Мой ад и рай два раза

Мои АД и РАЙ… два раза... Так случилось что в своих произведениях я дважды описывала Ад и Рай, и все эти картинки я на самом деле увидела в ярких снах, так что мне казалось, будто я нахожусь там в реальности… мне до сих пор верится, что я смогла заглянуть туда – за грань реального…

Мне стало интересно вот что: а у вас, дорогие мои творческие, пишущие и рисующие друзья, случались ли когда-нибудь такие видения???  

Если ДА, то при каких обстоятельствах они возникли??? Есть ли их описание в ваших произведениях (в стихах, прозе, зарисовках, картинах)??? ПоделИтесь, пожалуйста!!!  

…ведь, думаю, у каждого из нас – свой ад и свой рай… это также индивидуально и неповторимо как лица людей, как линии на ладонях… но это всегда сильнейшие картинки… до потрясения!!!  

АД № 1. Впервые я увидела Ад во сне, когда мне было лет 9… с тех пор не могла забыть это тягостное ощущение, которое мне было сложно передать словами… только потом повзрослев, я прочитала в великой комедии Данте описание Лимба – кромке Ада и поняла что именно туда меня и закинуло тогда моё детское подсознание… и я постаралась передать эти чувства в стихотворении, оно есть в рассказе «Смерть Золушки»:  https://author.today/reader/41943

***

                Входящие, оставьте упованья!

                Данте Алигьери

Здесь время загустело и застыло –

Трясущийся разбухший желатин.

В один комок, что будет, и что было,

На тряпки-лица – выцветший сатин.

Картина неизменно монохромна –

Коричневая, скорбная гризайль.

И тени в похоронных балахонах

Не поднимают тёмные глаза.

Здесь говорят не часто и не громко,

Ни встречам, ни друзьям никто не рад.

Но всё же Лимб – ведь это только кромка,

Ведь самый первый круг – ещё не Ад?

Без солнца, без желаний, без надежды,

Необъяснимой вечностью больны,

Заложники, мы здесь застряли между -

Меж тем и этим полюсом войны.

Надёжный тыл ничем не содрогаем,

И со смолой котел не подожжён,

Трёхглавый Цербер не пугает лаем,

Как тех, кто плачет ниже этажом.

Терзающие страхи бесполезны –

Мы удержались, что ни говори,

На самом краешке опасной бездны,

Что молча дышит, где-то там – внутри… 

РАЙ № 1. Видения Рая обрушились на меня при довольно страшных обстоятельствах, когда, возвращаясь из командировки, мы ночью в сорокаградусный мороз слетело с трассы и замерзали… это реальное происшествие описано мной весьма подробно в рассказе «Круг доверия» сюжет этого рассказа имеет под собой реальную историю: 

https://author.today/reader/56995

«Снаружи всё было залито рассеянным оранжевым светом. Сонечка стояла на перекрёстке нескольких дорог рядом с выродившим её из своего чрева авто. Но теперь это был не потёртый микроавтобус, а дикий симбиоз живой и неживой природы. Машину покрывала плотная жёлто-зелёная переливающаяся, как голограмма, чешуя, а очертания приобрели сходство с упитанным, плотно позавтракавшим детёнышем гигантского динозавра.

        Не зная, в какую сторону направиться, Сонечка с удивление дну странность. В чудной местности смешались все географические пояса и времена года.

        Прямо перед ней величественные пейзажи, от которых захватывало дух, имели вид совершенно зимний. Гигантские ели, каждая из которых едва ли поместилась бы во Дворец Съездов в качестве новогодней кремлёвской красавицы, смиренно смотрелись в гладь не замерзающего озера, держа на своих лапах тонны пушистого снега. Горы за стеной леса сверкали исключительной белизной на фоне фиалкового неба.

        Но на противоположной стороне лагуна катила горячие лазурные воды к подножию пышных тропических джунглей. Над огромными, как банные тазы, цветами ярких неоновых оттенков летали нереальные стрекозы, словно игрушечные вертолётики размером подстать цветам. Чистейший песок пляжа дышал жаром. Кудрявые облака клубились на горизонте, оттеняя пышное великолепие.

        Справа буйствовала весна. Распускались первые бутоны. Деревья и кустарники представляли собой пушистые шапки из соцветий: сирень, черёмуха, яблони и одурманивающий аромат надежды. Над цветущим весенним садом хохотнул раскат, небо «раскололось» и подмигнуло молнией. «Люблю грозу в начале мая! Здесь, наверное, всегда только первый гром!» – догадалась Сонечка и уже не сомневалась, что по левую руку увидит осень.

        Озорной ветер срывал с разноцветных крон охапки листьев, но никак не мог оборвать. Листья то кружились в весёлых хороводах, то тихо опадали на мягкий духмяный прелый «ковёр». Только теперь Сонечка увидела, что среди растительности прячутся замысловатые постройки, похожие на храмы всех стилей и религиозных конфессий.

        Кокетливые японские пагоды притаились в зимнем пейзаже, весенний сад утопил в цвету воздушные беломраморные античные портики с арочными анфиладами и колоннами-кариатидами, осенние листья щедро осыпали богато инкрустированные терема времён Ивана Грозного, переходящие в строгие вытянутые готические костёлы, а из тёмно-изумрудных зарослей вечного лета выглядывали ступенчатые пирамиды древних инков.

        Из немыслимо переплетённых загадочных строений стали неспешно выходить люди, странно и красиво одетые в костюмы всех эпох в самых странных сочетаниях. Они приветливо улыбались и махали Сонечке руками, приветствуя её – путешественницу из другой реальности. Сонечка не удивилась и тому, что некоторые из них, легко отталкивались от поверхности земли, взлетали, устремляясь по своим делам на прогулочной скорости, или зависали в воздухе, словно что-то обдумывая. Почти вплотную к Сонечке подъехал на невообразимом пятиколёсном велосипедике маленький большеглазый мальчик и стал тихо дёргать её за подол:

– Мама, мама!

– Павлик! Сыночек мой! – Сонечка крепко обняла малыша и стала неистово целовать, заливаясь слезами.

– Мамочка, не надо плакать! Не плачь никогда! Знаешь, как тут холошо, а когда ты плачешь – мне глустно… Смотли, у меня зуб выпал, молочный!»

Ад № 2. Второй раз я увидела картины ада (и да, это снова был Лимб), когда начинала писать третью часть книжной серии «Шизариум», теперь в книге «Шиза: три в одной» есть главы, где герои блуждают по кромке ада… вот так впервые в главе «Одинокие кельи» предстаёт Лимб перед глазами заточённого там отца главной героини: https://author.today/reader/96301/1001771

«Партсобрание затягивалось, по подсчётам Геса, шло оно примерно, полтора земных года, а может и за два перевалило. Точнее, когда он попал сюда, собрание уже было в разгаре, и сколько времени оно длилось на самом деле, было неизвестно. Гес периодически заглядывал в окно без стёкол, отыскивал среди партийцев своего отца. Он сразу узнал его, только никак не мог вспомнить отцовское имя. Тот выглядел теперь совсем юным и старательно конспектировал десятый том сочинений В. И. Ленина. «Странно, – думал про себя Гес, – отец теперь моложе меня, сидит тут безвылазно, совсем рядом, а встретиться мы никак не можем, почему-то…» На собрании решался вопрос первостепенной важности: что первично: материя или сознание. Партячейка раскололась на два непримиримых лагеря. Поэтому в ближайшие годы ожидать завершения столь архиважного диспута и в голову никому не приходило.

Можно целый век стоять здесь бесцельно, всё равно никакого толку. Коммунисты погрязли в демагогии и никогда не придут к единому решению. Гес вздохнул и побрёл по бесцветной и безрадостной каменистой пустоши. К удивлению, он встретил здесь много знакомых, особенно из тех, кого знал только по графическим портретам в советских учебниках истории и литературы. Здесь, в принципе, было даже неплохо, хотя и не так чтобы уж очень хорошо, точнее – никак. Вот это самое «никак» и было настоящей пыткой для пленников томительной бессрочной ссылки. Ни-как… в ве-ках…

Да, нужно отметить, что аборигены не испытывали боли, болезненных приёмов здешние смотрители по отношению к подопечным не применяли. В отличие от других уступов, откуда доносились неумолкающие стоны и крики, что отражались далёким эхом в горах и поистине были душераздирающими. Лучше не слушать и скорее отойти подальше от края чудовищного многоступенчатого яра.

Бесконечно длилось здесь серое монохромное существование без солнца, бурь, печалей и радостей, вообще без эмоций. Но это было, конечно, несравнимо лучше, чем корчиться в Огненном поясе, обрастая новой кожей, когда с тебя её тут же беспрестанно сдирают безжалостные бесы. Или пить-пить-пить до той немыслимой степени, пока надуется, до предела истончится и, наконец, лопнет тонкая оболочка. Но всё равно не напиться, продолжая испытывать дикую жажду. Гес видел однажды этот ужас, когда его вели сюда, в Лимб. Но так как острых эмоций по этому поводу он уже испытать не мог, то ему было слегка неприятно. Лучше не вспоминать об этом.

У подножия Горной гряды располагалось местечко под названием Скорбные Ясли. Это было поле, выгнутое, словно большое блюдо, между горами. Здесь обитали души младенцев. Маленьким жителям поляны на вид было от трёх до пяти лет. Многие из них спали, умостившись под валунами или на них. Ребятню можно было бы принять за младшую группу детского сада на прогулке, если бы не одно существенное отличие здешних детей от обычных, земных. Все они были печальны, словно погружены в дрёму, а если даже пытались играть, перебирая мелкие камушки, то делали это, не издавая ни единого звука (вот где осуществилась мечта всех без исключения воспитателей и педагогов).

Гес знал, что там, далеко, за Горной грядой, в Ветрянном Поясе, и вовсе нет ни земли, ни даже камней. Вечный ураган мчит по кругу, неся легкие души и не давая им ни секунды покоя. Такое наказание терпят легкомысленные любовники, которые не знали порядка и предела в своих плотских утехах. Вот и теперь после смерти не знают они успокоения.

Иногда Гес даже завидовал им, глазея издали, как несутся и кувыркаются жертвы сладострастия, норовя схватить друг друга. Некоторые из них, сцепившись парами или группами, пытались заняться любовными утехами прямо в воздухе. Но вечный ветер неизменно нарушал их распутные планы и, оторвав друг от друга, гнал по кругу, по опостылевшей за тысячи лет орбите с невероятной скоростью. Распутники стонали, рыдали и корчились от неудовлетворённой похоти и, вероятно, испытывали настоящие страдания, в которых виноваты были только сами.

Послушав завывание Вечного ветра, что трепал и разделял обречённых любовников, Гес кинул на них прощальный взгляд и отправился привычным маршрутом. Его путь проходил через одно из самых интересных мест их окраины, что звалось Одинокие кельи, если такое прилагательное, как «интересный» вообще может быть применимо к этим землям.

Жители Лимба не имели своих домов. По большей части они не были привязаны к какому-то одному месту, чувствуя себя бесприютными скитальцами. Но в районе Одинокие кельи образы жилищ символизировали серые арки разных размеров. В этих условных комнатах без окон и дверей встречались прелюбопытные жильцы.

Под одной из многочисленных арок сидели сразу два обитателя, скованные между собой неразрывными цепями. Были они совсем разными, а почему их соединили, знали только Высшие Сферы.

Первый, высокий и суровый на вид – Гражданин Майк, − чаще хранил скорбное многозначительное молчание. Его крупная фигура заметно возвышалась над пришитым к нему беспокойным собратом по несчастью. Пребывая в невыразимой тоске, он словно пытался смириться с этим своим «продолжением» и не мог.

Второй же, с копной всклокоченных серых куделей – баламут и охальник, − был мучим неистребимым хроническим похмельем. Он бесконечно бормотал рифмованный бред, то приставал ко всем и клянчил хоть каплю на опохмел, вечно жаловался и плакал, а то впадал в застылое забытьё. В такие моменты, пользуясь тем, что визави отключился, Гражданин Майк пытался говорить как можно тише, хотя это ему никак не удавалось, трубный сочный голос его слышен было далеко. Гигант спрашивал у каждого проходящего мимо, нет ли у того пистолета или хотя бы пусть (чёрт с ним!) маленького пистолетика. Но тут из дремоты возвращался в сознание его мучитель и заводил заново свою заезженную пластинку из жалоб и похмельного бреда. Большому брату оставалось лишь скептически поглядывать на того свысока с плохо скрываемой брезгливостью.

Гес любил наблюдать за этой парочкой, они казались ему знакомыми, привлекали своей живостью и разницей темпераментов, а встретить такую редкость для здешней убийственной монотонности – огромное счастье.

В соседней с ними келье обитала Света-Ева. Стройная красивая женщина с приросшей маской одухотворённости на лице. По сравнению со всеми другими обитателями, она казалось наиболее живой. Гес часто видел её на самом краю гигантского чёрного обрыва, в котором кипели бесконечное горе и боль. Она стояла, исступлённо шепча то ли молитвы, то ли заклинания. Не разобрать. В невыразимой тоске ходила она по опасному склону, будто хотела сорваться в бездну, ища верной и окончательной погибели.

Бывало, Гес озадаченно наблюдал за ней во время обострения приступов её душевных страданий. В такие моменты она металась, не зная покоя, кого-то поджидая или пытаясь найти. Страдалица кидалась к каждому встречному, пытаясь заглянуть в чужие глаза. Прохожие шарахались от неё, оставаясь равнодушными к её мытарствам.

Иногда она являлась, держа в руке несгорающую свечу, которую наклоняла и капала горячим воском себе на руку, на одно и то же место. Гес хорошо понимал для чего она это делает – с целью почувствовать боль, то есть хоть что-нибудь почувствовать. Он и сам не раз в отчаянии бил со всей силы кулаком в скалу. Но не мог уловить что-либо, даже отдалённо напоминающее боль. Так же, наверняка, и она больше ничего не могла ощущать и горько тосковала по этой привилегии земной жизни.

В келье у женщины хранилось несколько металлических крюков, и она часто сидела в задумчивости, перебирая их, взвешивая на руке то один, то другой. Иной раз, будто выбрав какой-то из них, она брела к соседям и предлагала старшему – Майку − поменяться на что-нибудь, протягивая ему крюк. Но тот сурово отводил её руку и отворачивался, видимо, ему нечего было дать взамен. Со вторым она не общалась вовсе, уворачиваясь, когда тот пытался схватить её за подол. Но иногда вдруг имитируя эмоции, она заверяла, словно обращаясь к невидимой публике, что очень-очень любит и уважает их, но только где-то очень-очень глубоко в своих мыслях.

Среди череды арок-«келий» встречались и помещения, исполняющие функции актовых залов. Это были огромные комнаты, без крыш, с пустыми проёмами вместо окон и дверей, по сути это были одни лишь стены, такие же безликие, как и весь окружающий пейзаж. Разные группы по интересам слушали там своих нудных и, как на подбор, гнусавых лекторов. Над входом в один из таких залов каменный барельеф пафосно возвещал «Великие читки». В поисках хоть какого-то разнообразия Гес присоединился к группе сидящих рядком зрителей. Растормошив полусонных соседей, спросил у них, о чём это тут вечно рассказывают. В ответ те деликатно намекнули, что это места исключительно для членов жюри и экспертных комиссий различных больших литературных конкурсов, а читают им книги выбранных ими же лауреатов. «Ступайте, ступайте отсюда, голубчик, здесь смертельная скука!» – любезно посоветовали ему дружно в голос. Гес, благодарно кивнув, понуро побрёл восвояси.

После литературных залов следовали выставочные павильоны и здания крупных издательств художественной литературы. Эти, в отличие от продуваемых голых стен «Великой читки», представляли собой серые коробки, которые также не имели окон и дверей, однако не имели они и проёмов, куда бы можно было зайти либо выйти. Это были бетонные ячейки без крыш. Каким образом туда вообще попадали люди, было великой тайной мироздания. Покидающих эти стены, за всё время пребывания Геса в Лимбе, тоже не наблюдалось…»

РАЙ № 2. В той же книге «Шиза: три в одной» описан и рай, который довольно часто во сне я вижу в виде летающего островка, на котором только один жилой дом – это домик моей покойной бабушки с яблонями, полисадом и огородиком… в полисаде – всегда цветущий май с его первыми цветами, зато в противоположной стороне, на огороде – всегда тучный август с богатым урожаем томатов и яблок… https://author.today/reader/96301/801476 

…итак отрывок из главы «Остров-рай»:

В нашем доме тепло и покойно,

Здесь по-прежнему только свои:

Тот же чайник, часы, рукомойник,

Что по каплям отсчитывал дни…

Бабушка отворила ставни и маленький дом, словно открыв глаза спросонья, вздохнул полной грудью. Две комнатки и кухня наполнились мягким золотым светом. Десяток оголтелых солнечных зайчиков запрыгали по белоснежной скатерти, по фарфоровым чашкам и по блестящим изгибам величавого самовара, что возвышался хозяином посреди стола. Бабушка, глядя на своё улыбающееся самоварное отражение, часто любила вспоминать:

– А помнишь, как ты маленькая стишок рассказывала: «Я хочу напиться чаю, ко смовару подгибаю!»

Крепкий чай в это утро дополняли целое блюдо хрустящего «хвороста», обсыпанного сахарной пудрой, и пиала густой сметаны. Ажурные поджаристые крендельки источали призывный аромат. Да, бабушка из простой муки, масла и сахара могла приготовить просто королевские вкусности, равных которым не найти.

Два больших окна Янкиной комнаты глядели в палисадник. Там вовсю цвели ароматные нарциссы, их нежные желтоватые кружева оттеняли сочные пятна алых тюльпанов. Россыпью крепеньких шариков-бутонов покрылись два раскидистых куста пионов: один бело-розовый, а второй густого свекольного цвета. Некоторые бутоны, похожие на толстых птенцов, уже начали выпускать на свет свои первые волнистые пёрышки.

Букет сирени, как ребёнок на руках,

В резных кружавчиках сиренево-крахмальных.

Опять весна оставит в дураках,

Пройдя насквозь крамольно и фатально…

На забор палисадника свешивались щедрые гроздья сирени. Любуясь её цветением, которое нынче выдалось особенно буйным, бабушка всегда замечала: «Это папина сирень, он посадил. Первую, когда ты родилась. Вон, вишь, какая теперь высокая стала да разрослась, а вон ту, что поменьше, − на рождение Лёнчика саживал. Так она что-то всё болела, не цвела, но потом ничего, одыбалась. Теперь вишь, почти твою догоняет».

Благоухание сиреневых кустов смешивалось с запахами цветов, проснувшейся земли, первой травки, но временами всё же, словно наплывами, перебивало их. Сиреневый аромат то скромно откатывал, как бы давая возможность пощеголять и другим красавцам, но затем выпускал на волю сильнейшую волну, что накрывала собой маленький палисадник и врывалась в открытые форточки восточной стороны белого домика.

Да, на востоке их уютного парящего в Межмирье островка всегда был май. С противоположной, западной, стороны дома всегда буйствовал щедрый август. Там располагались довольно обширные для городского частного сектора сад с огородом. Всё было так же, как при земной жизни бабушки, с той лишь разницей, что цветущий майский палисадник соседствовал с плодоносным августовским садом.

Яблони клонили усталые руки, полные спелых плодов. Так же как при жизни дедушки, что умел прививать несколько сортов на дереве, они давали совершенно разные яблочки. Так на одной яблоньке рядом с бордовыми кисло-сладкими ранетками соседствовали мятные зелёные яблочки, а с другой стороны крону обсыпали жёлтые, совершенно медовые, что при созревании становились полупрозрачными.

В открытой высокой теплице вились огуречные лианы. Маленькие огурчики в белой юношеской щетине притаились за разлапистыми шершавыми листами, но им не суждено стать взрослыми, бабушка скоро сорвёт их и нарежет в салат вместе с мясистыми помидорами.

Томатные гряды протянулись вдоль огорода, неся невероятно крупные спелые «бычьи сердца» и россыпи жёлтых помидоров-«лимончиков». Периметр участка обрамляли заросли малины, мерцая множеством сладких подарочков. Дул тёплый ветерок, играя листами и ветками. У дальнего забора среди многочисленных кустов чёрной смородины выделялся один крыжовенный колючий «ёжик», усеянный маленькими полосатыми ягодами, похожими на крошечные арбузики. За забором на улице шумели тополя, пуская по ветру свои пушинки. Там царствовал вечный июнь. Белые пушистики летели медленно в тёплом прогретом воздухе, делая пространство чем-то похожим на медленно-текучую жизнь аквариума.

Соседей же не было вовсе, да и откуда им, скажите, взяться, ежели домик с приусадебным участком и надворными постройками парит в неком загадочном пространстве, которое и называют-то все по-своему. Кличут астралом и мировым информационным полем, да мало ли ещё как. Вот, например, есть такие, кто уверен, что это место − только странный повторяющийся сон, слишком яркий и осязаемый, чтобы быть сном, но слишком свободный и невероятный, чтобы быть реальностью…»