Картины в книгах

Мне сейчас не до АТ, но могу ли пропустить такой флешмоб? Они есть у меня, прекрасные картины в книгах. 

Вот фрагмент из "Последнего путешествия Давида Хасмонейского". Тут всё вместе: искусство, политика, история - и ненавязчивые аллюзии на классическую литературу и нашу современность; кое-кто уже увидел их, когда читал эту повесть.

Скрестив руки на груди, она отворачивается. Проследив её взгляд, Давид поворачивается тоже и сразу видит на противоположной стене, обращённой к постели больного, огромный, во всю высоту покоя, портрет.

Он уже видел его. Все его видели. Оригинал находится в Сенате, а здесь – уменьшенная копия. На портрете – августа Филиция в пурпурной императорской тоге, в её волосах – золотая диадема с лавровыми венками и сполохами застывшего пламени, на груди – анх, символ жизни, рядом статуэтка Птаха, в одной руке августы – империапант, хрустальный скипетр Фортунатов, а в другой – книга, на обложке которой легко прочитывается имя автора – Ἀριστοτέλης (Аристотель) и название книги – Πολιτικά (Политика).

Этот портрет великолепен, нет никого, кто им не восхищался бы, как твёрдо знает Давид. Но зимой и в начале весны этот парадный портрет оказался в центре грандиозного скандала, Давид ещё застал его, вернувшись из Персии. Скандал затронул высшие слои столицы и едва не привёл к отставке правительства оптиматов.

Тому нашлись две причины. Во-первых, Хрустальный трон традиционно вне политики, он слишком высоко над нею, его вмешательство в дела правления считается недопустимым. Императорский престол лишён реальной власти, чтобы избежать злоупотреблений ею и уберечь империю от тирании, как это случалось часто в Древнем Риме. Конечно, в жизни этот негласный запрет на участие Дома Фортунатов в политике соблюдается далеко не всегда. Из понимающих людей никто всерьёз и не рассчитывал, представляя себе нрав новой августы, что она будет покорно утверждать решения правительства, даже не вникая в них, как поступали её отец или сестра, не ночью будут упомянуты. Но нельзя же демонстрировать это открыто! «Политика» Аристотеля в руках молодой августы – само по себе политическое заявление, откровенный вызов тысячелетней традиции! 

А во-вторых, портрет августы написал художник с крайне неподобающей для этого репутацией – Ефрем Афинянин, грек в самом неприличном смысле слова, развратник и прелюбодей, сатир, козлиная душа, поклонник Вакха и любитель мальчиков, один из которых, по имени Эпафродит, оказался, к тому же, нечестивым рабом из семьи эгейских пиратов, запрещённых по всей империи. Ефрем – великий живописец, кто бы с этим спорил, но разве нельзя было отыскать для такого важного портрета художника поприличнее?

Отдельную изюминку скандалу добавляло то, что портрет августы заказал сам князь Корнелий Марцеллин. Все знали, он смертельно болен и вот-вот умрёт, но авторитет его был высок. На деле он и контролировал, через верного брата Гая, фракцию популяров. Причём и сам он не таился, что заказал порочному художнику портрет августы, и все гадали, зачем многоопытному князю Корнелию это понадобилось. Знаменитый политолог-психоаналитик Ставрос Белковер договорился даже до того, что якобы Корнелий, затаив смертельную обиду на своих коллег в Сенате (и было за что!), нарочно ссорит их, чтобы напоследок, умирая, вдоволь поглумиться.

Насколько знал Давид от своего патрона, это-то и было правдой, с той только разницей, что никакого злого умысла Корнелия не имел, но его всё это очень забавляло, он следил за скандалом вокруг портрета, как за театральным представлением.

Сенаторы переругались, одни требовали от принцепса Сената и первого министра дать согласие на размещение портрета в Капитолии, другие требовали этот портрет отвергнуть, а иные – даже уничтожить, но Павел Юстин, как обычно, твёрдую и однозначную позицию занять не смог. Сама августа Филиция хранила гордое молчание и в скандале вокруг своего портрета никак не участвовала.

Тем временем страсти накалялись, и в начале апреля наступила жуткая развязка. Кто-то подстерёг художника и лишил жизни тем самым образом, которым тот грешил, всадив кол между ног. На следующий день глав обеих сенатских фракций позвали в Палатиум. Что там говорила им августа, Давид не знал, но в течение недели скандал вокруг её портрета схлынул сам собой. Портрет внесли в Капитолий, но установили не в центральном зале, где проходят заседания Сената, а над лестницей при главном входе. Так что теперь не только сенаторы, но все посетители Капитолия видят этот замечательный портрет и кланяются той, кто изображена на нём. А злоумышленников, убивших живописца, до сих пор не нашли, и все уже о них забыли.

– Мой самый любимый портрет! – улыбается Филис, проследив взгляд Давида.