Флешмоб про сны

Хочу присоединиться ко флешмобу от Александры Лэнг про сны, который подглядел у Людмилы Семеновой.

И хоть сон у меня только в единственном экземпляре, зато есть полусны-полубред в состоянии беспамятства и горячки.

Это было что-то неуловимое. Солнце, пыльная дорога, большая, опутанная веревками собака со свертком на спине. Ее нужно было догнать, чтобы забрать это. Что же там? Ощущение послеполуденного августовского зноя, слепящего, кусающегося удушало, оставляя плеск волн в ушах и вкус соли на губах.

Гиллис проснулся, пытаясь ухватиться за рассыпающиеся обрывки сна, в котором не было никакого смысла. Было прохладно, камин уже остыл, значит, скоро забрезжит серое, низкое, декабрьское утро. Перевернувшись на живот, собирая щекой тепло подушки, мужчина несколько мгновений пытался вновь погрузиться в сон, но потом, словно передумав, резко отбросил одеяло и встал с кровати. Отдернув портьеру, впустил в окно отблески еще не погасших уличных фонарей сквозь промозглую, предутреннюю тьму.

Грудь разрывается от рыданий, но я не издаю ни звука, до хруста и искр в глазах сжимая челюсти, словно лошадь удила. Находясь на грани сознания, мыслей, размышлений и горячечного бреда, в который погружаюсь время от времени. 

Я не помню, как меня перенесли в каюту. Жар вернулся, а с ним и беспамятство. Сон, перетекающий в воспоминания, сменяющиеся бредом. Мозг словно собирался в единое целое из крохотных кусочков, чтобы развалиться вновь на бесформенные осколки. Понимание того, что меня сможет удержать на этом свете, то, что даст мне силы жить сменяется полной апатией и жаждой смерти.

***

Полуденное солнце Каира накануне праздника разлития Нила. Генерал — генерал? император? — нет, тогда еще генерал пытается наладить отношения с местными жителями, окультурить, принести цивилизацию в их песочные хижины, где каждый прячет за спиной палку за неимением другого оружия и только и ждет удобного случая, когда ты повернешься спиной. Кажется, с верблюдом и то легче найти общий язык. 

Вязко-приторный, тягучий, словно патока, сладковатый запах. Я помню его, кажется, еще с момента нашей первой высадки на побережье. Спустя несколько дней мы смяли и опрокинули египтян буквально одной ротой, и это при их значительном численном превосходстве. Опрокинули? Громко сказано. Похоже, им тогда даже в голову не пришло сопротивляться: они лежали в своих наспех установленных шатрах в густом аромате такого же дыма. Сладковатого, от которого кружится голова. Император… генерал запретил даже притрагиваться к такому, и был абсолютно прав. Но доктора заинтересовались и вопреки приказу вывезли его на родину. Для изучения.

Неприметная лавка на окраине. Все «сувениры», которые нашли в пирамидах, генерал отправил в Париж, когда отплыл сам, поняв, что наша миссия обречена. Эта корзина меня привлекает. Что в ней? Лепешки? Сосуды с маслами? Горшочек верблюжьего молока? Свернутая кольцом кобра, ожидающая первых звуков волшебной дудочки? Я не рискую поднять крышку: мысль о змее навязчиво маячит у меня в голове.

Мы смотрим друг другу в глаза — гордые, свободные… похожие… с тем лишь различием, что у меня зрачок круглый. Она приближается ко мне, шепчет на ухо, шепот ее подобен плеску волн о корму корабля.

***

На мне красная рубаха. Я ненавижу красный, он напоминает цвет мундиров английских солдат. И отцеубийц. Почему я в ней? Лица, лица, череда ухмыляющихся рож, им нет конца. На руках и ногах кандалы. Из земли словно сочиться кровавый туман. Барабанная дробь.

И вот я — в толпе, на эшафоте — шестнадцать компьенских мучениц. Снова таблички, слова, которые я уже не могу прочесть на расстоянии. Косой нож блестит на солнце, пока еще чистый, голодный. Ликующая толпа. Liberté, Égalité, Fraternité. Монашки поют песенку. Все знают, что это католический гимн, но Бога уже нет, есть культ Разума, потому песенка звучит нелепо и забавно. Шестнадцать голов скатываются в корзину, алая кровь. Запах проникает прямо в сознание, будоражит.