Флешмоб "Классика в душе героя"

Прекрасное соединение двух абстрактных вещей - музыки и философии - предложилаЯ.Эм в замечательном флешмобе.

Мои герои чаще размышляют о религии, чем о философии, а вот классической музыки много, да. На ней и остановлюсь.)

Дверь закрылась. Ключ сухо щелкнул в замке, закрывая дорогу во внешний мир, а Мишель все так же стоял посреди комнаты, прижимая к груди скрипку. Когда шаги в доме стихли, он подошел к окну и прислушался. Вход был с другой стороны, потому он не мог бы увидеть, как мсье садится на лошадь, как отъезжает, зато услышал удаляющийся конский топот.

Он не решился играть сразу, но сейчас, когда полная тишина окутала дом и прилегающие к нему окресности, с волнительным упоением устроил скрипку на плече, поднял смычок... и тут же с досадой опустил его. Мсье хотел услышать "Орфея и Эвридику", а он совсем-совсем ничего не помнил. Только-только возникшая ниточка надежды на прощение оборвалась, и все опять из-за него. Может быть, если успокоиться и сосредоточиться, что не удавалось сделать в присутствии мсье, тогда он вспомнит?

"От фа, обыграть ноту снизу вверх, в ре-миноре", - мысленно повторил Мишель слова мсье, плавно опуская смычок на струны. Звуки опять легли неровно, с едва слышной фальшью, словно он играет на расстроенном инструменте. Но этого не могло быть, он только что сам настроил его! Значит, дело не в инструменте, а в нем самом?

Мишель наморщил лоб, посмотрел на пальцы левой руки, попробовал взять несколько аккордов. Точно, за полгода он сильно вытянулся, и мышечная память подвела его - теперь пальцы надо ставить ближе. Вот что зачит перерыв в игре, когда растешь! Понятно, почему мсье хмурился во время его исполнения. Да он и сам это прекрасно слышал, просто сразу не понял, в чем дело.

Меж тем, мелодия в голове уже зазвучала, осталось только ухватить ее, по памяти. Мишель закрыл глаза и начал сначала, не забывая о расположении пальцев.

"Фа, обыграть снизу вверх, ми, ре, ре, до-диез..."

Нот не было, но мелодия в голове вела дальше. До того момента, пока от нее не остались только ощущения. Хоть убей, дальше первой страницы Мишель вспомнить не мог. Зато мог импровизировать. И кто скажет, что у него получается хуже, чем у Глюка? А когда мсье приедет в следующий раз, он сможет сыграть ему "Орфея". Или вариации на тему. Вот он удивится! А уж если он к тому времени и вибрато подтянуть сможет...

А привезет ли мсье ему ноты, как обещал? Ведь ноты - та же бумага, а бумага теперь для него - табу. Вдруг он передумает? Что же ему остается делать, совершенствовать только то, что он уже знает? Импровизировать на выученном и знакомом или... придумать что-нибудь свое!

Мишель распахнул глаза и даже перестал играть, представляя как он придумывает новые, прекрасные, необычные мелодии. А как обрадуется мсье! Ну, может, и не обрадуется, но точно не рассердится, это Мишель знал превосходно.

Бетховен, семнадцатая соната. Новые, пахнущие свежей типографской краской ноты. Очередной короткий отпуск между походами и сражениями. Валентьен больше времени проводит у него, чем со своей семьей — здесь тепло, покой и уют. 

— Эта мелодия такая тревожная, словно сердце заходится от странной тоски, — роняет Валентьен в невольную паузу, когда Гиллис, наклонившись к листу, разбирает ноты очередного пассажа.

— Это личное. Хоть он и посвятил ее драме Шекспира, между этими вещами нет ничего общего. Разве что стремительность и плавность мелодии такие же, как неотвратимый бег волн. Словно он хотел раствориться и утонуть в собственной музыке, и больше никогда не всплывать. Бетховен ведь написал ее тогда, когда думал о самоубийстве.

— То есть, как? — лейтенант непонимающе заглядывает ему в глаза.

— Он оглох, а любимая отказалась выйти за него замуж. Представь, каково музыканту лишиться и слуха, и личного счастья.

— Мне было бы гораздо страшнее лишиться зрения… — обескураженно качает головой Валентьен, хотя мысли его в этот момент безраздельно поглотила личная трагедия Бетховена.

— Ты — художник. А вот я его вполне понимаю. Я с легкостью могу играть в кромешной тьме, у пальцев есть собственная память. Но что бы я делал, если бы перестал слышать?

— Мир — это гармония, и те, кто плохо видят, часто обладают превосходным слухом, — осторожно замечает художник, внимательно всматриваясь в прищуренные глаза Гиллиса.

— Не знаю, как насчет слуха, но вот слухи обо мне ходят.

— Но ведь ты сам их о себе распространяешь.

— Запомни, мальчик мой, — маска его менторского тона не может скрыть едва сдерживаемого веселья, — слухи о женщине портят ее репутацию, а о мужчине — укрепляют ее.

— Гил, ты когда-нибудь можешь быть серьезным? — эхом смеется лейтенант, прижимая к груди планшет с рисунком, словно хочет укрыть в своем сердце боль глухого музыканта и тревогу о собственном будущем, тайна которого осталась в памяти слепой пророчицы Сент-Омера. — Сыграй, пожалуйста, еще. Сначала.

Начало он знает превосходно и уже научился играть с чувством — Валентьен не любит формализма…

Находясь вблизи, можно было рассмотреть оркестр внимательнее. В отличие от фальшивящих и сбивающихся детей, музыканты играли превосходно. Больше всего на себя обращала внимание девушка, играющая на флейте. Гиллис и раньше уже отметил ее, но теперь, стоя всего в нескольких шагах от сцены и слушая не заглушаемое скрипками соло, смог оценить ее внешность и талант по достоинству.

— Вам нравится исполнение?

— Да, она играет превосходно, — пригубил бокал Гиллис, не отрывая взгляда от очаровательной флейтистки. Чистые звуки серебряного инструмента вплетались в негромкий гомон залы, служа лишь приятным фоном, но завораживали, если обратить на них внимание и прислушаться. А если уж внимательнее присмотреться к исполнительнице…

«Ариозо» Баха, которое она сейчас играла — вот с чем можно было ее сравнить. Юная дева с упругой грудью и тонкой талией, нежная, словно лебяжий пух, трепетная, как дрожащие на длинных тонких ножках листья осины. И в то же время скрывалось за ее плавными, изящными жестами что-то дерзкое, дразнящее и будоражащее, скрываемое до поры, до времени, а если судить по мягко обрисовывающему ее фигуру полупрозрачному муслиновому платью, под ним у нее ничего не было. И барон был прекрасно осведомлен об этом.

Сделав еще глоток, Гиллис мельком окинул взглядом тех, кто стоял ближе всего. Занятые беседой, они не обращали внимания на исполнителей, ведь музыка была не более чем фон, украшение вечера, а музыканты — та же прислуга, не более. И это было нормально, он и сам их так воспринимал поначалу, пока барон не подвел его ближе. Хотел похвастаться талантливой девочкой? Или намекал на нечто большее?

Последние ноты растворились в ни на миг не замолкающих голосах. Гиллис вновь взглянул на очаровательную флейтистку. Едва заметный быстрый вздох — и зазвучали первые ноты «Шутки» Баха. Свободно и легко порхая пальцами по клавишам, она играла, вкладывая в свою игру всю душу. Но, неожиданно поймав взгляд девушки, Гиллис усомнился в наличии у нее души, как и в ее человеческой природе — тело ее в этот момент излучало столько силы и желания, дикой энергии и грации, что она больше была похожа на лесной дух, заманивающий запоздалых путников в лесную чащу, а вовсе не на человека. Огненно-рыжая ведьма с белоснежной кожей и очаровательными веснушками — порождение суеверных страхов и порочных фантазий.

И немножко рыжей флейтистки от WOMBO.