Давненько я шашки в руки не брал

А уж шахматы так и подавно. Я больше по нардам, да, люблю, с кумой ка-а-ак сесть. Про шахматы я знаю только, что конь ходит буквой «Г», а доведя пешку до последней линии, можно поменять ее на любую другую фигуру. Даже на королеву. И вот поди ж ты один мой герой, стратег и военачальник, очень любил в шахматы играть. И даже умудрился поменять таки пешку, предназначенную в жертву, на королеву.

Нефритовые и гранатовые фигурки, сошедшиеся в смертельном поединке, замерли в неустойчивом равновесии сил. Но, несмотря на небольшой численный перевес, разгром красных был лишь делом времени. Дюжина ходов и очередная игра будет закончена. Победой или поражением? Тяжело определить, когда играешь сам с собой.

Он всегда играл со своей Судьбой сам и ставил на кон только свое будущее, не особо задумываясь до определенного момента о судьбе фигур и цене. Думал, способен расплатиться. Но игра, она оружие обоюдоострое. И иногда выходит за границы клетчатого поля. И есть сила, которая способна поломать все расчеты.

— Айфе, голова нужна не для того, чтобы на ней ведро железное носить. И не для того, чтобы из нее росли длинные косы. Думай, Айфе! Просчитывай игру на несколько ходов вперед. Если хочешь выиграть — рискуй, расставляй ловушки и, самое главное, не бойся жертвовать любой фигурой. Это основа любой победы. В игре, на войне, в жизни.

— На этой доске жертвовать легко, а в жизни?

— Нет разницы. Только холодный расчет. 

— Я тебе не верю, ты врешь сам себе.

— А ты веришь в глупости! — разозлился Хин и сбил своим сотником с доски красную фигуру, — и попалась в западню.

— Ты веришь в них тоже, — сказала Айфе упрямо. — И ты меня никогда не убедишь, что тобой всегда руководит только расчет, что у тебя нет никаких чувств. А как же любовь, дружба? Ты бы никогда не сидел здесь, если бы не знал их! Ты бы никогда не вышел на ту лестницу, если бы не любил!

— Опять?! Прекрати болтать о том, в чем ты ничего не смыслишь. Любовь?! Что ты об этом вообще знаешь? Что ты понимаешь?

— Конечно! Куда уж мне! Я ничего не понимаю! Зато ты всегда все знаешь!

Хин откинулся на спинку стула и вяло помотал головой.

— А ты знаешь, что такое огни Аурелис? — внезапно поинтересовался он.

— Это, кажется, — огорошенно протянула Айфе, — такое сияние на небе. Говорят, это светятся волосы богини зимы Аурелис. Не знаю точно.

— Вот именно, не знаешь — но слышала краем уха. Я видел огни Аурелис сам, своими глазами. Стоял, застыв, пораженный красотой и нереальностью этого зрелища. А нежные перламутровые отблески плясали на металлических бляхах куртки, на оголовье меча, на протянутой руке, — Хин положил раскрытую ладонь на стол и постучал по ней только что снятым с доски гранатовым грифоном. — Но от того, что огни Зимы искрились здесь, я так толком и не понял, что же это на самом деле.

Хин сжал в кулак руку:

— Ты можешь поймать так ветер?

Айфе отрицательно покачала головой.

— С любовью та же история. И вся разница между нами в том, что ты только слышала, а я — видел. Но что это и откуда приходит — объяснить не могу, — Хин повертел в руках грифона, подождал, пока Айфе сделает свой ход. И быстрым, змеиным броском провел через все поле нефритовую королеву. Сбил ею красную башню и припечатал свою фигуру к доске. Айфе тяжело вздохнула и упрямо ответила:

— Но приходит же откуда-то. И ломает все расчеты.

— Ну, тут ты права. Хочешь, расскажу одну историю?

Айфе заворожено покивала головой, глядя ему в глаза.

Такая удивительная вещь эта сила-любовь, что может поднять из заброшенной могилы даже неуспокоенного, безголового двоедушника, любившего играть в тавлии. Любить можно так и своих детей, чтобы даже за гранью не обрести покоя.

С осени стал в корчму захаживать смурый человек. Седой, морщинистый, на голове пушок редкий, а глаза противнючие, прозрачные, как у рыбы. Приходил после полуночи и сидел до вторых петухов. Или когда Яська, новенькая подавальщица, взятая на подмогу, домой собиралась. Пяст был уверен, что ради Яськи и таскался в корчму серый сыч. На что только надеялся?! Мало того, что старый, так еще и нищий, возьмет перевару с медом да цедит всю ночь. Но вот что дивно, Яська — девка-загляденье, а то стол у старика лишний раз протрет, то перевару горячего подольет. А он сидит в углу, как паук, зеньками прозрачными изредка зыркает, да на тавлеях своих фигурки переставляет, сам с собой играет. Пяст как-то любопытства ради сам ему питье поднес в темный угол. А фигурки-то на доске такие искусные, ей-ей живые, да и сами тавлеи по ободу хитрым узором украшены. Больших денег все это стоит, уж Пяст в цене разбирается. Не всегда в одиночестве старик ночь коротал, Идан приходил, за стол подсаживался, играл в тавлеи.

Мы может и фигуры. Но нам дана свобода выбора на клетчатом поле жизни. По крайней мере так считает рыжая Нэй, которая тоже в шахматы играть не умеет.

Здесь все не заканчивается, дорога уводит ввысь, за свод неба. Только ее надо правильно пройти. И я иду, спотыкаюсь, петляю на развилках. Но помню, любовь и ненависть, честь и бесчестие, бескорыстие и жадность получат полной мерой. Мне выбирать.

Выбирать только нам.

— А у вас, капитан, разве там никого нет? Почему не взлетели?

Есть у меня там! Только мне уже тоже не взлететь. И даже не потому, что боюсь их уже пристрелявшейся батареи. Эти девчонки из женского колледжа не старше моей Бэтси. И замотанные в кучу пестрой ткани женщины и дети, такие же как на Таре. А собаки почти как кони. Не взлететь мне уж самой. Вот подобьют нас с «Пеструхой», драпающих, как вспугнутых зайцев, на взлете, и что я скажу там, за сводом неба?

Что ж придется отвечать там, за сводом неба, а?