Голый Эричек, голая Итта...
Автор: Итта Элиман— Ублюдок!!!
Это первое, что Эрик услышал в день закрытия карнавала, самый беспокойный день своей славной жизни. «Ублюдок» прозвучало почти одновременно с возникшей сильной болью в боку. Эрик открыл глаза. Незнакомый господин нависал над ним, пучил круглые зенки и давил сапогом на запястье. — Это ты?! Ты? Жердь! У-у-убью!
Новый удар сапогом в бок оказался сильнее прежнего. Но Эрик уже проснулся, ткнул господина свободным кулаком в колено, высвободил руку и попытался вскочить. Получил тычок тяжелой подошвой в голую грудь, махнул руками, оттолкнулся от ножки кровати, ухватился за нее и, вскочив, налетел на господина, крича:
— Ричка, беги!
Ричка сидела на матраце, прикрываясь одеялом, и не шевелилась. Просто окаменела, как статуя.
— Никто никуда не бежит! — Господин в дорогом камзоле, аккуратно застегнутом до самого горла, так, что голова выглядела тыквой на блюде, оттолкнул Эрика, сцапал с табурета нож и направил его парню в живот.
Эрик непроизвольно сделал шаг назад, уперся в стену. Помещение вовсе не было предназначено для дуэлей.
— Не шевелись! — держа нож на вытянутой руке, приказал застегнутый господин. — Лишишься яиц. Сразу! Ты! — Он махнул ножом в сторону Рички. — Потаскуха! Быстро одевайся и складывай чемодан. Мы уезжаем! Просидишь все каникулы в своей комнате! Гулять — только со служанкой!
— Ричка... — начал было Эрик.
Господин с безумным взглядом снова махнул ножом в сторону Эрика. Нож прошелся в десяти сантиметрах от его живота.
— Не шевелись и не разговаривай. Маричка собирается. Ты молчишь. Щенок! Столб фонарный! Какой ведьмовой матери ты здесь? Ты же ехал совсем в другую сторону. Специально следил за мной? Хочешь получить мои денежки? Мою красавицу дочку? Может, тебе еще чего завернуть? «Я не пью. И вам не советую». Наглый мерзавец!
Лицо господина стало таким красным, что, казалось, вот-вот лопнет. Губы тряслись.
— Ричка просто моя девушка, господин... — попробовал Эрик, сообразив, наконец, что имеет дело с ее сумасшедшим богатеньким папашей.
— Ну не-е-ет! Ричка. Не. Твоя. Девушка. Ты — никто! Нищеброд! Я видел сюртук твоего деда. Три золотых, не дороже. И тот в дырах. Ты, — господин сделал шаг вперед, держа в одной руке нож, а другой тыча Эрику в грудь, прямо в косточку между ребрами, — больше никогда к ней и близко не подойдешь! Никогда! Иначе... Я знаю, где ты живешь. Мне по силам пригнать в долину отряд бандитов и сделать с вашей землей такое, что твоего деда-пропойцу инфаркт хватит. Усек? — Холодный нож плашмя лег Эрику на грудь. — Чувствуешь холод снаружи? Почувствуешь внутри! Исчез! Живо! Э-миль! — Имя брата прозвучало с издевательским ударением на букву «э».
Эрик видел, как завернутая в одеяло Ричка собирает вещи. Медленно, безучастно, точно во сне. Он все ждал, что она на него посмотрит, даст взглядом понять, что ему делать. Но Ричка была как заколдованная.
— Па-а-ашел вон! — Господин лицо-на-блюде повернул нож так, что тот уперся острием Эрику в грудь, и повел лезвие вниз — к паху.
Эрик не выдержал, отшатнулся в сторону и... выпав в приоткрытую дверь, оказался сидящим голым посреди коридора.
— Вали отсюда, нищеброд! — Гневный папаша выскочил с ножом в коридор. — Штанов не получишь. А вернешься — отрежу причиндалы к ведьмовой матери!
Дверь захлопнулась.
«Хорошенькое начало дня!» — подумал Эрик, оглядывая пустой коридор.
Открылась какая-то дверь, из нее выглянула молоденькая медсестра, взвизгнула, и дверь захлопнулась.
— Подумаешь, пугливая какая, — буркнул Эрик.
В комнате кричал взбешенный папаша:
— Что ты себе думаешь? Он заделает тебе ребенка, как паука раздавит. И все. Вся твоя карьера! Все мои надежды! Такая же глупая шлюха, как твоя мать. Вам там чешется? Да? Отвечай! Мать твоя — неблагодарная бесприданница. Но ты-то нет! У тебя все есть! Ты можешь выбрать себе достойного мужчину. А не это наглое отребье. Теперь ты порченная! Что ты наделала?! Не смей реветь! Не то ударю!
«Надо же, папаша... Долбанутый по полной! Бедная Ричка...» — Эрик поморщился, поднялся и пошел по коридору, прикрывая руками мужское достоинство. Надо было отыскать какую-никакую тряпку, чтобы прикрыться.
Огромная городская больница святой Теломеразы имела все известные медицинские отделения. Но Эрик в медицине не смыслил, помнил только, что столовая на первом этаже, а прачечная — в подвале соседнего крыла. Вот туда-то ему и было нужно.
Он спустился по лестнице на один этаж. Дальше надо было пройти по длинному коридору, куда выходили двери палат. В коридоре было пусто, и Эрик припустил по нему бегом, чтобы как можно скорее оказаться на лестнице нужного ему крыла.
И вдруг из палаты вышли два санитара.
— Ох ты ж! Опять голозадый! — воскликнул один из них.
— Лови буйного! — крикнул другой кому-то, кого Эрик не видел.
Они бросились на него, расставив руки.
«Психиатрия! Вот я дебил!» — сообразил Эрик, развернулся и вчесал в обратном направлении, давно не заботясь прикрывать срам.
В конце коридора его уже ждал третий санитар. Эрик налетел на него со всей дури, сбил с ног и бросился вниз по лестнице, расталкивая медсестер и пациентов, всех, кто попадался ему на пути. Он буквально кубарем скатился в подвал, ударился головой о низкую притолоку и полетел по плохо освещенному крошечными окнами помещению, тыкаясь в каждую дверь в надежде найти незапертую. Бегать без штанов было не очень удобно...
Ему повезло только с дверью подсобки. Она не запиралась. Воровать здесь можно было только ведро, швабру, кусок мыла и халат. Эрик удовлетворился последним.
— Слава Солнцу, слава Солнцу! — пробормотал он, втискивая руки в рукава. И тут же выругался: — Да твою ж!.. На самом деле — жердь...
Халат был короткий. Рукава до локтя, подол с трудом прикрывал тощий зад.
Эрик постоял на каменном полу, слушая, не бегут ли за ним санитары, и понял, что его разорвет, если он сейчас же не облегчится. Он с наслаждением помочился в ведро, выскользнул из кладовой и, держа руки в карманах так, чтобы подобрать хозяйство, засеменил к черному ходу, вон из больницы, куда-нибудь схорониться.
Не повезло. У черного хода дежурили санитары. Эрик спрятался за дверью и, улучив удобный момент, скользнул мимо охраны и дал деру в сторону хозяйственных построек. Санитары бросились за ним. Эрик летел, сверкая голым задом, он знал, что приближающийся забор ему — раз плюнуть. Тут рост был на руку. Однако он не учел тесный халат. Обхват верхней балки забора, прыжок, и — «шшыфть...» — халат треснул по шву на спине. Эрик спрыгнул в больничный парк и побежал дальше. Полы драного халата развевались за его спиной, точно мантия.
Нянечки и медсестры, садовники и прачки, все, кто в это солнечное утро трудились под открытым небом или выгуливали пациентов на свежем воздухе, а также сами пациенты, кто с палочками, а кто и на костылях, все замерли с открытыми ртами. Еще бы! Не каждый день из психиатрии сбегал голый, буйный двухметровый парень.
Нельзя сказать, что у Эрика не было плана. Интуиция вела его через парк к бельевым веревкам, развешанным у хозяйственных построек за парком. Там он нырнул под полощущееся на знойном утреннем ветерке больничное белье и, не сбавляя скорости, стащил с себя халат, а потом сдернул с веревки самую большую простыню. Так, чтобы наверняка. И дальше — через крапиву и заросли дикого репейника к дальнему корпусу, где по старой пожарной лестнице взобрался на балкон. Там он спрятался и переждал, пока запыхавшиеся санитары промчатся мимо, а потом вернулся на пожарную лестницу и по ней поднялся на крышу, где присел перевести дух.
Светало. С востока плыли облака, красные и длинные, как татуировки на лбах серных ведьм. Полная луна побледнела и откатилась на север.
Тухлое озерцо и окружавший его жидкий лесок остались далеко позади. Я бежала лугами Южных Чуч как можно дальше от Дубилова тракта, туда, за луной, на север.
Иттиитская накидка впитала в себя озерную воду, отяжелела, утренняя прохлада пробралась под короткий полог. Было колко, мокро, противно, холодно и страшно. Рана на шее жгла. Цепочку с компасом я туго обвязала вокруг запястья, а кинжал примотала веревкой иттиитов к поясу.
Я дрожала всем телом до полудня, пока не вышла из леса под палящее солнце, и оно не принялось за меня всерьез. Накидка быстро высохла, и пот покатился по телу, как в парилке. Макушку пекло. Очень хотелось снять этот полог к ведьмам, но тогда я осталась бы совершенно голой. А мне могли повстречаться пастухи или крестьяне, да кто угодно...
Могли, но не встречались. Не было ни души. Словно вся земля, прилегающая к Южным Чучам, вымерла в одночасье. Вокруг, сколько хватало глаз, лежали усеянные стогами луга да пшеничные поля — созревший хлеб моего королевства...
Что-то с ним будет?
Что будет со всеми?
Ведьмы... Как легко они убили этих мужчин! Всех... В трех иттиитских повозках ехали полтора десятка мужчин и восемь женщин. И только один подросток — Кит. Почему они не убили его? Уж точно, не потому, что пожалели. Возможно, заберут в плен, как молодого и сильного. А возможно, ведьмы любят портить не только девочек. Раз уж они используют мужчин ради зачатия, могут использовать и для других утех. Кто знает, что на уме у этих больных убийц?
Солнце меня почти доконало. Ноги гудели, а ступни были изрезаны травой и натерты камнями. Я наткнулась на ручей, напилась, искупалась и легла в тени стога, чтобы отдохнуть. Сном это нельзя было назвать. Страх так натянул нервы и так заострил слух, что я слышала каждую мышку, каждого кузнечика и каждую пугую ундину, прячущуюся в траве у ручья. Но ундины, в отличие от меня, спали днем довольно крепко.
Промаявшись так с час, я снова освежилась в ручье, надела ненавистную накидку и продолжила путь. Страх велел мне избегать ведущих с юга дорог, но голод донимал так, что в сумерках я все-таки решилась пойти по одной из них.
Эта проселочная дорога привела меня к одинокому хутору, на котором не было ни людей, ни собак, ни скотины. Можно было бы смело пойти и взять в пустом доме немного еды, но я постояла у ворот и не решилась. Все-таки это воровство — брать без спроса. Да и неприлично заходить в дом, если в нем нет хозяев.
И я двинулась дальше на север, голодная и несчастная...
Ночью ветер принес запах гари, и, когда взошла полная луна, черные клубы дыма, повалившие с юга, показались мне дымом из огромной трубки. Такую мог курить сидящий на горе великан, сам размером с гору...
Фантазия мне не помогла, я понимала: это и есть война — дым небывалых пожаров. И не таких уж далеких. До Южных Чуч было всего-то каких-то тридцать верст. Столько я успела пройти за день. Тридцать из четырехсот семидесяти...
Конечно, я плакала. Шла, и слезы беззвучно катились по лицу. Было слишком страшно, чтобы рыдать в голос, слишком страшно, чтобы идти, и слишком страшно, чтобы остановиться...
Дорога все больше дичала. Старые липы наступали на обочину толстыми корнями, тянули ко мне тяжелые, черные ветви. Липы... это дерево всегда будет напоминать мне первый поцелуй Эрика, и его горячие ласки тоже... Где-то вы сейчас, мальчики...
Людей я почуяла издалека. Они будто вытекли из леса позади меня, вышли на дорогу и направились следом. А когда они приблизились, я услышала их чувства. Трое пьяных мужчин горели желанием развлечься и были очень воодушевлены моей одинокой фигурой на дороге. Они выследили меня. А я позорно потеряла бдительность, все проворонила, пока наматывала на кулак слезы.
Я пошла быстрее, оглядываясь и отвязывая от пояса кинжал. Кинжал... Что он может против троих головорезов, от которых прямо-таки разит азартом охоты на одинокую беззащитную девушку? Ничего он не может...
Светлое Солнце! Да что же это? Что случилось с миром?
В душе все похолодело, я не выдержала и бросилась бежать. Но, едва я побежала, как они побежали тоже.
Между нами оставалось несколько метров, когда я резко остановилась и повернулась к ним. Рука моя сжимала под накидкой кинжал иттиитов.
— Желаете развлечься? — Голос мой позорно дрожал, я просто блеяла. Тряслось все — ноги, руки, подгибались колени. В пустом животе закрутило и заболело.
Мужики загоготали.
На всех троих были скрывающие лица широкополые шляпы, и у всех троих были за поясами широкие ножи. Такими ножами можно тонко срезать ломтики солонины, а можно оттяпывать рыбам головы...
— От, мля, смелая... — оскалившись, хрипло сказал один.
— Самое то, чтобы скоротать ночку молодым бретерам! — Второй сделал шаг ко мне, протягивая руку, чтобы стащить покрывало.
В этот раз я не стала ждать.
Если мир решил все-таки меня изнасиловать, я изнасилую его первая. Я не дамся! Черта с два вы мной отобедаете, ребята!
Мой гнев вырос из полного отчаяния, а потому оказался настолько мощным, что вытеснил меня из собственного же сознания... Я больше не принадлежала себе и больше ничего не боялась. В моем обостряющемся зрении держащая кинжал рука была уже не смуглая, а синяя, как у морелака.
Движения наступающих бандитов замедлились, а мои ускорились. Один взмах — и я с утроенной даром силой резанула острием по заросшей морде ближайшего ублюдка. Прямо вдоль бровей, по всей переносице и глазу...
Бандит истошно заорал и схватился рукой за лицо.
Двое других оторопели, точно кол осиновый проглотили. Теперь они пялились во все глаза на мой изменившийся вид и уже не наступали, а пятились. Страх их был весьма обоснованным. Встретить нечисть в ночь луностояния — шанс никогда не вернуться к Солнцу.
Кто-кто, а ночные головорезы это знали. Поэтому все трое отступили, развернулись и, матерясь и молясь, побежали прочь по дороге.
Затмивший мое сознание гнев требовал погони и немедленной смерти этих ублюдков. И всех остальных ублюдков, которые нападают ночью на пятнадцатилетних девушек, жгут мою страну и убивают родню моего отца...
В новом обличье мне ничего не стоило это сделать. Я даже представила все в отвратительных мельчайших подробностях. Как я бегу, прыгаю на шею одному, перерезаю ему горло. А потом проделываю то же со вторым и с третьим. Я вижу кровь и трупы, вижу всех троих, лежащих на дороге у моих ног.
Я подняла руку с окровавленным кинжалом Кита Масара и увидела между пальцев тонкие перепонки...
Что-то странное творилось со мной. С моей второй природой. Это могло быть связано с шоком, а могло – с тем голубым наркотиком... Неважно. Спасибо, дорогой папочка, как бы там ни было, а твоя природа спасла меня уже в третий раз. Пусть спасает и дальше!
Я стащила с себя ненавистное покрывало, бросила на обочину и нырнула с дороги в чащу леса, голая и быстрая, как рыба в воде. Зрение мое заострилось, позволяя видеть в темноте лучше любой совы, обзор стал шире, словно в изогнутой линзе, берущей в себя в два раза больше глаза человека. Яркие, нестерпимо яркие ветки папоротника и колкие лапы елей хлестали меня по новому лицу и новому телу — я неслась на север, мимо лешаков и маигр, мимо лис и волков, бежала, как испуганный уутур, беззащитный, но быстрый. Впереди лежало большое озеро, которое соединялось с Аагой резвым и глубоким ручьем. Теперь карта местности предстала в моем сознании куда подробнее прежней. Я знала все, что происходит в ночном лесу на пару верст вокруг...
Лес раскрылся, как морская ракушка. В лунном свете он переливался перламутром и сверкал звездами, зеленое стало изумрудным, черное — глубокой сажей. Не было разницы между землей и небом. Все близкое было выпуклым и сияющим. Все окружающее выворачивалось эллипсом. Не было непреодолимых препятствий. Ноги мои едва касались теплой плоти леса и сразу отталкивались от земли, легко поднимая тело в полный блестящей пыли воздух.
Белые ночные мотыльки ударялись мне в грудь, золотые глаза нечисти освещали мне путь. Роса украсила мое новое тело бисером, а дурманные запахи хвои, цветов и земли сладко щекотали мой новый чуткий нос.
Какое-то время по левую руку от меня бежал серебряный нем. Его белые рога причудливо кривились в линзе моего нового зрения. И весь он был, как белая стрела, пущенная дриадами через все их владения.
Я чуяла вокруг себя тревожное любопытство. Кто это несется по их лесу, да еще в ночь луностояния?
Я понятия не имела, кто я. И мне было все равно. Эйфория движения охватила меня, и когда я сбежала с высокого откоса и нырнула в озеро, то еще долго плыла вперед без остановки, просто ради того, чтобы плыть, двигаться, сокращать расстояние до счастья и оказаться как можно дальше от сошедшего с ума мира.
Эпизоды из романа " Белая Гильдия"