Любовное томление

Карта не шла, настроения передергивать не было — Йен был рассеян, боялся попасться. Хоть кличка Шарки* и прилипла к нему в определенных кругах намертво, за руку его еще никто не ловил — он был слишком умен, чтобы рисковать зря. Не стал и сегодня. Если тебя хоть раз поймают на мошенничестве, играть с тобой больше никто не сядет, разве что какие лопухи приезжие. Если жив останешься, конечно. Это раньше можно было смыться в другой город, где тебя никто не знает. А сейчас картежный мир ужался до нескольких портовых кабаков, разбросанных вдоль побережья, и, чтобы продолжать зарабатывать игрой, приходилось держать ухо востро, прикидываясь просто славным везучим малым.
Проиграв последнюю партию, Йен скорчил кислую рожицу, соврал, что проигрался вчистую, и свалил из прокуренного помещения на улицу. Постояв немного и подумав, поплелся в сторону дома. Странный коктейль из бездумного счастья и тоски требовал забиться в норку и помотать сопли на кулак в одиночестве. Блу жива, практически здорова и вернулась в Сент-Пи. Можно ли желать большего? Он, конечно, до дрожи боялся того, что с ней могли сделать, но, сколько сегодня ни заглядывал ей в глаза, ничего такого не заметил. А уж он изнасилованных женщин повидал больше чем достаточно для своей коротенькой жизни. Йен готов был поклясться, что у всех у них было одинаковое выражение — не обязательно на лице, но во взгляде, с которым они первое время смотрели на мужчин — смесь страха, ненависти и гадливости. У Марши вон до сих пор нет-нет — да и проскользнет что-то этакое… Ничего подобного в красивых кошачьих глазах Блу он не разглядел. И смеялась она от души, хоть ей в той Яме и досталось на орехи… И в объятиях не скукоживалась в комочек. И все равно ее что-то грызло, тревожило… что там произошло между ней и треклятым испанцем, он мог только догадываться. Спрашивать прямо не имел права. На то у нее есть законный бойфренд — мистер Донован. Вот пусть он и спрашивает. А может, это как раз между ними что-то произошло? Никогда еще Йен не испытывал такой мучительной ревности. Впрочем, он и никогда еще никого так сильно не любил. Влюблялся там раньше, в школе, конечно… а уж сколько девчонок на него вешалось, когда он в группе играть начал. Но чтоб так… Хотелось не просто отдать ей всего себя, все, что у него есть, а просто наизнанку вывернуться и то, что внутри — тоже отдать. Мама как-то рассказала, что года в два от роду ему приглянулась соседская девочка — такая милая козявочка, возившаяся в маленькой песочнице перед домом.
«Угадай, что ты сделал, перетаскав ей все свои игрушки? Подумал, снял кепочку и положил перед Дебби. И, если бы я тебя не остановила, презентовал бы ей, наверное, и всю свою одежду, — сказала она. — Тогда я попросила Бога, чтобы, когда ты вырастешь, он послал тебе хорошую, с добрым сердцем, девушку… Потому что полюбив, ты отдашь ей себя без остатка. Это качество в мужчинах встречается редко, зато если уж встречается — почти всегда губит их».
Тогда Йен не придал словам матери особого значения. Но теперь они зазвучали совсем иначе… Тем более, что весь и без остатка он Блу вовсе не был нужен. Ее вполне устраивала дружба. Конечно, это лучше, чем совсем ничего… Но, черт раздери, как же это оказалось мучительно! Сегодня утром, сидя на полу в ее кухне, лаская ее маленькие ладони, глядя на нежное очертание пухлых губ, он вспоминал поцелуй, который она ему подарила после Игры, такой мучительно-сладкий в своей безнадежности… и хотел только одного — продолжить его. Желание волнами накатывало от каждого ее взгляда и прикосновения. Он занялся бы с ней любовью прямо там, на том столе… если бы она только захотела. Но Блу лишь хотела, чтобы он вел себя пристойно и не ярил Майка. Блин, как же он ревнует ее к этому заносчивому вояке! К чертовому воскресшему психопату, который так героически спас ей жизнь, и с которым у нее наверняка что-то было! Ко всей ее семье! Даже к волку! Ему было стыдно за это глупое, мерзкое чувство, на которое он, к тому же, не имел никакого права. Оно омрачало жизнь почище возрожденного рабства. А ведь Йен по натуре своей совсем не был склонен к мрачной меланхолии.
За этими невеселыми мыслями парень не заметил, как добрался до дома — симпатичного двухэтажного строения с коваными фонариками у входной двери, чей задний двор выходил прямо на залив. Он редко бывал здесь, только когда хотелось побыть одному, отдохнуть. Каютка «Пэтти», комната на платформе или в отеле над баром, где он до рассвета режется в карты… не все ли равно, где ночевать? Блу не захотела посмотреть его дом… Обидно. Может, решила, что на своей территории он окончательно оборзеет и позволит себе лишнего? Натрепал, конечно, чего не стоило… Кто его вообще за язык тянул — рассуждать об их отношениях с Майком? Йен слыхал, что от любви глупеют, но не ожидал, что это приключится с ним самим.
Не заходя в дом, парень свернул к пристройке, проверил, не сперли ли генератор? Нет, пока не сперли. Запустил его. Повернул ключ в скважине входной двери. Зажег в прихожей свет, мимоходом включил бойлер. Упал на диван в гостиной, устало раскинув руки. Чей это был диван до того, как сделался его, Йен хорошо знал. Все фото этой милой маленькой семьи он сложил в коробку и убрал в чулан, сжечь не поднялась рука. Никто не выжил… но ему даже не пришлось оттирать их мозги ни от стен, ни от этого дивана — все заболевшие из этого дома умерли и были упокоены в грамотно организованной Командором буферной зоне. Он тогда еще жил в кампусе… Лихорадка обошла его стороной, включив в крохотный процент счастливчиков, которым предстояло отбиваться от орд своих же мертвых друзей и соседей и продолжать жизнь на этой планете.
Тишина давила, вопреки ожиданиям, и Йен поднялся, чтобы включить музыку. Поморщился, когда из динамиков рубанул по ушам металкор пополам с истошным воплем вокалиста. Настроение было другим… и требовало другой музыки. А уж музыки у него было море… Половина гостиной была заставлена коробками с винилами, дисками, стол был завален хардами и флэшками. Осознавать, сколько аудио-искусства канет в вечность вместе с погибшим человечеством, было жутко… И он лихорадочно собирал все, что только подворачивалось под руку, стараясь хоть так продлить жизни тех, кто все это создал.
Отыскав подходящую группу и трек, Йен вернулся на диван. Отряхнул с пальцев пыль. Ну и грязища кругом… а он еще девушку сюда привести собрался. Прибраться не мешает вообще-то. Девчонки — они порядок любят… Мысли снова вернулись к Блу. Нет, конечно, он не отступит и из жизни ее не исчезнет. Друг — это тоже классно. Всегда рядом, хоть ладится у нее с ее парнем, хоть нет.
«Навечно застрять во френдзоне не боишься?» — ехидно поинтересовался внутренний голос, вещавший отчего-то ворчливым тоном Дакса.
— Ой, все, — отмахнулся Йен, поморщившись. — Лучше так, чем вообще никак.
С ее-то характером, привычкой дразнить всех самых злобных психов побережья, обниматься с акулами и встревать в неприятности, Блу могла снова исчезнуть из его жизни в любой момент. Тут уж, как говорится, каждая секунда на счету…
Через какое-то время бойлер щелчком возвестил о том, что вода согрелась. Йен поднялся и поплелся в ванную, на ходу стягивая футболку. Врубил душ. Передумал. Заткнул слив пробкой и открыл кран. Подождал, пока вода наберется, сыпанул голубых шариков из банки. Медленно погрузился в горячую ароматную воду. Побултыхал конечностями, взбивая пену. Мышцы расслаблялись в невесомости… но сладко ныть под ложечкой не перестало. Дорого бы он дал, чтобы Блу оказалась сейчас здесь, рядом с ним. Чертово воображение тут же принялось рисовать над водой ее растрепанную головку, русалочьи глаза, вызолоченные загаром плечи… а под водой — упругую грудь, подтянутый животик, округлые бедра… Вкус ее поцелуя… Йен облизнул губу, словно все еще мог почувствовать его… вдохнуть ее запах, прижать к себе… Тело неизбежно отреагировало, наливая низ живота тяжестью.
— Пасиб, приятель… — пробурчал он, откинув голову на край ванны и стараясь избавиться от ее образа, подумать о чем-то другом. Ни черта не получается, теплая невесомость не отпускает, дурацкая пена для ванн пахнет морем, а она и море для него теперь неразделимы. Такой он ее впервые увидел — мокрой, в облепившей тело одежде, со сверкающими яростью зелеными глазами. Пойманная русалка… Чужая русалка. Хотя… разве они бывают чьими-то?
Напряжение становится таким сильным, что почти причиняет боль. Йен с тяжким вздохом ведет ладонью по плоскому животу. А что ему еще остается? Да, жалкий суррогат любви для конченых лузеров и подростков. Но не к тетке Фло же ему тащиться за удовлетворением? Фу… Он не сможет. Он любит Блу.
Он закрывает глаза и прикусывает губу. Черт знает, почему, но стонать вот так, в одиночку, стыдно. Не стонать не получается. Воздух входит в грудную клетку рывками. Кровь стучит в висках барабанным боем. Ему становится жарко. Он чувствует, как по виску ползет капелька пота. Живот каменеет, тело выгибает в напряженную дугу. Он готов поклясться, что почти слышит ее тихие хищные смешочки и всплеск воды около самого уха.
Острая, почти болезненная судорога пронзает тело слишком быстро. Салют, тринадцатилетие… Йен загнанно дышит, расслабляясь. Впрочем, ни удовлетворение, ни досада не успевают накрыть его как следует — чей-то наглый кулак вышибает накатывающую эйфорию резким, требовательным стуком в дверь.
Коготамещепринесло?!