Мои "ангелы"
Автор: Жанна ГирВ поддержку https://author.today/post/350750
Так как фэнтези я не пишу (пока, по крайней мере), то у меня ангелы имеются
только в переносном смысле: примерные девочки, которых "сбивают с пути истинного", и они... сбиваются, о чём в конце концов не жалеют.
- Эй, Белоснежка, куда спешишь? - услышала я за спиной знакомый голос и невольно вздрогнула. С Маринкой мы были знакомы уже почти восемь лет - с первого класса, и она была прямой моей противоположностью: кое-как перебивавшаяся с троек на четвёрки, высокая и хорошо развитая физически, нахальная, склонная к глупым розыгрышам и часто дерзкая даже с учителями. Откровенно говоря, я немного побаивалась её, поэтому остановилась и обернулась: точно, это была она в сопровождении Аньки из параллельного класса - её подруги, немного всё же уступавшей во всех перечисленных качествах и видимо поэтому признававшей её авторитет.
- Домой, - коротко и кротко ответила я - прозвище "Белоснежка" она же мне когда-то и придумала, но как ни обидно это было признавать, оно мне действительно подходило: я была темноволосой и светлокожей, и к тому же звали меня Снежаной.
- К гномам? - спросив об этом Маринка гоготнула, а Анька сделала то же самое вслед за ней.
- Марин, к каким гномам? Ты же знаешь, что я живу с родителями, - умоляющим тоном ответила я.
- Ну, к каким гномам? Не вечно же тебе в девственницах ходить? - Маринка произнесла это без малейших признаков иронии, и я непроизвольно подумала о том, что сама Маринка в свои четырнадцать наверняка уже не девственница - мне сразу вспомнилась одна наша случайная встреча - тогда она очень сильно выручила меня, а произошло это так: три или четыре месяца назад, зимой, я возвращалась из музыкальной школы уже затемно, и ко мне на пустынной промозглым вечером улице привязались хулиганы. Хотелось звать на помощь, но я боялась: вокруг, кроме нас, никого не было видно - услышать было некому, и криками я могла, как мне казалось, только ухудшить своё положение. Откуда появилась она в обнимку с высоким и крепким парнем, я не поняла, но сразу же услышала её такой знакомый голос: "Вы что к Белоснежке прие*****ь? Об чью идиотскую башку эту бутылку разбить?" - Маринка продемонстрировала стеклянную бутылку пива, которую держала в руке, а парень, который был с ней, достал из кармана выкидной нож и произнёс всего лишь одно короткое и непонятное мне слово "Ша!". Хулиганов сразу же как ветром сдуло, а Маринка вновь обняла парня, объясняя ему, что я - её одноклассница, а своих в обиду давать она не приучена, и они, не став выслушивать мои благодарности, удалились.
Да, я была ей очень благодарна за тот случай: неизвестно ведь, что было бы, если бы не она, - меня могли и ограбить, и избить, и изнасиловать...
- Марин, мне сейчас не до этого - я хочу школу с золотой медалью окончить, в престижный ВУЗ поступить, а только потом...
- "Только потом", "только потом"... - она перебила меня, беззлобно передразнив, и спросила:
- Потом - когда? Когда беззубой старухой станешь? Так кому ты тогда нужна будешь?
- Пораньше, конечно, - я кажется даже покраснела.
- Родаков боишься? Если забьёшь на учёбу и начнёшь пить, курить, трахаться, они за ремень возьмутся - так и скажи. Нашла кого стесняться - нас с Анькой. Думаешь, мы с ней (Маринка обняла свою подругу) только для приятного заголялись?
- Марин, меня никогда в жизни не пороли... - честно призналась я. О методах воспитания маринкиного отца я знала с первого класса, когда в раздевалке перед уроком физкультуры в первый раз заметила у неё синяки в том месте, где трусики не прикрывали её пятую точку, поэтому её слова меня не удивили, но как она могла подумать такое обо мне? Маринкин отец казался мне редким исключением в цивилизованном двадцать первом веке.
Она искренне расхохоталась в ответ:
- Вот чудеса-то! Меня отец восемь лет лупит-лупит и всё равно никак из меня не то, что отличницу, а хотя бы хорошистку не может сделать, а здесь на-те вам - не поротая отличница!
Анька рассмеялась вместе с подругой и чувствовалось, что тоже искренне.
- Это правда! - я была готова расплакаться от того, что они не верили мне, что я учусь "не из под палки".
- Ладно, Белоснежка, ты сырость не разводи только - нам с Анькой сегодня свою наверняка разводить придётся - за то, что вчера по домам разошлись чуть ли не в полночь... - сообщила Маринка, а Анька добавила:
- Меня не наверняка, а точняком дома ремень ждёт - отец ещё ночью предупредил.
- Вас сегодня накажут ремнём, и вы так спокойно об этом говорите? - моему изумлению не было предела.
- А что ж нам заранее коровами реветь? - Маринка достала из кармана пачку сигарет, протянула одну Аньке, другую мне.
- Нет, нет, - я в ужасе отшатнулась, тогда она отправила сигарету себе в рот, щёлкнула зажигалкой, выпустила струйку дыма и спросила:
- А что так? Думаешь, если узнают, то за курение тебя точно выпорют, если никогда раньше не пороли? Навряд ли!
Анька тоже закурила.
- Да ничего я такого не думаю, а просто не хочу, - тихо возмутилась я.
- Счастливая... Пить сама не хочет, трахаться сама не хочет, курить тоже сама не хочет... А что ты хочешь такого, за что нам с Анькой от родаков постоянно влетает?
- Я? Я ничего такого не хочу, - пробормотала я, не зная, что ответить.
- Да врёт она всё, - наконец подала голос Анька, - её небось похлеще нас с тобой хлещут, - Анька хихикнула при собственной игре слов. - Может, даже не ремнём, а плёткой какой-нибудь, потому она и боится даже пару раз сигу дёрнуть - плётка это не ремень тебе, - заключительные слова прозвучали в её устах сочувственно.
- Да не хлещут меня ни ремнём, ни плёткой, ни чем-нибудь другим! И не боюсь я ничего! - возмутилась я и попросила у Маринки сигарету.
- Вот это - по-нашему, ты же - современная девочка, - пробурчала она в ответ, зажав в губах сигарету и вновь доставая из кармана пачку.
Я вставила в рот сигарету, а Маринка прежде, чем поднести зажигалку, спросила:
- Ты коктейли когда-нибудь пила через трубочку?
Я молча кивнула, имея в виду, конечно, безалкогольные - сладкое я любила.
- Вот и здесь так же: сильно в себя не тяни, а то захлебнёшься... закашляешься, то есть... Поняла?
- Что тебе, Задорин? – я произнесла это как можно более равнодушным тоном с интонациями лёгкой усталости и старательной вежливости страдающей мигренью барышни: после того, как «Запрапор» на моей руке уже трижды светился жёлтым индикатором, я старалась скрывать то, что мой одноклассник Задорин, ранее известный как «Задор», мне очень нравится. Жёлтый сигнал появлялся именно после того, как мы с Задориным целовались в укромном месте так, как это случалось у нас в дозапрапоровские времена. Можете представить себе, как рекомендовал родителям наказать меня этот прибор? Мало того, что родители были вынуждены ставить меня в угол, чего не случалось со мной с дошкольного возраста (стыдно-то как!), так ещё по его рекомендации и обустроили для меня «Угол Страха». Что это? Представьте себе, что стоите в углу, а перед вашим носом на гвоздике висит дополнительное оборудование «Запрапора» - ремень, который получает от него сигнал в случае оранжевого или красного индикатора и сам определяет количество и силу ударов. После того, как я трижды постояла в Углу Страха, у меня пропало желание искушать судьбу и увидеть однажды оранжевый или красный индикатор своего «Запрапора». Да, меня, отличницу и примерную девочку ни разу не пороли ремнём в дозапрапоровские времена, да и вообще как-либо наказывали или ругали редко. Родители в отличие от «Запрапора» читать мои мысли не умели, поэтому о том, как я относилась к Задорину, они не знали, а наших поцелуев никто не видел. Теперь же, после трёх Углов Страха, я твёрдо решила проявить характер и забыть о том, что чувствовала к Задорину, до разрешённого возраста.
- Люсьен! – при этом слове вздрогнула не только я, но и друг Задорина, которого он вместе со мной зачем-то отозвал в сторонку. Мы с ним одновременно посмотрели на индикаторы своих «Запрапоров»: не пожелтели ли они от одного только того, что мы позволяем себе слушать такое уродование моего имени на иностранный манер, но приборы пока ещё светились зелёным, а Задорин продолжал громким шёпотом:
- Я вчера хакнул этот чёртов «Запрапор»!
Перед моими глазами мгновенно замаячило висящее на гвоздике в Углу Страха дополнительное оборудование, и я сразу же решительно и смело, как и подобает члену общественной организации «Запрапор», заявила:
- Я не хочу об этом даже слушать!
Друг Задорина тоже пробормотал что-то вроде этого: не так решительно, как я, но при этом потрогал приколотый к его школьному пиджаку большой значок общества.
- Да послушайте вы! Это же совсем несложно: я вчера написал прожку, которая может заслать вирус и на ваши «Запрапоры» тоже, – продолжил Задорин.
- Не буду я ничего слушать! – я, не раздумывая, отошла от них: не то, чтобы я не верила в то, что Задорин способен написать такую программу – о его способностях я знала хорошо, но Угол Страха всё ещё маячил передо мной.
Забыть обо всём этом, как о страшном сне, я не смогла, как ни старалась, поэтому на следующей перемене обратила внимание друга Задорина на то, что его «Запрапор» уже ярко-оранжевый – почти красный, и сочувственно вздохнула: «Ох, будет тебе дома за тот разговор с Задориным».
- Ничего мне не будет! Задор своё дело знает – он мне на трубу скинул свою прожку, я её дома и запущу через «Синезуба» в свой «Запор»! – при этих его словах индикатор на его приборе принял уже красный цвет, но его это совершенно не волновало.
- А почему не сейчас? – осторожно поинтересовалась я, боясь даже глянуть на свой «Запрапор», который наверняка пожелтел за одно только то, что я не возмутилась и не прекратила разговор, услышав в его адрес слово «запор».-
- Прожка под Винду заточена – её только на компе можно запустить – на трубе она работать не будет! – проинформировал меня он, и я, молча кивнув в знак того, что поняла, поспешила отойти от него, по-прежнему боясь увидеть собственный «Запрапор». Ещё один урок мне понадобился, чтобы набраться смелости и всё-таки подойти к самому Задорину. Да, смелости я тогда набралась так, что даже решилась назвать его Задором – так, как называла в дозапрапоровские времена. Как выяснилось, он ничуть не обиделся на меня, поэтому сразу же перебросил и на мой телефон установочный файл своей программы…