Я страдал — и вы страдайте

Я в детстве дружила с одной девочкой. Девочке в обязанности вменялось раз в неделю навещать старенькую бабушку. Приносить продукты, помогать по хозяйству, разговаривать. Я ходила с подругой — поддержать. При мысли, что придётся идти одной, у неё начиналась истерика.

Разговоры с бабушкой были занятием специфическим. Старушка, ветеран тыла, пережила страшные времена. И говорила с нами всегда только о них. Рассказывала в подробностях — как нам казалось, даже приукрашивала. А может, и нет.

Родители девочки и её дяди-тёти визитов к престарелой матери по понятным причинам избегали. Отправляли своих детей. Той, по сути, было всё равно — главное, чтобы было перед кем воскресить свои жуткие воспоминания о голоде, о круглосуточном тяжёлом труде, об оккупации и всех её прикрасах, о родах в сыром подвале под бомбёжкой, о смерти ребёнка от нехватки молока. Каждый раз одно и то же, раз за разом. В мельчайших деталях. Десятилетним детям.

Но самое страшное — ненависть, с которой она смотрела на нас. «Бездельницы, лентяйки. Живёте, как у Христа за пазухой. На тарелке крошки оставляете, зажрались, хлеб с плесенью выкидываете. Гуляете по улице, в небо не смотрите. На всём тёплом и мягком, сытые и довольные. Вот вас бы в то время! Вот бы вам всё это пережить!..»

Мы выросли с чувством вины перед страдавшими — вины за то, что они страдали, а мы нет. Мы выросли на пожеланиях страдать так же, как они. Ведь страдать — это так благородно.

Но ещё я помню, как с классом ходили в мае поздравлять старичка-фронтовика, а он со слезами на выцветших глазах шептал: «Не дай вам Бог, ребята, чтобы это повторилось... Не дай вам Бог».