Золотой формуляр

Еще совсем недавно было времечко, когда мне казалось, что больше к  «Химерам Эрлирангорда» я ничего больше не напишу. Пять романов только моих сольных и пока припрятанных до более лучших времён,  и один совместный с Никой Ракитиной «Мое королевство», и ее сольник «Бастион»… 

 И со стороны выглядит, будто пора уже закопать стюардессу. Но вот пишется шестой, в чистовом варианте есть без хвоста три главы, к остальным латаются дыры. Еще чуть-чуть, и можно будет начинать выкладывать.

И казалось бы, чего мне еще нужно. Сиди тихонечко и упорно работай, собирая паззл большого текста. Но у меня же всегда так. Хотели как лучше, а оказалось - как всегда. Так что я сегодня поймал себя за писанием... даже не знаю. Вбоквелла? Спин-оффа? Или, хехехе, фанфиком на себя самого? Я понятия не имею, как это должно правильно называться. Но почему-то испытываю в процессе такой кайф, и ужасно хочу, чтобы кто-нибудь, кроме меня, это видел.

Обычно-то дуракам полработы не показывают я не показываю текст, который всего лишь наброски, еще даже не проект. Но пускай будет исключение. 

Вот прямо тут и буду складывать по мере написания. А заинтересованные лица пусть трепещут в ожидании. Потом, когда закончу (а даст Бог, и закончу), положу отдельным праизведени. А пока так.

Все продолжения будут идти под тегом »Золотой формуляр» и нумероваться по порядочку  

"Золотой формуляр".

Конец апреля 1897 года.

Эрлирангорд, Генуэза.

… И в каждом мраморном завитке торжественно и печально умирала роза…

Сон прервался от стука отворяемых ставен. Звук дождя, ровный и плотный, вошел в комнату. А вместе с ним и свет пасмурного апрельского дня. Судя по тому, как он падал сквозь густые ветки деревьев, что росли прямо за окном, было за полдень.

Феликс Александер Сорэн, личный советник государыни и Посланник Церкви Кораблей, осторожно приоткрыл сначала левый глаз, потом правый, и очень удивился, обнаружив, что половина лица будто онемела. Попробовал улыбнуться. Улыбка вышла кривой и натянутой, губы не желали складываться в ровную линию. Тогда милорд Сорэн выпростал из-под ватного одеяла, под которым он лежал, непослушную руку – и не смог поднести ее к подбородку. Она упала, точно неживая, задела стакан на прикроватном столике. 

На шум в комнату заглянул Марьян – бывший дедов ординарец. Милорда Даниила Сорэна не стало несколько месяцев назад. Марьян горевал по нему, как по родному отцу, и абсолютно не представлял, что ему делать теперь с собственной жизнью. Феличе, разумеется, забрал ординарца к себе. А что произошло потом… он не мог вспомнить.

-- Милорд в себя пришли, -- сообщил Марьян непонятно кому. Как будто здесь, кроме Феличе, был еще один милорд.

-- Доброе утро, -- проговорил он. Голос звучал внятно, и хотя бы это обнадеживало.

Марьян почему-то смутился, как девушка, задвигал белесыми бровками. 

В наступившей тишине сделалось отчетливо слышно, как за окном шуршат по гравию колеса. 

-- Кто-то приехал?

Марьян смутился еще сильнее.

-- Давайте, милорд, я вам постель поправлю. И рубаху чистую принесу переодеть. Умыться желаете?

Не дожидаясь ответа, он вытащил из-под головы у Феличе подушку и принялся взбивать. 

Сорэн оценил такой способ не встречаться с хозяином глазами, но говорить было трудно. 

Звук автомобильного клаксона разрезал воздух, вспорхнула невесть откуда голубиная стая. Как будто он по-прежнему был в столице, в своем кабинете в Твиртове, где с уступов цитадели при малейшем звуке срываются целые оравы этих крылатых проглотов.

Но здесь было незнакомое место. Насколько Сорэн смог судить, всего лишь поозиравшись по сторонам и прислушавшись, -- одноэтажный дом за городом, просторный и светлый, но словно вышагнувший из старинных времен. Об этом говорила и обстановка комнаты, в которой Феличе лежал, и звуки и запахи. 

Авто за окном заложило круг и мягко затормозило возле крыльца. Хлопнула, открываясь, дверца, потом звякнул дверной колокольчик.

-- Кто?!

Впрочем, Феликс Сорэн мог бы и не спрашивать. Ни по лицу Марьяна, ни по звуку шагов в коридоре – по собственному сердцу, пропустившему сперва один удар, потом второй, и лишь затем тяжело толкнувшемуся где-то, кажется, в самом горле, он понял – государыня.

-- Нет! Ради всего святого, нет! Скажи, что я болен и не принимаю!

-- Все знают, милорд, что вы больны и не принимаете. Вас сюда потому и привезли, -- чтоб визитеров поменьше.

Он не мог, никак не мог позволить, чтобы она увидела его – таким. С осунувшимся лицом, правая половина которого перекошена и неподвижна, с ввалившимися глазницами, заросшего жесткой и седой щетиной. В мятой рубахе, пропахшей лекарствами и потом, вызывающего только жалость, -- когда единственное чувство, которого Феличе от нее ожидал…

Он не успел додумать.