Флешмоб Картина вашей в книге

Доброго дня! (А также вечера, ночи, а кому-то и утра!)
С первого же своего поста здесь залетаю во флешмоб «Картина в вашей книге».

Мне он показался отличным поводом отследить творческий путь героини из повести «Дни со вкусом арбузной жвачки». Путь короткий, пусть и протяженный во времени. И, возможно, такой бесславный из-за доброго преподавателя художественной школы (он в первом отрывке )

Во время занятия Саша места себе не находила. Ее и без того кривая манера рисовать в тот день побила все рекорды, и композиция со стаканом и чайником выехала куда-то за пределы листа, превращая ученическую работу в полотно сюрреалиста. Или, как заметил преподаватель, в рисунок душевнобольного.

— Ты душевнобольная, Лесовская? — спросил он с ухмылкой.

Саша в другой день расстроившаяся бы чуть ли не до слез, в этот просто ответила: «Нет», не особо раздумывая над сутью вопроса.

— А почему тогда рисуешь так, словно ты душевнобольная? Возомнила себя новым Пикассо? Так вот, уясни себе, до Пикассо тебе как до Плутона, Лесовская. Возьми уже себя в эти маленькие кривые ручки и постарайся провести хотя бы одну ровную линию.

Саша попыталась.

Но рука дергалась в такт мыслям скакавшим в голове.

Саша Большой заглянул в комнату. Саша тут же вскочила и папка выскользнула из ее рук, а рисунки разлетелись по полу.

Мысленно ругая себя, она принялась их собирать, и Саша Большой тут же присоединился.

— Ты рисовала? — спросил он. — Очень красиво.

— Мой препод в художке сказал, что я рисую как душевнобольная, — зачем-то сообщила Саша.

— Ну, что тут сказать? — сказал Саша Большой, разглядывая последний рисунок — набросок катка с играющими на нем хоккеистами. — Похоже, он просто идиот.

Саша смущенно хихикнула.

— Нет, серьезно, ты рисуешь очень хорошо. Никогда не слушай тех, кто будет пытаться убедить тебя в обратном. Хорошо?

Саша кивнула, еще более смущенная, чем раньше.

— Ну ладно, Сашенька, — узнав, что гостящая у нее девочка — внучка Василия, Оксана Павловна совсем расслабилась и стала себя вести так, будто Саша — ее добрая знакомая. — Убирай рисунки, будем есть.

Саша отложила папку, но перед этим продемонстрировала Оксане Павловне свой последний набросок, который сделала, наблюдая за хлопочущей у плиты хозяйкой.

— Ой! Это я? Ты меня нарисовала? Ого! — она перевела взгляд на семейный фотопортрет висевший над столом: она, муж, сын, все улыбаются и радостно смотрят со стены. — А ведь похожа, слушай.

Саше, и правда, как-то неожиданно для самой себя удалось ухватить что-то в лице Оксаны Павловны. Возможно, черты Саши Большого, которые она знала очень хорошо. И получилась не обычная ее каляка-маляка, как случалось всегда, стоило Саше взяться за чей-то портрет, а почти серьезная взрослая работа. Вот только Саша понимала, что попробуй она довести набросок до ума, в законченном рисунке не останется и капли той правды, той жизни, что случайно возникла под ее пером на этой кухне.

— Это вам, — сказала Саша, вручая рисунок Оксане Павловне. — Вы очень красивая.

Оксана Павловна смущенно засмеялась:

— Скажешь тоже! Это ты красиво рисуешь, просто настоящий талант! Спасибо тебе большое! А ну-ка подпиши. Когда станешь известной художницей, эта работа будет стоить миллионы.

Пришел Сашин черед смеяться. Но она все-таки оставила на листе бумаги свою фамилию, дату и подпись.

И спустя девять лет (художницей Саша так и не стала):

— А ты все рисуешь? — спросил у Саши Александр, когда они все вышли на улицу, чтобы подышать свежим воздухом. — Я помню, ты очень хорошо рисовала.

— Так ты все-таки помнишь меня? — недоверчиво уставилась на него Саша.

— Ну конечно. Как я мог забыть?

«У него раздвоение личности, что ли? — подумала Саша. — Или он все-таки мстил мне за раздевалку? Нет, ужасный способ отомстить, как ни крути.»

— Мама до сих пор хранит тот твой рисунок. Она показала его, наверное, всем нашим родственникам и друзьям.

— Врешь, — отмахнулась Саша.

— Нет. Мама всегда считала, что ты очень талантливая.

— Серьезно? — спросила Саша.

Что сказал бы на это ее вредный препод из художки?

— Это ведь всего один рисунок. И получился он практически случайно.

— Не один. Я видел и другие из твоей папки, помнишь? И они все были хороши.

— Ладно, признайся, что теперь ты точно врешь, — Саша против воли улыбалась.

— Нет, не вру. Хотел бы я посмотреть на то, что ты рисуешь сейчас.

Это подкат?

— Я не рисую, — сказала Саша. — Только созерцаю работы других. Тех, кто жил за много лет до меня.

— Ну а я долгое время созерцал твою работу, которая хранилась у нас дома под стеклом.

Ну, это точно ложь.

Какой он все-таки странный, думала Саша. Ее преследовало чувство, что что-то тут не то, но что она не могла понять. И когда это «не то» было сильнее — сейчас, при непосредственном общении с ним, или при переписке — тоже. Картинки не состыковывались. Паззл не складывался. И рисунок его лжи стирался, стоило только присмотреться поближе.

— Тебе удалось тогда уловить что-то уникальное, — продолжал говорить Александр. И Саша не могла понять, зачем он это говорит. — Папа как-то заказывал мамин портрет по фото, но, знаешь, что? Он получился хуже твоего наброска.

— Что тут сказать, — развела руками Саша. — Мир полон дерьмовых художников.

— Нет, в нем просто не было жизни. Каким-то волшебным образом у тебя вышло запечатлеть самую суть мамы. Это просто потрясающе! И дело тут не в технике исполнения, которую, конечно, глупо искать в рисунке одиннадцатилетнего ребенка, но вот в этом самом. В волшебстве.

В другой ситуации Саша бы мечтала услышать от Саши Большого что-то в таком духе, но этому Александру она не верила.

Хотя и понимала, о чем он говорит.

Талантом она, конечно, не была, но что-то как будто иногда мелькало в ее творчестве. Ей так же хорошо (хорошо, но не гениально!) удавалось иногда изображать тех, кого она давно знала. Лету-Виолетту, например, или бабушку. У нее получалось как будто поймать краешек их души в рисунке, выразить суть — это всегда работало только с теми, кого она хорошо чувствовала. Наверное, секрет был в отличном знании лица и мимики, движений и пластики тела человека, которого изображаешь, потому что в, собственно, техническом плане Сашины работы никуда не годились.

Те необычные и удачные рисунки были как будто случайными проблесками совсем не Сашиного дарования.

— Ну ладно, ты меня убедил. Я волшебница, — сказала Саша, а потом повернулась и пошла обратно в зал.

Она опасалась, что если еще хоть на секунду останется с ним наедине, то растеряет всю свою злость и трезвость ума, и снова станет девочкой с горящими глазами, которая мечтает только об одном — чтобы Саша Большой обратил на нее внимание.

«Дни со вкусом арбузной жвачки»