с таким трепетом ждали! Мог! И не стал… 

Закрыл глаза, вдохнул глубже. 

Почему? Что приковало его к этому мирку? Что заставило остаться, когда его – истинного сарасына – отпускали из клятвы воды без обременения для чести?! 

И чего он ещё не знал об отце? 

«…В этот вечер я познакомился с ним. Мой хайд оставил меня за ширмой и позвал своего сына. Мальчика привели со двора, где до того он проходил урок огня. Я смотрел в щель и не мог оторвать взгляда. Юнец был измотан, но строг и собран, как бывают дети, чьи души так стары, что уже не нуждаются во времени ошибок под крыльями опекающей семьи. Он с восхищением смотрел на отца и слушался его безропотно. Мой хайд предложил ему на выбор – либо дальнейшее обучение у прежних наставников, но такое же, как и у иных танов, либо получить наставителя, который взобьёт его мясо, и проверит на хрупкость кость, но, возможно, даст ему знания, недоступные иным сарасынам в их сарстве. И мальчик не сомневался…»

Ашират прикрыл глаза. Помня Ярия-Тала, его гордую стать и неудержимый порыв в схватке, он тоже не сомневался в том, какой ответ мог дать юный сарион. 

А дальше всё меньше отец рассказывал о разговорах с хайдом, о быте земли, об удивительных вещах, его окружающих, зато начинались повествования о повседневных уроках Ярия-Тала. Подробные и сухие, но всегда – показывающие мальчика, как человека благонравного и строгого к себе. Отец отдавал всего себя его обучению, радуясь возможности послужить своему хайду так, как привычно, как последние десять лет работал при саре Фасс. И всё больше в его сердце входил мальчик, которому суждено было стать верным младшего сына саря. Его судьба заботила старого сарасына, как судьбы сыновей. А, может быть, и больше. 

Ашират вздрогнул. Со следующей страницы на него смотрели два лица, начертанные быстрой кистью отца. Юный Яр-Тал и, напротив него, он сам, Ашират, такой, каким был когда-то, в свои неполные одиннадцать лет! Два мальчика: один светлогривый, а другой с волосами чёрными, с синим отливом; один с лицом, словно застывшим в безупречной отрешённости, а другой с упрямой складкой меж бровей - такие непохожие, но с одинаковым выражением в глазах, глядели с полей страницы. И меж ними ложились ровные строчки отцовского почерка.

 «Я всё больше замечаю в Ярии ту стройность мышления и строгость духа, что и подобает старым душам. В том я вижу его несомненную схожесть со своим сыном, Сантишем, который так же проживает не первую жизнь, хотя до сих пор неведомо – чья душа пришла в его тело, чтобы возвеличить наш род и кровь над миром. Но Санти был лёгок в своей судьбе – он, не страшась, кидался в любые приключения, бросал вызовы самым сложным противникам, веря в свою непогрешимость и непобедимость. Ярий – иначе. Он на любой бой выходит с опаской. И каждый раз после сражения, даже победив, не смотрит вокруг с торжеством победителя, а ловит в глазах смотрящих отблески одобрения или недовольства. Но даже при этом старшинство его души не вызывает у меня сомнений."

...Ашират задумчиво рассматривал зарисовки отца. Вот эта – с тренировки на ловкость, а та – урок достоинства вилов, что так отличен от меккерянского. Отец в своём рвении не только давал знания сара-сынов, но и без стеснения обращался к местным учителям, старательно выковывая из юного Тала воина, способного нести ношу воинского труда в любых мыслимых условиях. Он читал, как шла ковка духа и тела. Сколь тяжкие испытания проходил мальчик. И как был недоволен собой, до изнеможения практикуясь, до судорожного отторжения телом доводя себя. 

Ближе к середине учения Яра у него начались кошмары – жестокий спутник глубиной подготовки. Когда по ночам тело рвалось в бой, и, не в состоянии открыть глаза и выпасть из поглощающей душу бездны ужаса, мальчик с рыком сражался с невидимыми тварями в своей комнате, пока без сил не валился на пол. Отец, должный быть и телохранителем юноши, и не пытался его сдержать. Лишь подставлял своё тело, если замечал, что юный Тал может разбить себя от углы или выпасть из окна. Большего он всё равно не мог. Юный сарасын должен был пройти через это сам. Однажды выиграть в поединке с демонами, подсылаемыми его душе красными богами. Однажды стать холоден, как лёд, вступив в шугу во сне. И тем отринув насланные видения. И став настоящим вилом… Отец страдал, глядя на его мучения, но ещё больше – смотря, как темнеет его хайд. Как в беспокойстве не спя ночами, он всё больше сереет кожей, так, что проступают на белом грязными рубцами старые раны, что давно отболели и ушли, сгладились, но во время утомления или обезвоживания благого пробиваются тёмными пятнами на коже. 

Ашират читал и вместе с отцом удивлялся и страшился – неужели у сарасына столь высокого звания, сариона своей земли! – не хватало воды для себя? Или он наложил на себя тяжёлый обет, не принимая воды, пока единственный его сын не переступит через это испытание? Но однажды в их дом пришёл сам сарь…

«Он пришёл так просто! Всего двое личников сопровождало. И не было ни карет, ни пышного наряда, ни толп служек и жрецов! И пусть родовой дом Тал был недалеко от дворца, но сарь пришёл сюда своими ногами, запылив неброские ичиги! Это поразило меня так, что я застыл, каменея в напускной безмятежности. Сарь глянул на меня благосклонно и кивнул, улыбнувшись! О, Небо Свара! Сам самритский благодатель проявил мне свою благосклонность! Мой хайд слетел по лестнице вниз, как птица, но не успел и склониться перед своим лецем. Тот взял его за плечо, и комнату озарило золотым светом благодати! Настоящей! Истинной! Я вкушал воздух с привкусом благоухания, и чуял, как дрожат икры, в тайном стремлении пасть на колени! А мой хайд только вздохнул, оплывая, но один из личников подставил ему плечо, не дав рухнуть под грузом благосклонности. Я смотрел, как с кожи моего хайда сходят рубцы – словно тени сжираются жадным солнцем! Лец потрепал своего сариона по плечу, что-то тихо сказал ему, и, кивнув мне, ушёл. Когда он проходил мимо меня, то я чуял запах жизни, расходящийся волнами от его движения. Старший личник сунул мне в руку кувшинец с живой водой и глазами показал на покои юного Тала. Лец даровал ему свою воду, дабы тот мог пережить тяжкий период обучения. О, Небо Свара! Я пишу, и каждой пядью кожи наслаждаюсь памятью благодати саря… »  

И т.д. и т.п. ) Повторюсь - целую главу Ашират читает дневник отца  ) И - учится. Учится понимать незнакомый ему народ самритов, у которых его отец десять лет провёл в добровольном рабстве в оплате за жизнь и помощь и - остался им верен даже в последнем своём бою, когда мог сделать иной выбор.

Всем - ЗДОРОВЬЯ!

Читайте. Пишите. Живите :-)

Мурк!