Уместен ли будет пролог о Сталине?

Очень нужен ваш совет! И особенно мне хотелось бы узнать мнение тех, кто успел в какой-либо степени ознакомиться с моим романом "Следователь по особо секретным делам". Сейчас я работаю над его продолжением – историко-мистическим детективом «Крест и ключ». Основное действие новой книги будет разворачиваться осенью 1939 года, но также будут и флэшбеки, посвященные событиям лета 1936 года. И «закладкой» для этих флэшбеков послужит пролог, почти полностью основанный на исторических фактах.

Сокращенную версию этого пролога я и предлагаю вашему вниманию. Чтобы был понятен контекст: Николай Скрябин – главный герой романа "Следователь по особо секретным делам", в 1939 году – старший лейтенант госбезопасности. В 1936 году он был всего лишь студентом юридического факультета МГУ, но уже тогда его рекрутировали в сверхсекретный проект «Ярополк»: кузницу эзотерических кадров НКВД СССР. Отец Николая Скрябина, упомянутый в прологе – наполовину вымышленный персонаж, прототипом которого стал Вячеслав Молотов, подлинная фамилия которого была – Скрябин. Летом 1936 года Сталин и в самом деле вычеркнул Молотова из списка тех, на кого должны были покушаться «враги народа», что очень многие сочли тогда «черной меткой». 

А вот о каком «во-вторых» думал Сталин, готовя громкий процесс над «старыми большевикам», я пока сказать не могу. Это будет одной из главных тайн романа «Крест и ключ», и раскроется она лишь в самом конце.

Ну, а теперь – обещанный пролог.

Для товарища Сталина лето 1936 года должно было стать не просто важным – переломным. «Лето великого перелома», – думал он про себя не без мрачной иронии, когда вечером 29 июня 1936 года созвал в своем кремлевском кабинете "комиссию Политбюро" на экстренное совещание. 

По правую руку от Хозяина, который восседал во главе протяженного, покрытого зеленым сукном стола, закаменел на своем стуле нарком обороны Ворошилов. По левую руку – теребил тесемки принесенной с собой картонной папки Николай Ежов, пока что – всего лишь председатель Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б). 

Чуть подать от них, вдоль длинной стороны стола, расселись: нарком внутренних дел Ягода, начальник Контрразведывательного отдела Главного управления госбезопасности НКВД СССР Миронов и начальник Секретно-политического отдела ГУГБ Молчанов – ответственный за борьбу с враждебными политическими партиями и антисоветскими элементами. 

А посреди кабинета молча стояли "виновники торжества": Зиновьев и Каменев, старые большевики. Обоих только что доставили из внутренней тюрьмы НКВД. Войдя, они даже не решились поздороваться. И теперь переминались с ноги на ногу, глядя в пол.

Нелепый фарс, в котором Хозяин теперь участвовал, не доставлял ему самому ни малейшего удовольствия. Но и обойтись без него он тоже не мог. А Григорий Зиновьев и Лев Каменев – они были именно теми людьми, которые ему требовались. Оба состояли в РСДРП с первых лет века и водили дружбу с Лениным. А потом оба в октябре 1917-го выступили против вооруженного восстания, да еще и тиснули статейку в меньшевистской «Новой жизни», фактически выдав планы большевиков Временному правительству. Да за одно это их следовало тогда же и расстрелять! Но нет: судьба хранила их. И теперь товарищ Сталин точно знал, для чего именно она их хранила. Во-первых, в 1922 году Каменев с подачи Зиновьева предложил назначить его, Сталина, на пост Генсека ВКП(б). Ну, а во-вторых… Вот ради этого «во-вторых» бывший семинарист Джугашвили всё и затевал.

Да и для подготовки "дела" Хозяин отыскал настолько подходящего человечка, что лучше и придумать было нельзя: Ежова Николая Ивановича. Гнусный карлик – так его за глаза именовали. И, когда Ежов исполнит то, что от него требуется, товарищ Сталин попросту раздавит его – как раздувшего от крови комара. 

Они все должны были насосаться крови, прежде чем он их раздавит, стать объевшимися и неповоротливыми. Да, необходимо было ввергнуть их именно в такое состояние: довести до апофеоза тщеславия и жадности, похоти и зависти, чревоугодия и гневливости. По шести смертным грехам. А под конец, разумеется, он отдаст их на откуп седьмому греху: унынию, которому они смогут вволю предаваться, когда он, Хозяин, свергнет их с пьедестала, но – не станет карать сразу. Даст им время подумать о том, что их ждет.

– Садитесь, товарищи, – произнес Сталин, явно выделяя интонацией последнее слово, и все, кто был в кабинете, изумленно вскинули головы: по отношению к заключенным обращение "товарищи" в СССР не практиковалось.

Двое "товарищей", разом посветлев лицами, уселись: Каменев – неподалеку от Миронова, Зиновьев – ближе к Молчанову. Оба чекиста тотчас же отодвинулись от них в стороны.

– Так что вы намеревались мне сказать? – вопросил Хозяин с интонацией почти добродушной.

Зиновьев и Каменев переглянулись.

– Мы ожидали, – с легким дрожанием в голосе произнес Каменев, – что нас привезут на заседание Политбюро.

У Сталина чуть приподнялись брови. И Генрих Ягода, чаще других общавшийся с Хозяином, похолодел: он знал, что означает такое вот сталинское удивление. Но, когда Хозяин снова заговорил, голос его был мягким – без малейших признаков сдерживаемой ярости. 

– Здесь собралась комиссия Политбюро, уполномоченная вас выслушать, – сказал он и кивком головы указал на Ворошилова – единственного из собравшихся, кто состоял в Политбюро, помимо самого товарища Сталина. – Можете говорить.

Арестанты снова перебросились взглядами, и с места поднялся Зиновьев. Когда-то, в бытность свою председателем Петроградского совета, а затем – главой Коминтерна, Григорий Евсеевич имел голос громкий и властный. Именно таким голосом он вещал в 1925 году на XIV съезде РКП(б), когда вместе с Каменевым доказывал необходимость резко повысить налоги для зажиточных слоев крестьянства. И заменить бытовавший ранее лозунг «Лицом к деревне» на призыв иного рода: «Кулаком по деревне!». Но – то было одиннадцать лет назад. А теперь, встав из-за стола, Зиновьев заговорил с дребезжащей старческой интонацией: 

– Против нас – Льва Борисовича и меня – готовится позорнейшее судилище, которое покроет грязью не только нас двоих, но и всю партию!.. – Казалось, что Зиновьев вот-вот расплачется. – Вы хотите изобразить членов ленинского Политбюро и личных друзей товарища Ленина беспринципными бандитами, а нашу большевистскую партию, партию пролетарской революции, представить змеиным гнездом интриг, предательства и убийств... Если бы Владимир Ильич был жив!.. – Дальше бедняга говорить уже не смог – по его лицу и вправду потекли слезы.

– Дайте ему воды, – распорядился Сталин, и, когда Зиновьев несколько успокоился, заговорил – всё с той же мягкостью в голосе: – Что же теперь-то рыдать? Не надо было начинать фракционную борьбу с Центральным Комитетом партии! Тогда бы всё не кончилось столь плачевно. Но и теперь у вас еще есть возможность спасти самих себя и своих сторонников. Мы говорим вам: разоружитесь перед партией, признайте свою вину. Дайте партии оружие против её заклятых врагов: позвольте показать всему миру звериный лик троцкизма. А что вы нам отвечаете?

– Нам нужны гарантии, – сделав над собой усилие, выговорил Зиновьев.

При слове "гарантии" брови Сталина дрогнули во второй раз, а у наркома внутренних дел Ягоды слегка потемнело в глазах. Он мысленно проклял человека, который накануне беседовал с арестантами – должен был объяснить им процедуру. И ясно дать понять, какие именно слова следует произносить. А теперь выходило: тот решил всё пустить на самотек. Ну, да ладно, он своё еще получит! 

Человеком, которого клял про себя нарком внутренних дел, был отец Николая Скрябина. 

Впрочем, Хозяин вроде как и не выказал явных признаков гнева.

– И чего же вы хотите? – поинтересовался он, не меняя тона. – Соглашения, заверенного Лигой Наций? Нам прямо сейчас послать за её представителем?

Тут уж сконфузились все: и арестанты, и сотрудники НКВД, и Ягода – более остальных. Один только Ворошилов, отличавшийся полным отсутствием чувства юмора, ничего не понял. И заговорил, с каждым словом всё более и более возвышая голос: 

– Еще нам не хватало – посылать за представителем Лиги Наций! Будут тут всякие Каменевы да Зиновьевы диктовать Политбюро свои условия! Да они должны на колени пасть перед товарищем Сталиным за то, что он сохраняет им жизнь. А если они не желают спасать свою шкуру, то пусть подыхают!

Верноподданные тугодумы нужны всегда. Изощренный макиавеллизм товарища Сталина не оказывал на арестантов должного воздействия, ибо в макиавеллизме они и сами поднаторели. А вот солдафонская грубость Клима Ворошилова сработала безотказно. Товарищи по несчастью переглянулись еще раз, а затем со своего места поднялся Каменев – белый, как потолок над его головой, – и произнес: 

– Мы согласны выступить на суде, если вы, товарищ Сталин, нам обещаете, что ни нас, ни других старых большевиков не ждёт расстрел. И что не будут подвергнуты репрессиям члены семей старых большевиков. 

Хозяин не размышлял ни секунды.

– Это само собой разумеется, – кивнул он, глядя на Каменева, как на малое дитя. 

Да и то сказать, разве мог не знать Лев Борисович того, что в Советском Союзе большевиков не расстреливают вовсе: ни старых, ни молодых? Их всех исключают из партии еще до того, как им выносится смертный приговор. И, соответственно, члены семей большевиков тоже не подвергаются репрессиям Так что товарищ Сталин не солгал этим двум отщепенцам. Он вообще старался не лгать – без особой на то необходимости.

***

Через четверть часа посетители товарища Сталина разошлись – все, кроме одного. Николай Иванович Ежов тоже поднялся с места, однако из кабинета Хозяина не вышел. И теперь стоял возле длинного стола для участников заседаний, вдоль которого молча прохаживался Иосиф Виссарионович – погруженный в какие-то раздумья. Он не предлагал Ежову присесть, и Ежов догадывался, почему: при невысоком росте Хозяина сам он был почти на голову ниже его – особенно теперь, без головного убора. И такое сравнение явно льстило самолюбию Сталина. 

Ежов, которому недавно исполнилось сорок, бывший ученик портного, уже больше года занимал пост председателя Комиссии партийного контроля – КПК, и состоял секретарем ЦК ВКП(б). Но был уверен в том, что его блистательная карьера только-только начинается. Ведь неспроста именно ему, а не наркому внутренних дел Ягоде, поручили важнейшее государственное дело: подготовить всё необходимое для  того, чтобы прилюдно разоблачить врагов народа! Да, когда-то Николай Иванович учился шить, но теперь ему предстояло трансформировать эти свои навыки: сшить дело на Зиновьева, Каменева и иже с ними. 

– Вы приготовили список? – проговорил, наконец, Хозяин, оторвав Ежова от его размышлений.

– Да, разумеется, товарищ Сталин! – Николай Иванович выхватил из своей картонной папки лист бумаги и положил его на стол.

Иосиф Виссарионович приблизился и, не присаживаясь, даже не наклоняясь над столом, принялся читать. Возраст дает о себе знать, подумал Ежов: у Хозяина явно развилась дальнозоркость. 

В списке, который Николай Иванович подготовил, были перечислены все руководители Советского государства – ибо они, все до единого, должны были стать мишенями для террористических групп, созданных Зиновьевым и Каменевым по прямому указанию Троцкого. И, конечно, оба старых большевика подтвердят на процессе абсолютную подлинность этого реестра.

Однако Хозяина, похоже, что-то в этом перечне не устроило. Ежов уловил, как недовольно искривилось лицо Сталина, и едва подавил дрожь: неужто он забыл кого-то вписать? Но, как оказалось, всё обстояло совсем наоборот.

– Что-то ваш перечень получился длинноват, – произнес Иосиф Виссарионович. – До всех наших товарищей этим мерзавцам никогда было бы не добраться. Они бы и цели такой себе не поставили. Так что нужно кого-нибудь вычеркнуть. 

Он выдержал паузу – словно подталкивая Ежова к тому, чтобы он высказал свое мнение. Но председатель КПК был далеко не лыком шит. И стоял себе, помалкивал – только глаз не сводил с Хозяина.

– Ну, что же, – выговорил, наконец, тот, – кажется, я знаю, на кого террористы вполне могли бы и не покушаться.

И, взяв со своего стола красный карандаш, он жирной чертой вычеркнул из ежовского списка фамилию отца Николая Скрябина.

Как считаете, уместен ли будет подобный исторический экскурс в прологе мистического детектива?