флешмоб. В бане (без порно и без эротики)

Изергун передёрнул затвор и попытался почесать прикладом зудящее место. Через броник и разгрузку это не получилось. «Вот же твари ползучие. И реппелент их не берёт, и антисептик не помогает. А завтра Шмини Ацерет», — с тоской подумал Изергун, и ещё раз попытался почесаться.

Месяц тишрей нынче не задался. Очень-очень хотелось попасть в кущи или в баню, в баню хотелось больше. В настоящей русской бане Изергун и был-то всего один раз в жизни. Эшелон тогда загнали на глухой разъезд где-то между Богдановичем и Алапаевском, офицеры глушили водку в купейном вагоне, срочники занимались тем же самым в плацкартных. Максимка толкнулся: «Изя, пойдём», — и сощурил свои и без того узенькие глазёнки, — «моя камбата сказала, камбата нам рация давала». Попрыгали через пути, потом ломились по непролазным весенним сугробам к крайней избе: «моя хазяина водка давала, хазяина баня топила, веник заваривала». Когда этот нехристь только успел? Десяти минут не стояли, а он всё разузнал, и что стоять будем не меньше пяти часов, пока технику из Тагила не подгонят, и что бани на разъезде по пятницам топят, и с «хазяиной» и «камбатай» обо всём договорился. Скрипнули калиткой: «сабака нету», прошли крытым тёмным двором к стоящему на отшибе строению, ткнулись в низкий предбанник. «Скидавай сапаги», — скомандовал Максимка, и через пару секунд уже нагишом, толкнул дверцу в парную. Изя последовал за ним, аккуратно сложившись пополам, но всё равно слегка шкрябнув по притолке загривком. Максик жестом скомандовал влезть на полок и сунул в руку пихтовый веник: «Дыши». Ловко зачерпнул ковшиком кипятка и ровно распределил по поверхности каменки. Уши моментально свернулись в трубочку, дышать иначе, как через веник, стало невозможно.

Когда пот хлынул ручьями, Максик жестом уложил Изергуна на полок и прошелся берёзовым и пихтовым вениками от пяток до шеи, наращивая темп и силу ударов, основательно излупил. Потом вытолкал Изю в чём мать родила на улицу и ловкой подсечкой отправил в сугроб. Возмущёный и слегка обалдевший Изя был возвращён в парную и всё повторилось сначала.

Раза после четвёртого Изя стал потихоньку приходить в себя и даже получать удовольствие, но на этом всё не закончилось. После шести или семи посещений сугроба, Максимка уложил Изю на пол, предварительно окатив водой из шайки, встал на него босиком и прошелся по позвоночнику, продавливая то пальцами, то пятками места сочленений мышц с костями, перешел на ноги, пробежался по всему размякшему телу и стал танцевать какой-то странный танец, выводя горловым пением заунывную мелодию. Иногда он нагибался и хватал конечности, вытягивая и заламывая их до хруста, иногда с вывертом оттягивал кожу и то, что удавалось ухватить под ней, переворачивал Изю и вытанцовывал на противоположной стороне, не прекращая свои заунывные фиоритуры...

Окатив напоследок вконец измученного напарника тёплой водой, вывел его в предбанник, усадил на скамеечку и вытащил откуда-то изрядный жбан: «Моя хазяина водка давай, хазяина моя кваса давай». Сам же скрылся снова в парной и ещё долго доносилось оттуда заунывное горловое пение.

Потом, распаренные и обессиленные они дули чай в служебном купе офицерского вагона, куда батяня комбат поселил их, сверхсрочников-контрактников, по сути, отдельно и от солдатни, и от господ офицеров, подчеркнув тем самым их несколько привилегированное положение и как бы особый статус.