Рождество в замке Бортсвик

Так вот, обещанная рождественская сцена - и с Рождеством тех, кто празднует!

Предыстория такова. Господин граф Босуэлл (три строки полного титула, кузен английского и покойного шотландского королей, лорд-адмирал Шотландии, фаворит королевы-матери, прекраснейший лорд ее двора, приграничный рейдер as is, чума болотная белокурая обыкновенная) очень резко познакомился с соседкой (Бортсвик – две мили по прямой от его Крайтона). Потом он соседкой заинтересовался. Проблема в том, что сей выдающийся мужчина, который технически умеет сделать так, чтоб любая сама пришла и попросила, встретил ту, которая не приходит и не просит. И вообще очень не рада его вниманию. И не работают ни деньги, ни титулы, ни власть, ни половая репутация, чтобы ее приманить. 

В итоге Босуэлл занимает выжидательную позицию – и ухаживает. Мало того, что ему во всю жизнь особо не было нужды так унижаться. Он еще и ухаживает за женщиной незнатной и полунищей, не особенно красивой, но милой, однако зацепившей его за живое. Для меня это история об уязвимости почти неуязвимого мужчины, история про щелочку в броне, про внезапность даги, прошедшей в незащищенное горло. Это история про обнаружение живого нутра в человеке, гладенько обтесанном под свой век, продажном, лживом, жестоком, распутном, циничном, нутра тем более больного, чем глубже оно упрятано. Как выразился альфа-тестер романа, чем больше шкаф, тем громче он падает. Я постаралась, чтоб этот трехстворчатый дубовый лакированный с антресолью грянулся знатно. Эта история раскрывает героя для читателя очень конкретно и очень неожиданно раскрывает героя для себя самого – он на влюбляться решительно не подписывался!

 

леди Бортсвик и ее поклонник

Шотландия, Мидлотиан, Бортсвик, декабрь 1544

Подбитый мехом боннет слетел с головы, зацепленный веткой корявого дерева – не арбалетным болтом, даже кровная вражда попритихла зимой, Глэмис утащился к себе на север, Питтендрейк не казал носа из Танталлона, хотя Далкит на всякий случай отряд Босуэлла обошел стороной. Патрик Хепберн возвращался оттуда, где его долго ждали — туда, где он и вовсе не был желанен, но все же питал надежды, для себя самого называя это азартом игрока, не имея смелости признаться, что хочет повидать женщину, которая к нему равнодушна. Близились святые дни, душа ожидала чуда, как в детстве ждала лакомства. Он ни о чем не думал, просто отдавался радости жить, быть в седле, в дороге, как мальчишка… когда, одолев крутой подъем к замку, уже наверху, почти у самых ворот врезался в толпу вооруженных людей, размахивающих факелами, выкрикивающих угрозы. Предводительствовал ими грузный молодой человек — верхом, но без штандарта, двинувший своего битюга навстречу явно не с добрыми целями, изрыгающий потоки словесной грязи в адрес шляющихся до шлюх вертопрахов... 

– Это еще что за недоразумение Господне?! – удивился Белокурый. – Эй, Молот, Томас, спустите его с холма. Откос за день превосходно покрылся льдом.

Разбираться в подробностях было и лень, и некогда, он продрог в пути и страстно мечтал об ужине. Рейдеры Босуэлла, угрюмо нажав на встречных, почти бескровно скинули вниз от замка весь отряд, закрывающий им дорогу. Стража Бортсвика, тревожно наблюдавшая за стычкой, охотно отворила ворота знакомому гостю, хозяйка была уже во дворе, когда копыта Северного Ветра прозвенели по мощеному проезду под навесной решеткой.

– Знаете, леди, – молвил Босуэлл, спешиваясь, – воля ваша, принять или отвергнуть, но уж объявите-ка с герольдом по соседям, что нынче я вам покровитель, даже если и не желаете прямо согласиться на мою заботу… право, у вас будет меньше хлопот! Что это за тупорылая свинья ошивалась под вашими стенами?! Надеюсь, он сломал себе шею, не то придется обратным ходом исправить это упущение!

– Вы? – она рассмеялась, протягивая руку. – Господи, как же хорошо, что это вы, граф!

Она наконец увидела в нем друга, и тотчас в ней блеснул свет той живости, та яркая красота, что покорили его при первой встрече.

– А вы уж думали, я отступлюсь? – он улыбнулся. – Нет, Марион, нет, не будет вам пощады…

Но теплота голоса и глаз говорила совсем иное, чем слова. Сейчас он вовсе не думал о том, чтобы произвести впечатление, но был неотразимо хорош, именно из-за человеческого чувства, на миг мелькнувшего в лице.

– Вы рады меня видеть… впервые! Хвала Творцу Всемогущему. Из этого заключаю, что тот, кого я притопил в канаве внизу холма — не ваш сердечный друг… или я ошибаюсь?

Леди медлила с ответом.

– Послушайте, Марион… – сказал он, и нечто новое показалось в синих глазах, но все же сказал, как мог, равнодушно, вежливо. – Если есть кто-то, кто для вас предпочтительней, чем я, стоило бы известить об этом сразу, а не отсылать меня просто так. Это причина уважительная, и я бы понял и, даю слово, не стал бы преследовать ни вас, ни его. Выбор сердца священен.

– Милорд, отчего вы не хотите понять, что лучше и для вас, и для меня было бы не встретиться никогда… какой там выбор сердца! Нет, это не мой любовник.

И это все, чем она объяснила вооруженный отряд под своими стенами. 

– А вы припозднились, граф… обычно успеваете к ужину.

– В дальней дороге теряешь счет времени. Бог свидетель, хотел успеть… но сегодня я к вам из Стерлинга, душа моя. 

– И голодны, как дюжина голодных волков, – улыбнулась она, повторив его давнишнюю фразу.

Подкупало, что она их помнит — его слова, пусть неуместные или не самые удачные, но помнит же.

– И зол, – подтвердил граф.

– Отчего же на этот раз?

– Придворная фортуна, – признался он откровенно. – Скажите мне, Марион, как понять, когда женщина лжет, из равнодушия или от страха? С мужчинами мне, ей-богу, проще.

Она засмеялась:

– Вам ли спрашивать, ваша светлость?

– Никогда не задавался этим вопросом, потому что избегал рядом с собой равнодушных и лживых. Ну вот… отчего солгали бы вы?

– Вам?

– Хоть бы и мне. Мужчине.

Какую новую, не с лучшей стороны незнакомую женщину увидал он тогда в ее лице! Но только лишь на мгновенье…

– Чтобы защитить свое дитя, конечно же.

Да, это возможно. Босуэлл смотрел ей вслед, прошедшей впереди него в холл, и думал о том, что в своей тяжбе за брак еще не использовал материнские страхи Марии де Гиз, а, пожалуй, стоило бы.

Да, стоило.

Их обычный поздний завтрак в Бортсвике. Порридж с мочеными яблоками и миндалем для сына, пирог с мелкой птицей для гостя, горячий сидр с пряностями и эль. Свежий хлеб, желтые комья масла, поблескивающие каплями сыворотки на оловянном блюдце. В глубине зала служанка, насупившись от усердия, начищала золой старинный подсвечник для каминной доски. Праздничная суета уборки и приготовлений. Породистый профиль по левую руку от хозяйки дома, растрепанные светлые волосы, чуть помятый вид, придающий этому франту только более ручной, домашний облик, восхитительно синие глаза. А еще Патрик Хепберн удивительно мягко улыбается, когда перестает изображать из себя первого нобиля Средней Марки:

– Что леди желает на Рождество?

– Леди желала бы, – вздохнула она совершенно искренне, – мира, покоя и порядка в делах.

– Одолжить вам клерка? Или денег? – спросил небрежно.

– Денег? Нет, и не соблазняйте, пожалуйста...

Дело было в середине декабря, время шло к Святкам. Патрик поклялся себе, что больше не попросит Марион о милости – сколько ж можно, это, в конце концов, становится смешным! А она неожиданно почувствовала себя свободней и проще с гостем, когда Босуэлл перестал настойчиво демонстрировать свой неплатонический интерес. 

– А вот насчет клерка… – и вдруг леди призналась. – Человек, с которым вы столкнулись у ворот — мой деверь, граф. Мастер Уильям Бортсвик после смерти брата оспаривает наследство племянника, объясняя свои права тем… – она помолчала, но переломила себя и произнесла, – что мой сын – бастард.

Шериф Бервика и судья в Долине, Босуэлл мгновенно утратил мальчишескую беспечность, взглянул на нее внимательно:

– У него есть основания к таким обвинениям?

– Нет. Муж никогда не сомневался в своем отцовстве, а по части крови он был очень строг… – Марион передернуло при одном воспоминании, и эта ее непроизвольная гримаска и спазм тела очень многое сказали Босуэллу из того, о чем она желала бы умолчать. – Уильям часто бывал здесь при жизни старшего брата и видел, как относится муж к нашему мальчику, но слухи стал распускать уже тогда… теперь же вконец обнаглел. Он порочит меня на каждом углу и угрожает расправой. Пока стены Бортсвика стоят, мне бояться нечего, однако в столице у деверя довольно друзей среди соратников графа Аррана.

– Дорогая леди, – граф очень бережно выбирал слова, – но мне-то вы можете довериться… не слышу ли я сейчас продолжение нашего вчерашнего разговора — «чтобы защитить свое дитя»? Я должен знать правду, чтоб тем верней помочь вам.

Понятия не имел, зачем стал уточнять. Что дало бы ему, лично ему, подлинное знание, что Марион была верна своему мужу? Или же — неверна? Пожалуй, ничего, кроме ощущения ее глубокой честности — не имея таковой сам, более того, считая ненужным обременением, Босуэлл с большой чуткостью относился к ее странноватым носителям. 

– Ваша светлость, зачем бы я стала обманывать вас? Такие вещи, когда они случаются, – она не назвала прелюбодеяние прямо, – обычно становятся известны сразу, а не тогда, когда уже родится ребенок, непохожий на отца.

Босуэлл кивнул:

– Хорошо, я подумаю, что можно тут сделать.

Хотя уж проще всего будет добавить мастеру Бортсвику, спустясь с замкового холма, если только у этого болвана хватило гонора дожидаться Босуэлла всю ночь. Собственно, он знал уже, чем помочь, но для этого надо вернуться в Стерлинг. Но был и еще вопрос, который надо прояснить, кроме суеты возле замка. В конце концов, если она откажет — она всего лишь откажет, как отказывала и раньше. Но ему слишком хотелось приобщиться  тепла, которое леди щедро дарила своим ближним, тем, для кого не жалела очарования… и спросил легко, словно о пустяке, о незначительном капризе пресыщенного придворного. 

– В обмен ответьте мне, Марион… нужен ли вам приятный мужчина за столом в праздничный день? Не оставляйте меня одного в Хейлсе, ей-богу, это бесчеловечно.

– Одного? А ваши дети в Крайтоне?

– В Крайтоне на Рождество не только дети, но и леди Морэм. За их охрану отвечает лорд Хей, так что в постоянном моем присутствии там не вижу необходимости.

– Уместней ли оно будет здесь?

– А это как пожелает леди. Вы не назвали подарок. К дьяволу солонину и битых оленей. Любите вы украшения, ароматы или наряды? Расскажите мне. Или желаете сонет в честь вашей красоты? Сам достойно сочинить не сумею, но умельца найду.

Марион Мобрей смотрела на него, терзаемая сомнением и влечением – одновременно. У нее хватало сил устоять, пока Босуэлл был с ней рейдер или придворный, правду сказать, тогда она даже не испытывала соблазна, но вот таким — доверившимся, теплым, мягким — он неотвратимо вползал в ее сердце. Оказалось, что у легендарного Белокурого есть человеческое обличье! Воистину змий. Или как там его называют? Чародейский граф, Люцифер. Он сейчас слишком хорош, чтобы быть подлинным, не иначе… и об этом не следует забывать.

И Патрик получил неожиданный ответ:

– Привезите мне книгу.

Приподнял бровь:

– Леди любит читать?

– Леди любит многое из того, что ей редко доводится делать.

– Жития святых или светский канон?

– Что угодно и лучше бы по-французски… Но мне нечего подарить вам в ответ, граф.

Он долго молчал, изучая ее лицо, потом тепло улыбнулся:

– Ничего и не надо.

Больше всего Марион была ему благодарна за то, что обошелся без соответствующего намека в эту минуту.

Рождественский костер горел во дворе Бортсвика, рассыпая тучи искр, вокруг него грелись, танцевали, пили, обменивались шутками и поздравлениями. Под звуки барабанов, волынки и фиддла приплясывала парочка хобби-хорс, смешно сталкиваясь круглыми головами, зацепляясь гривами из пакли. Джон Бортсвик, безобразно рыжий, вихрастый, выбранный распорядителем праздника, носился среди всей этой суеты, хохоча, веселясь до безумия, как только можно веселиться в шесть лет. Удивительно, думал Патрик Хепберн, прислонившийся к притолоке дверей в холл, наблюдая эту картину, мальчишка ведь и впрямь копия своего отца, если отношения Марион с покойным мужем были таковы, как описала ему кухарка, как Марион может искренне любить сына? Это не укладывалось в голове. Если бы не женщины, род людской давно бы вымер.

– А вы? – подлетел к нему постреленок. – А вы, граф? Вы тоже обещали служить мне сегодня и подчиняться!

Распорядитель безобразия нынче делал все, что ему заблагорассудится, нарушал все правила и запреты, установленные в обычной жизни для него ментором-священником, ел только сладости, сейчас, в сумерках, отказывался идти в постель, затребовал в замок проходивших мимо актеров и музыкантов, пантомиму и мистерию в холл, а также всякого, кого ни встречал, вербовал в свою свиту. Граф Босуэлл представлял для него цель более чем заманчивую. 

– А чего бы вы желали от меня, мой лорд? – улыбнулся Хепберн.

Ухаживаешь за женщиной — изволь ласкать ее ребенка.

– Вы будете метать бревно? – с надеждой спросил тот, сам удивляясь своей дерзости.

– Джон! – возразила случившаяся рядом леди Бортствик, пожалуй, возразила впервые за день, бросив на Босуэлла извиняющийся взгляд. – Ты переходишь все границы, это неуместно для нашего гостя…

Но гость, усмехнувшись, склонил голову:

– Как угодно милорду. Я повинуюсь.

Скинул плащ, колет и дублет, остался в одной сорочке, по коже спины под ворот тут же прохватило колючим морозцем. Потянул до броска плечи, бока… что ж, он хотел себе веселого Рождества, не так ли? Не оборачиваясь, чуял, как задержался на могучих, напряженных мышцах спины ее взгляд… и ведь следила за каждым его движением —  ощутил это тем более горячо, что чутье его не обманывало почти никогда: если суждено случиться меж ними чему-то, отличному от пустой болтовни, это случится сегодня. Или не случится уже никогда... Чертово бревно совершило полный оборот в воздухе, Джон Бортсвик громче всех вопил от восторга, церемонно благодарил, его мать вежливо аплодировала, а после — головню от рождественского костра внесли в холл, устроили в камин, и в зале, украшенном остролистом и омелой, зазвучала музыка. Они, эти прохожие  музыканты, оказались даже не так дурны, как были продрогшими и чумазыми, и,отогревшись, стали звучать почти прилично. 

Горячее вино с имбирем и перцем пришлось весьма кстати. Удаль показал, конечно, но спину сорвать было бы обидно. Левая рука начинала ныть, и кисть он растирал почти инстинктивно, не отдавая себе отчета в этом движении. 

– Прошу вас, извините Джона, – заметив это, прошептала ему Марион между переменами блюд, – мне и в голову не пришло, что он отважится вовлечь вас в простонародную забаву!

Неужели она и впрямь считает его до такой степени утонченным придворным? Видать, прежняя слава Белокурого померкла в этих краях — за время изгнания и последующих политических трудов, более приличных зрелому возрасту. 

Глаза Хепберна блеснули:

– Леди Бортсвик, а по молодости я был еще и недурным игроком в хендба… как говорят.

Она улыбнулась:

– А что еще говорят про вас, ваша милость?

Пожал плечами:

– Больше правды, чем лжи. Выберите какой-нибудь слух, который вам более всего по нраву, и я назову, что в нем истинно. Когда-нибудь расскажут и о том, как я пил за здоровье леди Бортсвик на деревенском рождественском ужине, идя ради ее прекрасных глаз на немыслимые  нарушения приличий…  и все втуне, не так ли?

Она опять улыбнулась и не ответила. 

В самом деле он ждал ответа или просто не хотел самому себе сознаться в поражении?

До чего же мучительное сомнение, посетившее едва ли не впервые в жизни. 

Да с ним и вообще многое здесь творится впервые.

К сожалению.

Бортсвик, цитадель XV века, устоял даже перед пушками Кромвеля, хотя и крепко пострадал. Между двух башен донжона замка (шесть этажей, высотой по двадцать четыре метра каждая) – расстояние около 2,5 м. По легенде, пленникам замка предлагался выбор – или платить выкуп, или отважиться перепрыгнуть с одной башни на другую… перепрыгнул – ну, живи тогда свободным. А нет – ну, так умер храбрым. Не без средневекового юмора были лорды Бортсвика, что уж. 

Вот ворота, от которых отжали наглецов ребятки Босуэлла, фото мое:

В Бортсвике провели свою последнюю ночь вдвоем сын моего главного героя и Мария Стюарт. Сейчас замок отреставрирован и является элитной гостиницей, фото рождественского холла взято с сайта Бортсвика.