Ирония и жалость

О, дай им Иронию и дай им Жалость

Хемингуэй

В эфире рублика "товарищ комиссар хрустит булкой", и сегодня мы рассмотрим спасение Империи здорового человека. Хруст булки, за который не стыдно, и сценарий предотвращения Гражданской войны, в который поверить если и не удастся, то очень захочется.

Юрий Арабов, "Столкновение с бабочкой". К сожалению, здесь этой книги нет, но ищущий да обрящет. 

Февраль 1917. В Цюрихе сидит малоизвестный публицист Ульянов. На жизнь он зарабатывает фантазиями о Революции, но на деле боится ее, не хочет и приходит в ужас, когда она приближается. Да, его партия распространяла листовки на фронте - уплочено же - но кто их там читал, солдаты ведь неграмотны! И что теперь делать, надо ехать и возглавлять, иначе пацаны не поймут...

Царю Николая постоянно докладывают, что победа над Германией на расстоянии вытянутой руки. Что же, думает он, значит, еще миллион закопаем в землю (это о людях, не о деньгах). Нормальное мышление для монарха, он же не виноват, что он царь, оно само все вот так. Но Николаю стыдно становится так рассуждать. И когда приносят манифест об отречении, он его просто игнорирует. Вместо этого на свой страх и риск, проклинаемый всеми, начинает с кузеном Вилли переговоры о сепаратном мире.

Временное правительство берет власть как бы само и пытается царя арестовать, но его сносят раньше. Не так чтобы даже большевики сносят. Революция - стихия и хаос, большевики в нем просто чуть менее беспомощны, чем все прочие. Их не особо слушают, но хоть не сносят. А тут царь этот еще. Не нужен в революции никакой царь, но пока удобно; раз уж взял на себя переговоры о мире, пусть побудет. Временно. 

Здесь нет любимого булкохрустами покаяния перед царем. Царя едва терпят, хамят ему в лицо и всячески пытаются отодвинуть. Николай принимает это все с удивительным достоинством. Где он не имеет права голоса как царь, там выступает как гражданин России. Потому что не хочет закапывать еще миллион в землю. Переезжает в городскую квартиру, чтобы быть со своим народом в эти тяжелые дни. Имущество отдает на общие нужды сам, раньше, чем догадаются отобрать; живет на чиновничье жалование и еще получает пособие как многодетный отец. Аликс превращает его жизнь в ад, но к этому он привык; любовью и терпением он постепенно возвращает мир в свою семью - и в свою страну.

Люди меня не любят. Но любит народ. Народ – это когда людей ведет Бог. С народом я. Меня помазали на Царство. Я куда-то веду. Должен вести в сапогах. Но сейчас мне дали калоши. Чтобы меня не узнали. Может ли Государь быть в калошах? Нет. Но если меня узнают, то могут убить. Тогда народ исчезнет и останутся только люди. Плохие, хорошие. Ничем не связанные друг с другом. Этого допустить нельзя.

Да, в этой вселенной Гражданская война так и не началась. Устаканивается власть Советов при экономике НЭПа и номинальной, предельно урезанной монархии. Могло ли это удовлетворить жаждущих диктатуры вояк? Трудно поверить. Но поверить хочется.

Тем не менее расстрел в доме инжнера Ипатьева случится, и, возможно, в конце века канонизируют уже эти жертвы. Эгрегор такой у русской истории. Но крови в этой вселенной прольется немного, потому что все здесь способны на сострадание и самоиронию. Ключевое - все. Никакие хорошие люди не предотвратят Гражданской войны, убив всех плохих. Но каждый может найти хорошее в себе и вытащить на поверхность.

Царь Николай был дурачок, зато и хлеб был пятачок!..

Знаете, я же всякое читаю. В каких-нибудь там летающих магов я поверить могу. В то, что человек в пятьдесят лет способен осознать себя ничтожеством и через это перестать быть ничтожеством - не могу поверить. Тут, конечно, характеры героев не бьются с их предысторией. Жалкий невротик, каким тут выведен Ленин, не завоевал бы и десятой доли авторитета реального Ленина. Совестливый и рефлексирующий царь не ввел бы страну в мировую войну, да и из событий 1905-07 сделал бы выводы. Вояки и буржуазия не отказались бы от власти вот так за спасибо. Но все это не рождает "не верю", а рождает только "хочу верить".

Моя Саша была бы страшно недовольна такой революцией, брюзжала бы непрерывно, что пар ушел в свисток, а еще царь этот, стыдоба. Но приняла бы что есть. После роспуска ЧК или ушла бы в изучение и преподавание философии, как собиралась, или осталась бы в системе правоохранительных органов. С Щербатовым у них была бы ординарная семья, безо всякой драмы. Оба работали бы на благо людей своей страны, а не на то, чтобы побольше их убить - и ничего особенного в этом не видели бы. Так бы и не узнали, сколько горя и зла миновало их - и всех.

Из какой ямы мы выбрались, господа! Из какой глубоченной, как ненависть, ямы!..

Немного иронии. Немножечко жалости.

Неужели Ники вообразил, что эти каторжане, бродяги и смутьяны могут быть костылем?
Он сам однажды ответил на этот вопрос:
– Они современны.
–  Exactly!.. Но что значит, по-вашему, слово «современны»?
– Они чувствуют то, чего не чувствуем мы.

А вы способны признать, что другие чувствуют то, чего не чувствуете вы?

Книга как глоток свежего воздуха после всех этих попаданческих боев с чучелами. И даже не потому, что вокруг попаданца все выплясывают, а здесь передана обычная беспомощность и заброшенность человека в историческом процессе. А потому, что в этой книге нет никакой ненависти.

Признайтесь, амигос, вы же все давно ее читали и посмеиваетесь теперь над вашим рабоче-крестьянским комиссаром, узнавшим о существовании этой книги неделю назад (спасибо товарищу Юрию Валину). Если вдруг не читали до сих пор, не сознавайтесь в этом! Быстренько прочитывайте - и будто бы так и было.

Вот так просто.