Посвящается тем, у кого был свой Бэн.

Рождество...

Очаровательно улыбающаяся Лайза, ежедневно вещающая о капризах погоды, на этот раз не обманула, шторм пришёл по расписанию - в ночь.

Эгон Майер стоял в тёмном кабинете, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрел на беснующийся ветер, злобно гнувший и трясший деревья в саду.

На фоне черно-зеленого, похожего на кусок старого кварца, неба, летали широкие полосы ледяного дождя и белого, острого, как песок, снега, бросающегося на окна и мечтающего ворваться внутрь, в натопленное камином тепло, чтобы вырвать из дома душу.

Шторм усиливался, черепица на крыше клацала, как волчьи зубы, завывало в трубах. Эгон не любил ветер, особенно такой, страшный и напористый, и ему было жутко одному в таком большом доме. Отойдя от окна, чьи защелки предательски дрожали, хозяин включил телевизор, где мальчики с ангельскими лицами пели рождественские гимны. Звук их сладких голосов заглушил завывания ветра и немного успокоил Эгона, напомнив Рождества, которые он когда-либо праздновал.

Сколько их было? Много, много десятков...На его бледном, покрытом глубокими морщинами лице появилась грустная усмешка. Из тех праздников, которые помнил Эгон, а память у него была отличная, всего дважды он оставался один. Первый раз в госпитале, когда ему вырезали аппендицит, а второй раз... тут он поспешил задвинуть, так некстати выплывшее воспоминание на задворки памяти. А вот теперь и третий раз.

Последний...

Дочь праздновала со своей семьёй, с новым мужем, который Эгону категорически не нравился и который платил ему той же монетой. Правда, Зельда позаботилась о том, чтобы  её сварливый папаша не умер с голоду и отправила ему всё, что полагается иметь на рождественском столе добропорядочному господину на пенсии. А глинтвейн он варил отличный и сам.

Отвернувшись от окон, за которыми сражалось небесное воинство, Эгон уселся в кресло, вытянул в сторону камина усохшие ноги в толстых шерстяных носках и взял в руки фарфоровую кружку с горячим, ароматным напитком.

«Счастливого Рождества, старый хрен!»- поздравил себя господин Майер и отхлебнул изрядную порцию глинтвейна.

Раздался телефонный звонок, но Эгон не стал брать трубку. Пусть звонят, пока не надоест. Старик хотел довести одно важное дело до конца. Оно занимало в последнее время все его мысли и требовало развязки.

На последнем юбилее кто-то сравнил его с вековым дубом, корни которого питают традиции, а листья и плоды представляют счастливый итог длинной жизни. На самом деле реальный плод был только один - дочь Зельда - успешная женщина, сделавшая карьеру и занимавшая должность префекта.

Но тут имелось ввиду нечто другое.

Господин Майер был одним из самых знаменитых управляющих, когда-либо существовавших на свете. Он успешно работал в разных отраслях, по созданной им системе, преподающейся теперь в любом университете, где учат менеджменту и написал об этом десяток книг, ставших бестселлерами. Но самое главное оставалось за кадром - способность к потрясающим, нестандартным решениям, которые нельзя повторить и можно было лишь удивляться интеллектуальному гению Эгона Майера.

Увы, теперь всё это в прошлом. Сейчас бывший супер-менеджер так же успешно исполнял роль пенсионера.

Дело жизни принесло Эгону и славу, и деньги. Богатый особняк, который возвышался теперь тёмной громадой на фоне живой картины, рисуемой ветром-импрессионистом, был построен на гонорары фирм, которых господин Майер вытащил с самого финансового дна.

 Кроме того он обладал солидным счётом в банке, коллекцией дорогих картин и шестнадцатью редкими олдсмобилями, тихо сияющими в в гараже.

Он имел всё, что мог пожелать человек.

Кроме счастья.

Счастье осталось там, в далёком сочельнике, после которого Эгон Майер превратился в физическую оболочку, продолжающую жить, работать, что-то говорить, и иногда даже улыбаться.

Там осталась Тереза, и там остался Бэн, и ещё неизвестно, кто сильнее разбил его сердце...

Эгон Майер резко выключил телевизор. Дом сразу наполнился воем ветра и дребезжанием стёкол. Казалось, ещё немного, и шторм разнесёт убежище в щепы, вытащит хилое стариковское тело наружу и будет мотать его, поднимая к небесам и бросая оземь...

Встав с кресла, Эгон направился вон из гостиной.

Он кружил по дому, как неприкаянный. Заходил во все комнаты своего огромного особняка, включал свет, обходил помещение, дотрагиваясь руками до каждого предмета, и выходил, заботливо щёлкнув выключателем. Со стороны было странно видеть эти блуждающие огни, отмечающие передвижения хозяина дома.

Все вещи были на местах. В комнатах- чистота, прислуга провела генеральную уборку и  появится только через пару дней.

Лучшее время, чтобы свершить задуманное.

Вернувшись в комнату, он разделся, стараясь не глядеть на своё отражение в большом старинном зеркале. Вот уже долгое время, как Эгон перестал ассоциировать себя с тем, что видел в зеркалах. Страшное несоответствие внутреннего  и внешнего мира создавало постоянный душевный конфликт. Поэтому он договорился сам с собой, что отражение, представленное в зеркале – это не он.

Только облачившись в смокинг со всеми сопутствующими аксессуарами: бабочкой, шелковым платком в кармане и бриллиантовыми запонками, Эгон, наконец, взглянул на отраженного в венецианском серебре высокого, внушающего уважение старца. Большая голова с выпуклым лбом, узкие, льдистые глаза, впалые щёки, покрытые седой щетиной.  Лицо в зеркале нахмурилось. Забыл побриться! А ведь для его замысла нужно выглядеть идеально.

Пришлось Эгону, завесившись полотенцем, бриться в ванной комнате. При этом он то и дело посматривал на часы - ровно в полночь всё должно быть закончено.

В гостиной витало Рождество - свечи, кружевная скатерть, сервированный на одного стол, и только неугомонный ветер, воющий в трубах и заставляющий реветь огонь в камине, упорно ломился в окна и портил эту мирную картину.

С затаённой радостью Эгон подошёл к своему любимцу - старинному кабинетному граммофону, всегда занимающему самое почётное место в его доме. Этот полированный, инкрустированный перламутром красавец был куплен его родителями сто лет назад. Сто лет! Подумав об этой цифре Эгон усмехнулся снова. Время  - лишь цифры. Его нет. Особенно когда в душе горит неугасимое клеймо вины. И никакие годы не в силах его загасить...

Снова зазвонил телефон. Судя по настойчивости это Зельда. Не поверила, что он лёг спать, как и положено всем старым развалинам.

Открыв ящик раструба, Эгон достал из бокового ящика пластинку, аккуратно провёл по ней бархоткой и завел ручку граммофона. Дом огласился прекрасными звуками штраусовского «Голубого Дуная». Хозяин с лёгкой улыбкой сел к столу, поднял кружку с ещё тёплым, крепким глинтвейном, поприветствовав кого-то невидимого, затем придвинув к себе две тарелки, одну с рождественским гусем, другую с сотней, покрытых голубой глазурью таблеток, стал поглощать и то и другое, делая большие глотки из кружки – таблетки застревали в горле.

Скоро он уснёт навсегда в любимом кресле, чтобы прекратить никому не нужную жизнь и встретиться, наконец, с теми, кого безуспешно искал в течение последних восемнадцати лет. С  теми, кто не хотел с ним говорить, предпочитая каждый раз являться кому-то другому. Но Эгон понимал их обиду. Наверное, на месте Терезы и Бэна он поступил бы так же. Но как сказать им, что он раскаивается, что он их помнит и любит, как ещё догнать их, ушедших навсегда?

С трудом встав из-за стола, Эгон добрался до кресла и сел, положив руки на широкие бархатные подлокотники. Медленно обвёл глазами комнату, остановившись взглядом на письме дочери, оставленном на столе, потом закрыл глаза.

Нежные скрипки выводили звуки вальса, под который одинаково хорошо и жить, любить и умирать...

***

- Я же говорил, что за твоим папашей глаз да глаз нужен! У стариканов такого возраста всегда начинается маразм. Мало ли что он ещё мог натворить. Мог бы и дом поджечь!

- Заткнись, не до тебя сейчас! – рявкнула на мужа встревоженная Зельда, устремляясь навстречу доктору, выходящему из реанимационной палаты. – Что там?! Ну как он?

- Надеемся на лучшее, миссис Дэнлоу,- сдержанно отвечал доктор,- сами понимаете, возраст, сердце...Организм изношен, как будто ваш отец не вылезал из стрессов многие годы.

- Что вы, доктор, он последние годы только и занимался, что своими коллекциями, садом, читал, отдыхал...

- Ага, и прогулками к автобану увлекался,- вставил муж Зельды.

Та метнула на него гневный взгляд.

- Зачем к автобану?- удивился доктор.

- Представьте себе, охотился за привидениями.

- Дэниел!!! - Зельда не на шутку разъярилась.

- Молчу-молчу...