Двойной флешмоб - дети и картины (строго 18+)

Савелию Игнатьеву было пять лет, когда он впервые захотел убить бога.

— Бог дал, бог взял, — строго каркнула бабка Клава, глядя то на взъерошенную голову плачущего внука, то на изуродованный трупик котенка Барсика. На всю жизнь Савелий запомнил вонь пузырящихся кишок и плоский фарш, размазанный по асфальту широким следом протектора. Шоферюгу, виновато стоящего рядом — не запомнил. А вот оторванная кошачья головка с оскаленными зубками еще долго являлась ему под утро.

— Клавдия Ивановна, ну что вы себе позволяете! — мамка чуть сама не разревелась, увидев Савелия рядом с трупиком. — Ну, так же нельзя, он же ребенок, нельзя смотреть, увели бы его что ли, глаза ему закрыли, а?

Она схватила сына за руку и повела прочь. Савелий еле передвигал ногами в белых сандаликах с красными пятнышками. Самое большое пятно расползалось по застежке и уже стекало на ступню.

— А что такого? — взвилась бабка. — Чай, не маленький. Должон понимать. Мир есть скорбь. Пущай привыкает.

И Савелий стал привыкать. Он не понимал, почему бедного Барсика забрал к себе какой-то бог. Ведь бог не покупал ему Барсика. Барсика купили папа и мама. Значит, бог не имел никакого права забирать чужую собственность, но раз забрал, значит, был хулиганом. Вроде Митяя из второго подъезда, который как-то раз опрокинул Савелия в лужу и забрал его трехколесный велосипед. Только бог в отличие от Митяя был невидимым, а значит еще более жутким и непредсказуемым. От него нельзя было убежать или спрятаться за маминой юбкой. Он являлся нежданно и забирал все, что было Савелию дорого. «Это тебя бог наказал за то, что меня не слушаешь», — говорила бабка Клава. Через неделю после гибели Барсика бог окончательно забрал у Савелия трехколесный велосипед — у того лопнула рама («Всё, — сказал отец. — Придется выкидывать»). Осенью бог забрал единственного друга Володьку (тот переехал в другой город в самом начале старшей группы). Потом бог уволил любимую воспитательницу Людмилу Георгиевну, и теперь в детском саду безраздельно правила нянька Монстриха, обожавшая издеваться над детьми, и особенно — над Савелием. Бог стоял за любой неприятностью. Мелкой, вроде ссадины на коленке. Или крупной, вроде лета, проведенного в душной, вонючей больнице. С двумя операциями, ежедневными процедурами и капельницами. С осунувшимися, будто почерневшими родителями. И придурком-соседом по палате, который как-то ночью прошептал Савелию: «Прикинь, врачиха говорила, что ты скоро умрешь».

Но Савелий тогда не умер. Его выписали к осени, и он доходягой бродил по двору, переживая из-за насмешек. «Эй, скелет! Погреми костями!» Он даже бегать не мог, не говоря уж о том, чтобы догнать и подраться.

— Баб Клав! Скажи, за что бог меня ненавидит? — спросил он как-то за завтраком.

Бабка поперхнулась чаем.

— Тьфу ты, пропасть! Да что ж ты ересь какую порешь? Бог тебя любит. Он всех любит. А наказывает за непослушание. Будь хорошим мальчиком, и бог тебя наградит.

Савелий изо всех сил старался быть хорошим мальчиком. Но бог продолжал издеваться.

На следующий день после того, как Савелий пошел в первый класс, бог забрал отца. Утром расторопные дядьки в спецовках привезли в квартиру красный гроб, а уже к обеду было не протолкнуться от понаехавших родственников. Знакомые, полузнакомые и совсем незнакомые люди ерошили ему волосы, спрашивали о первых уроках, качали головами и приговаривали «бедный мальчик». Мать весь день не выходила из своей комнаты, а бабка Клава бродила из кухни в зал черной тенью, шевеля губами и кланяясь иконам. До сих пор Савелий икон не видел. Бабка прятала их в древнем обшарпанном сундуке, где хранились настолько старые вещи, что по всей квартире расползался затхлый воздух всякий раз, когда сундук открывали. Теперь иконы были выставлены на стоящий в углу телевизор, закрытый сверху донизу белой скатертью. Икон было две. Маленькие, с ладонь величиной, почерневшие от времени, с погнутым серебряным окладом. Рассмотреть их было трудно, а подойти ближе Савелий боялся. Между ним и телевизором стоял на табуретках красный открытый гроб с телом отца.

— Баб Клав, что это? — он дернул бабку за рукав. Та отмахнулась как от назойливой мухи. Зато ответила толстая тетка Зоя, сестра матери.

— Иконы это, Савка. Картинки такие нарисованные. Со святыми угодниками. С Господом нашим... Мы ему поклонимся, а он там наверху позаботиться о твоем папеньке.

Савелия ошеломило. До него уже доходили слухи, что его вечный недоброжелатель живет на небе, вместе с птицами и крылатыми насекомыми. Но о том, что существуют портреты небесного хулигана, он слышал впервые.

— Там нарисован бог? Я хочу посмотреть!

Тетка шмыгнула носом, видимо, подумав, что ребенок заинтересовался загробной жизнью.

— Да что ты, Савка. Рано тебе пока о таких вещах думать.

С тех пор забраться в бабкин сундук и подробнее рассмотреть иконы стало для Савелия идеей фикс. Сложность заключалась в том, что бабка запирала сундук на висячий замок размером со школьную тетрадь. А всякий раз, когда доставала иконы для молитвы, выгоняла внука из комнаты. Лишь однажды ему удалось издалека разобрать на иконе согбенную фигуру какого-то старца, но это была лишь черная тень на черной лакированной поверхности с непонятными золотыми вкраплениями, после чего дверь захлопнулась. На любые просьбы «баб, дай разглядеть деревянные картинки», бабка шипела и выгоняла Савелия быстрее обычного. Однако, почуяв интерес к религии, однажды вечером зашла в его комнату, неся толстенную книгу в золоченом переплете.

— Вот. Тут всё. О боге. Об апостолах, о деяниях. Святая книга. Должон каждый почитать.

В школе Савелий только-только закончил проходить букварь, а из книг читал «Колобка», «Красную шапочку» и сборник произведений Агнии Барто. Увесистый фолиант под названием «Библия» произвел на него неизгладимое впечатление. Полгода Савелий осторожно кружил вокруг него, брал в руки, безуспешно искал картинки, открывал первую страницу и пытался читать, разглядывая вроде бы знакомые буквы. Первое слово, первая строка, первый абзац. По слогам, сверяясь с букварем, Савелий погружался в вязкие легенды, написанные убористым текстом на языке, который только отчасти можно было назвать русским. Во дворе их девятиэтажки на таком языке никто не говорил. Но он надеялся, что библия, наконец, ответит на те вопросы, что мучили его с пятилетнего возраста. Отчего бог забирает все, что дорого Савелию и ничего не дает взамен? Кто такой этот бог и кто ему дал право утверждать, что он все создал, все раздал и потому может отбирать? Почему жизнь есть череда страданий божьих рабов (так говорила бабка Клава, и Савелий на собственном опыте убедился, что это истинная правда), а бог только и занимается тем, что страдания увеличивает? И, самый главный вопрос, на кой хрен этот бог нужен?

Если библия и могла ответить на вопросы, то Савелий до ответов не добрался. Его сломало к концу второго класса на двухсотой странице, но и этого хватило, чтобы удостовериться в старом выводе — если бог что и создавал, то это не мешало ему быть личностью на редкость неприятной. В большинстве эпизодов бога хотелось прибить чем-нибудь тяжелым, да так, чтобы ему больше и в голову не приходило издеваться над людьми. Раболепные поклоны и молитвы, раскиданные по тексту, Савелий относил исключительно на счет боязливости автора и персонажей. Что было не удивительно — бога действительно следовало опасаться. Существо, способное выгнать людей из дома за надкушенное яблоко, стравить народы, наслать мор с голодом на целые страны или заставить старика принести в жертву собственного сына, внушало ужас. Однако Савелий бога не боялся. Мало того, он строил планы изощренной мести. Как и любой ребенок, он смутно представлял себе границы реального. Ему казалось, что до бога вполне можно добраться и наказать его за все плохое.

Между тем, дела у Савелия в школе и на улице шли из рук вон плохо. Казалось, уже своим появлением на горизонте он раздражает всех встречных и поперечных — от учителей и дворников до бабок, сидящих у подъезда. Не говоря о сверстниках и старшеклассниках. Друзей у него не было, зато во врагах ходили все хулиганы школы и даже целый класс — 6 «б». Этих злобных амбалов можно было не кормить хлебом, дай только поиздеваться над мелким второклассником. Дня не проходило без мелких и крупных стычек, шишек, фингалов и царапин. Савелий пытался неумело отбиваться, но худосочная комплекция не позволяла надеяться на что-то серьезное. В любой драке его кидало из стороны в сторону, будто сухой осенний лист в бурю. Мать горестно качала головой, молча прижигая боевые раны зеленкой. А бабка всякий раз призывала молиться, поститься и каяться. Однажды зимой, решив, что домашние молитвы не помогают, она повела внука в церковь.

Увидев в полутьме развешанные по стенам и столбам иконы, Савелий застыл у входа. Иконы были совсем не маленькие. Они сияли красками. И на них было все видно. Строгие лики взирали на него огромными глазами, разные, бородатые и бритые, одиночные и целыми толпами. Было тихо, темно и горели свечи. Посетителей было немного, они терялись в огромном пространстве, будто букашки. Бабка мелко перекрестилась-поклонилась, заставила Савелия сделать то же самое. Он неуклюже повторил ритуальные движения, не понимая их смысла.

— Это все бог и его слуги? — спросил Савелий, глядя на величественный иконостас высотой с двухэтажный дом. От выставленных в несколько рядов пестрых изображений рябило в глазах.

Бабка сокрушенно всплеснула руками. Прошипела:

— Хоссподи, прости отрока бестолкового! Какие слуги, окстись, ирод! Апостолы енто, святые, угодники да великомученики.

— Значит, бога здесь нет?

Бабка издала горловой звук, истово закрестилась, шепча молитву.

Савелию ответил лысый мужик, стоящий у соседней витой конструкции со свечками.

— Вон, парень, бог. Второй чин видишь?

— Чего?

— Чин. Ряд икон, то есть, по-нашему. Второй снизу ряд, и по центру.

Савелий недоуменно глянул на центральную икону. В окружении каких-то странных вензелей и символов виднелась плоская фигура сидящего человека в длинных одеждах и с золотым кругом за головой.

— Это создатель? Тот, кто дал заповеди?

— О, да ты уже подкованный малый, — удивился лысый. — Нет, это бог-сын. А создатель — бог-отец. В общем, там сложно, долго объяснять.

— А бог-отец где? — вопросил Савелий, завертев головой.

— Бога-отца рисовать нельзя. Запрещено. Некоторые рисуют, но это неправильно. Здесь ты его не увидишь.

На них зашипели со всех сторон молящиеся тетки в черных платках. Лысый виновато поклонился иконостасу и ретировался к выходу.

Савелий еще долго вглядывался в центральную икону, понимая, что здешние картинки не помогут его расследованию. Печальный бородач с золотым кругом навряд ли имел хоть какое-то отношение к жизненным неурядицам Савелия. Как и к непотребствам, описанным на первых двухстах страницах толстой книжки.

Выходя из храма, Савелий дернул бабку за рукав.

— Баб, а у тебя на иконах в сундуке бог-отец нарисован? Ты их поэтому прячешь?

От тяжелого подзатыльника он чуть было не скатился с лестницы в сугроб.

— Да что ж ты за горе такое! Только и знаешь, что бабку позорить! Еретик ты, вот ты кто! Потому бог тебя и наказыват! И будет наказывать! Тьфу!

Савелий отряхнулся, поднял упавшую кроличью шапку и понуро побрел вслед за бабкиной тенью, слушая долгий рассказ о своем религиозном непотребстве и строя дальнейшие планы насчет получения достоверной информации.