Черновик «Огней святой Эллы»

Не могу пройти мимо «чернового» флешмоба. Хочется делиться отрывками в процессе написания, когда накатывают волны почти детского восторга и любви к персонажам, но пока нет возможности: поторопилась, подав рукопись на конкурс от издательства «Феникс», и теперь довожу до ума.

Если описывать «Эллу» в двух словах, то это мрачный ретеллинг «Девочки со спичками», в котором есть:

• альтернативная Дания времён Первой мировой;
• городские легенды;
• аллюзии на другие сказки Андерсена;
• стекольный завод вместо спичечной фабрики;
• загробная хтонь.

В одном из недавних постов я даже разбирала, на что похожа книга.

А сейчас — небольшой фрагмент, который вне контекста скажет мало, но я очень люблю его за атмосферу.

Сквозь низкие тучи проглядывало солнце. Оно вставало — как и всегда — на востоке, и Элла невольно вспомнила слова Рауна.

«Я напишу тебя рассветом».

Ветер трепал волосы и раздувал юбку парусом. Она стояла на окоёме песчаной косы. Море, холодное и синее, ластилось к ногам, как дикий зверь, вдруг захотевший ласки.

— Так?

Она оглянулась.

— Да.

Висельник стоял у неё за левым плечом — на расстоянии вытянутой руки. Его босые стопы утопали в песке. Под истрёпанной холщовой рубахой ходили рёбра. В прорехах виднелась бледная кожа, покрытая сетью кровоподтёков. Но при солнечном свете стало особенно заметно: синяки сходили, раны затягивались. Даже губы порозовели. Язвы больше не сочились гноем. Он был похож на человека — грязного, измождённого, но все-таки живого.

— Ты...

— Знаю.

— И что мне теперь, молчать? — Элла вспылила. — Раз знаешь наперёд, что я скажу.

— Нет, я не знаю слов. Только намерения.

Она продолжала жадно разглядывать его, будто видела впервые. У него были острые, выступающие скулы и небольшая ямочка на подбородке. Прямой нос. Глубоко посаженные глаза. Прежде она не могла рассмотреть их цвет: они казались такими же бесцветными, как гной, сочившийся между век.

— Голубые, — выдохнула вслух. — Почти синие, да?

Он запрокинул голову к солнцу. Дёрнулся на горле кадык. Висельник запел.

Элла от неожиданности отшатнулась. Она помнила, каким хриплым, надтреснутым был его голос, когда они заключали сделку — как он выталкивал слова осторожно, будто ребёнок, который учится делать что-то в первый раз. И тот вопрос про немоту... Если он был нем при жизни, тогда понятно, откуда столько жажды.

Его голос креп — низкий, сильный, он крылатым буревестником летел над побережьем. То была какая-то старая песня — на древнем языке, который Элла понимала через слово, и всё же она стояла, не смея пошевелиться, ловя каждую строку — про море и... любовь к нему? Нет, наоборот, море отняло любовь, прекрасную девушку с цветочным именем — Лилетт, — и теперь герой скитался, взывая к волнам, но не мог найти любимую...

Когда он умолк, она шагнула навстречу. От того, как звучала эта песня, Элле хотелось не то плакать, не то броситься в воду — чтобы уйти по дорожке из солнечного света, как сделал одинокий юноша из легенды.

Она порывисто обняла Висельника. Лбом коснулась его груди. Он не смотрел на неё: голова по-прежнему поднята к небу, глаза закрыты. Длинные нечёсаные пряди падали на лоб, капли в волосах поблёскивали подобно жемчугу.

Он не обнял её в ответ. Не коснулся даже пальцем. Но Элла вдруг ощутила нечто, похожее на благодарность. Не колючая волна раздражения, которая била её наотмашь, но лёгкая пена, долетевшая до берега.

Прилив обнял обоих за щиколотки. Элла зажмурилась — и оказалась снаружи.

Там не светило солнце.