Флэшмоб жестокости и несправедливости

Петров проснулся поздно – ближе к полудню. Он совершенно не выспался, и Приблудный, который недовольно пожелал ему доброго утра, тоже.

Ильф в этот раз ночевал у Анвара с Тохиром. Анвар звал и Петрова, но тот вежливо отказался: отчасти чтобы не бросать Ваньку Приблудного, отчасти чтобы дать Илюше возможность побыть наедине с братом.

Мнения Михаила Файнзильберга по этому поводу никто не спросил, а вот Ильф был очень недоволен. Он фыркал и ворчал, что если Миша посреди ночи перепутает его с упырем и придушит, это будет на совести Петрова.

Женя только улыбался. Кажется, Иля еще не привык к тому, что брат рядом, и держался чуть настороженно – ждал подвоха. Лучшее, что Петров мог предложить этим двоим, это просто побыть наедине. Совместная ночевка должна была подействовать на них благотворно.

А если и нет, наутро им предстояло оформлять документы в Минсмерти. Петров считал, что после подобного стресса взаимные обиды точно забудутся. Ильф после этого хотел еще пройтись до касс и посмотреть билеты в Москву, но Женя считал, что он переоценивает свои силы.

Кстати, тут у них тоже возникли небольшие разногласия. Ильфу хотелось побыстрее оказаться в Москве, а Женя чувствовал, что налетался на самолетах на ближайшие десять лет, и агитировал всех за поезд.

Ни Мише, ни Ваньке Приблудному не улыбалось потратить на дорогу пять дней вместо шести часов, и они активно сопротивлялись. Впрочем, Петров и не рассчитывал на их поддержку. Главное, что Ильф всегда его выслушивал и был готов пойти на компромисс, если были приемлемые аргументы.

С аргументами как раз были проблемы. Евгению Петровичу не хотелось озвучивать позорное «кажется, я боюсь летать», и он апеллировал к финансовой стороне вопроса.

Они сели считать бюджеты – после вина Ширяевца это было особенно увлекательно – и Иля грустно признался, что два года копил на новый фотоаппарат, а со всеми расходами ему и на объектив не хватит. Петров неосторожно пообещал вернуть ему пятьсот рублей, на что Ильф заявил, что посылал эти деньги от всей души, и находит подобные предложения весьма оскорбительными. Потом Женя извинялся, Миша терзался муками совести, а Ванька Приблудный бегал вокруг и шутил про еврейскую душу. Но все это было зря, потому, что с учетом еды на пять дней билеты на поезд выходили не намного дешевле, чем на самолет.

Они разбирались с этим почти до полуночи, и в итоге решили, что Ильф с Мишей сходят в кассы и посмотрят по датам и свободным местам, а потом они еще раз все обсудят. Ильф еще собирался заскочить на телеграф – он помнил про просьбу Ганса Гросса сообщать о ходе поисков – и с учетом всего этого планировал вернуться к шести или семи. Разумеется, при условии, что он не рехнется в обществе брата и толпы разнообразных чиновников.

– Ничего страшного, не рехнетесь, – ухмыльнулся тогда Петров. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Ильф вышел из сарая, и за ним выскочил изрядно смущенный Миша – его, кажется, немного нервировало, что Петров с Приблудным ночуют в таких своеобразных условиях. О том, что месяц назад он сам спал в сырой цементной яме в подвале Союза Художников, он благополучно забыл.

Петров завернулся в одеяло, поудобнее улегся на деревянном настиле и вытащил из полевой сумки книгу. Какое-то время он читал под скрип Ванькиного карандаша – Приблудный сочинял стихи – потом сказал:

– Как думаете, Ванюша, может, мне вправду следовало пойти с ними?..

– О чем вы? – поднял голову Приблудный.

– Да Ильф, он так не любит ходить по чиновникам, – задумчиво сказал Петров. – Может, я зря остался? Сходил бы с ними. Я просто подумал, что Ильфу нужно проводить больше времени с братом.

– Кому? – озадачился Ванька. – Вы про того Илью Ильфа, который ваш покойный соавтор? Так он же уже лет пять как умер.

– Все, Ваня, я понял, больше вас не гружу, – с улыбкой сказал Петров. – Давайте, что ли, тоже ложиться.

Он накрылся одеялом, положил голову на полевую сумку и заснул под ворчание Приблудного о том, что кому-то не помешает провериться у психиатра. Потому, что здоровые люди с погибшими друзьями не разговаривают.

Наверно, Петрову не следовало молчать.

Нужно было сказать Приблудному, что именно он думает о таких идиотских шутках, но, в самом деле, тогда бы он точно заявил, что Петров неженка, и они могли опять поругаться. Они оба были не совсем трезвыми после вечернего плова под вино, и Женя решил не усложнять.

В итоге ему полночи снились кошмары про похороны Ильфа. Обычные сны про войну, прорыв к осажденному немцами Севастополю и последний полет на «Дугласе», которые снились примерно раз в три дня, тоже никуда не делись, и все это причудливо накладывалось друг на друга. Пожалуй, на утро отдельные места выглядели даже забавно, но ощущение это оставляло тягостное. Еще и телеграмма от Ильфа куда-то потерялась, так что Петров был совершенно без настроения.

А Ванька Приблудный, наоборот, пребывал в прекрасном расположении духа и продолжал оригинально шутить.

Так, например, когда Женя спросил, во сколько, по его мнению, вернется Ильф, он наморщил нос и сказал:

– Когда будет второе пришествие Христа и мертвые восстанут из могил, вот примерно тогда.

Петров фыркнул, хотя, если честно, шутка показалась ему совсем не смешной. Ему было сложно думать о смерти Ильфа и не испытывать при этом боль. В самом деле, когда ты пять лет не можешь вытащить из души занозу, ранка от этой занозы за неделю не заживет.

Самым неприятным было то, что Ванька еще и заглядывал Петрову в глаза, словно ждал от него какой-то реакции.

– А что вы делаете сегодня? Не хотите сходить со мной в город? Мне нужно забрать посылочки для Учителя.

Петров задумался. В самом деле, чего сидеть в сарае, если можно прогуляться по городу? Но сперва ему хотелось решить вопрос, беспокоивший с середины ночи.

– Ну, давайте, сходим. Кстати, Ванюша, вы не видели мою телеграмму?.. Засунул куда-то, не могу найти.

Ванька наморщил нос, взъерошил пятерней волосы и зачем-то заглянул в свою записную книжку:

– Вы про телеграмму от Михаила Файнзильберга? Ту, где он вызывал вас в Ташкент?..

Петров озадачился: рыжий Миша не присылал ему никаких телеграмм, и приехать в Ташкент он его не просил. Пару месяцев назад он написал жалобное письмо, в котором рассказывал про свои страдания в эвакуации и просил собрать по друзьям тысячу рублей, и все.

– Нет-нет, другую, от Ильфа, – сказал он.

Приблудный снова посмотрел в записную книжку, потом перевел взгляд на Женю и медленно, будто читая, сказал:

– Слушайте, вы как будто еще не проснулись. Напоминаю: вас зовут Евгений Петров. Вы писатель, журналист и военный корреспондент. Ваш бывший соавтор, Илья Ильф, которого вы так ждете, умер от туберкулеза в тридцать седьмом или в тридцать восьмом. Он никак не может прийти или прислать телеграмму, понимаете? Это бред.

– Ну и что я тогда делаю в Ташкенте? – с улыбкой поинтересовался Петров.

– Вы прилетели сюда по просьбе брата вашего покойного соавтора, Миши Файнзильберга. Сейчас он доделает документы, вы заберете его в Москву, а потом полетите обратно на фронт, – Ванька снова сверился с блокнотом. – Если вас, конечно, возьмут обратно. Вас и в увольнительную отправили потому, что контузило, и у вас начались проблемы с головой. Все ваши встречи с Ильей Ильфом это галлюцинации. Поверьте…

– Поверю, когда вы скажете, что миром управляют масоны, – не выдержал Петров. – Ваня, что за идиотизм?!..

Приблудный обиделся и замолчал на целых пять минут. Но потом они пошли за «посылкой Учителю», и Ванька снова взялся за свое.

Со слов Приблудного выходило, что Ильф умер, Петров жив, Приблудный чудесно спасся во время расстрела, Михаил Файнзильберг никуда не терялся, а встреча со старым другом привиделась Петрову на фоне контузии.

Ванька старался быть убедительным, но Петров находил эту версию абсолютно нереальной и идиотской.

Хотя после встречи с Борисом-вроде-Сергеевичем, ташкентским знакомым Приблудного, он уже не был в этом так уверен.

Они были там не так уж и долго – не больше часа – но, в самом деле, этот час явно не пошел Жене на пользу.

Там был чай и длинный разговор, и взгляды, полные безмолвного сочувствия, и рассказы о войне, и неприятное ощущение тяжелого сна, в котором Евгений Петрович снова один.

А, может, он всегда был один?

Приблудный подсказывал, что он, наверно, рехнулся после контузии, и этот Борис соглашался, и советовал лечь в психиатрическую больницу, и… если честно, Женя только обрадовался, когда они ушли.

Он не знал, чему верить – в самом деле, не хватить же на улице посторонних людей, чтобы спросить, умерли они или нет – и ему ужасно хотелось домой.

***

К двум часам они вернулись в сарай, и Ванька долго шуршал газетами, упаковывая подарки для Учителя.

Петров в это время пытался читать, но ему никак не удавалось сосредоточиться – буквы путались перед глазами. Он думал то о Приблудном и его приятеле (может, они и вправду сговорились над ним подшутить?), то об Ильфе (а вдруг он мертв и ждать его бесполезно?), то об Александре Ширяевце (может, сходить к нему, он ведь точно не будет поддерживать такие дурацкие шутки), то о рыжем Мише (кажется, теперь Петров мог понять, как он чувствовал себя всю неделю).

Петрову оставалось продержаться четыре часа: Ильф должен был прийти к шести, или к семи. Даже если он и задержится, считал Женя, в этом не было ничего страшного.

Петров решил, что главное до этого времени не рехнуться. Он собирался сидеть тихо-тихо, смотреть в книгу и воздерживаться от всяческих обсуждений.

А Ваньке Приблудному, как назло, приспичило поговорить именно сейчас. Он снова заглянул в записную книжку и с несвойственным ему напором произнес:

– Ну, теперь-то вы поняли, Женя? Вы поняли, что Ильф умер?!

– Ни черта я не понял, – вздохнул Петров. – Подожду вечера. Ильф или придет, или нет.

Он был уверен, что вопрос на этом закрыт, но Ванька почему-то не успокаивался:

– Слушайте, ну если вы так скучаете по покойному другу, что он вам даже мерещится, так какого черта вы мучаетесь? Как вы там говорили? «Ночь, когда умер Ильф, была тихой и звездной»? Вот веревка, – Ваня драматическим жестом бросил на стол моток сероватой бельевой веревки, – во-он та балка вас выдержит.

– Ваня, что за идиотские шутки? – сердито сказал Петров. – Вот это вообще переходит все границы! Вы еще петлю сделайте!

– Какие шутки, это вы хотите увидеть покойника, а не я, – Приблудный покачал головой и действительно сделал петлю. – Нет, я больше так не могу! Пойду пройдусь, – с этими словами он выскочил из сарая.

Евгений Петрович мрачно посмотрел на веревку.

Потер глаза, перед ними плыли какие-то пятна, и полез в полевую сумку – искать телеграмму от Ильфа.

Кажется, он не мог больше ждать. И, кажется, телеграмма была его последней надеждой.

Она должна была лежать в сборнике стихов крестьянских поэтов, но тот, как назло, куда-то запропастился.

Хотя Женя, конечно, и так все помнил.

 «ОЧЕНЬ РАД НЕ МОГУ ВСТРЕТИТЬ ПРОПАЛ БРАТ МИША ЛЕЧУ ИСКАТЬ ТАШКЕНТ НОЧЬЮ ТЧК ПРИСЛАЛ ДЕНЕГ ТЧК ОТВЕТЬТЕ СЕГОДНЯ ГЛАВПОЧТАМТ МСК ЖДУ ТЧК НЕ ТЕРЯЙТЕСЬ ТЧК ИЛЬФ» 

Между словами терялась странная улыбка Приблудного, его озадаченный взгляд и ласковое пожелание сходить к психиатру. Психиатром, кажется, как раз и был тот Борис с непонятным отчеством. То есть оно было понятным, но совершенно исчезло из памяти - как и его адрес. И вообще почти все события последнего часа.

Зато он прекрасно помнил, как умер Ильф. Помнил все обстоятельства его смерти и похорон.

«ОЧЕНЬ РАД НЕ МОГУ ВСТРЕТИТЬ ПРОПАЛ БРАТ МИША ЛЕЧУ ИСКАТЬ ТАШКЕНТ»

И веревку с петлей, конечно. Интересно, как Ванька Приблудный додумался до такого? Это ведь еще постараться надо было. Так пошутить.

Когда Ильф умер, ночь была тихой и звездной. 

Евгений Петрович не хотел вспоминать это. Он мечтал взять в руки телеграмму и с улыбкой прочитать послание от своего друга.

«ОЧЕНЬ РАД НЕ МОГУ ВСТРЕТИТЬ…»

Телеграммы не было.

Вещей Ильфа тоже не было. Ни чемодана, ни книг, ни блокнотов – совсем ничего. Как будто он не жил в сарае без малого неделю.

А ночь была тихой и звездной.

Приблудный, конечно, шутил. А Ильф ушел к Анвару с Тохиром с вещами. Евгений Петрович вспомнил, как Иля вчера говорил, что не хочет бродить с чемоданом по ночному Ташкенту – так он, видимо, передумал.

А телеграмма просто завалилась куда-то, правда?

Она ведь еще вчера потерялась, вместе с книгой. Евгений Петрович вспомнил, как проснулся посреди ночи и решил посмотреть телеграмму, чтобы прийти в себя после тяжелого, мрачного сна. Он подошел к столу и пробежался пальцами по стопке книг – и нужной уже тогда не было. Петров, конечно, не стал проводить обыски ночью. Он тогда просто взял одеяло – одеяло Ильфа – и это помогло успокоиться.

Но одеяла тоже почему-то не было. Точнее, на настиле их лежало два, а не три, как вчера.

А ночь была тихой и звездной.

Петров снова сел за стол и взял в руки веревку. Она была плотной и немного шершавой. И в голове не было ни одной мысли, кроме той, что…

Если вы так скучаете по покойному другу, что он вам даже мерещится, так какого черта вы мучаетесь?

В самом деле, зачем Приблудному так шутить?

Ночь была тихой и звездной. 

Если вы так скучаете.

Если вы…

Петров попытался вспомнить хоть одно слово из телеграммы Ильфа, но вместо этого в голове вертелись слова Ваньки Приблудного.

В эту секунду он не хотел ни телеграммы, ни одеяла – только чтобы не было так больно.

Больно?..

Петрова, кажется, трясло, и ночь была тихой и звездной, и страшно стало настолько, что скользящая петля в его пальцах показалась утешением – желанным и драгоценным.

И нужно было только залезть на стол, накинуть веревку на балку и прыгнуть в короткую агонию…

Агонию? 

Какую, мать вашу, агонию, второй раз за месяц?! Как будто ему не хватило впечатлений в падающем самолете?!

Петров швырнул веревку на пол, слез со стола и дрожащими руками ощупал висок. К черту Приблудного и его шутки!

Он при всем желании не мог выкинуть из головы свою смерть, и повторять эти впечатления уж точно не собирался! И наплевать, кто там что говорит! Еще посмотрим, кому там к психиатру понадобилось!

Злость помогла собраться.

Петров все еще дрожал, и страх накатывал волнами, а от мысли, что нужно выйти из сарая и пойти расспросить обо всем Ширяевца – вряд ли он будет подыгрывать идиотским шуткам Приблудного – подгибались колени.

и ночь

все еще

была тихой и звездной 

Но Петров все же смог глубоко вздохнуть и произнести несколько непечатных слов. А спустя пару минут даже дойти до полевой сумки и трясущимися руками нашарить огрызок карандаша.

Сесть за стол.

«Ночь, когда умер Ильф, была тихой и звездной», – записал он на чистом листе. Это почему-то казалось важным. Но почему, он не знал.

Вздохнул, зачеркнул строчку и мрачно подумал, что ему, кажется, не следовало так много общаться с рыжим Мишей Файнзильбергом. Набрался на свою голову, называется. Спасибо, что не начал бегать от Или с воплями про упырей – то-то радости было бы!

Петрову нужно было дождаться Ильфа и поговорить с ним о Ваньке Приблудном, его шутках, подозрительных друзьях, которые подыгрывают ему в самых идиотских затеях, и не менее подозрительном Учителе – о котором Ваня и Борис-как-там-дальше говорили как о спустившемся с небес божестве.

А пока нужно было отвлечься.

Раньше Евгению Петровичу помогала водка или работа. Водки – к сожалению или к счастью – не было, а выходить из сарая он не хотел. Переключиться на работу тоже не получилось – идиотская выдумка Приблудного не выходила из головы. Контузия, надо же!

Приблудный. 

Петров мрачно посмотрел на листочек и принялся записывать странности в поведении своего товарища.