Кича

«Я оказался в карцере, холодном помещении с зарешеченными оконными проемами без стекол. Сквозняки свободно циркулировали через камеру из коридора на улицу и обратно. Единственно теплым помещением в сарае гауптвахты оставалась караульная комната, расположенная по соседству и отделенная тонкой перегородкой из кое-как сколоченных горбылей, – гуманная мера, заставляющая охранников круглые сутки поддерживать огонь в печи, чтобы арестанты совсем не околели.

– Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой, – орал я без слуха и голоса, равномерно ударяя в стену деревянной миской.

– Эй, орел, ты бы унялся, – крикнул наконец караульный инвалид Михеич. – Слушать сил никаких нет.

– А за что они меня? Вещь мою украли, бить меня кинулись. Все на одного. А я еще и виноват.

– Не вещь, Данилка, а боевой пистолет системы Макарова с патронами, который тебе как кадету иметь не положено.

– А им что, можно? Офицерами заделались?!

Инвалид промолчал.

– А что они гурьбой полезли? Тут любой озвереет.

– Ты двум робятенкам головы табуреткой пробил. Слава богу, не насмерть. На кой черт ты на младшего Дуболомова, Кольку, порчу напустил?

– Да ничего такого не делал! – возмущенно крикнул я. – Просто сказал: «Дуболомов – пащенок, сиделец Кащенок, будешь ссаться и тени бояться». Ну не заколдовывал его, не заколдовывал! Нечего пистолет красть. Я ведь знаю, это он.

– Ребенок теперь под себя ходит, стоит половице скрипнуть. А тень увидит – криком исходит. Ладно, хорош базарить. Тут к тебе брательник пришел.

За полкопейки охранник выпустил меня из холодного карцера в караулку, где восхитительно-жарко горит печка, а в окнах целы подслеповатые, давно не мытые стекла. После стужи арестантской особенно приятны показались тепло, запахи супа и чеснока, которыми тут баловался инвалид. Сам же караульный, зная, что мимо него все равно никак не пройдешь, расположился за дверью.

– Здорово, братишка! – поприветствовал я Сергея. – С чем пожаловал?

– Здравствуй, Данилка, – ответил брат, размазывая слезы и кидаясь обниматься.

– Ну, что такое, что за бабство, – недовольно сказал я, отодвигая мальчика.

– Не увидимся мы больше никогда. Верка меня и бабулечку в деревню отправляет, в Судогду, чтобы волки нас там съели.

Сережка опять залился слезами.

– А чего, в новом доме тесно?

– Скоро будет, – губы Сережки опять задергались. – А нас с бабулечкой…

– Не томи, рассказывай.

– Ну… это… ссориться они начали. Сначала Верка приветливая была да обходительная, а потом слово за слово скандалы начались.

– Из-за чего?

– Верка скотницу наняла, кухарку, домработницу, – сказал брат, старательно изображая ужас на лице. – Самой ручки пачкать лень. Представляешь, какие деньжищи на ветер выкидывает. Бабушка все думала, что, может, недопонимает молодуха чего, но все без толку. На все один ответ: «Отдыхайте, не мешайте, не лезьте, я сама». Вот мы и собрались…

– Что, прямо так сразу, в один день? – с подвохом поинтересовался я.

– Нет, конечно, – Сергей не понял иронии. – Бабулечка давно предупреждала. А вот на днях опять разговор зашел, так ведьма и говорит в ответ: «В Судогду? Скатертью дорога», типа катись колбаской. В один час вещи ее собрали, возницу нашли…

– А ты как же в ссылку попал?

– Кому я здесь нужен, кроме бабулечки? – не по-детски серьезно ответил младший брат.

Дверь распахнулась. Вошла тетя Вера, одетая в роскошную шубу с капюшоном из чернобурки. Светлые волосы уложены как у замужней, однако не покрыты платком.

Бывшая амазонка похорошела. Теперь она могла уделять больше времени своей внешности, не изнуряя пробежками на полосе препятствий и тренировочными марш-бросками. Казалось, мачеха принесла с собой свежесть морозного, солнечного дня.

– Здравствуй, Данилка, – сказала она. – Живой, вояка?

– Что со мной сделается?

– Не болит? – поинтересовалась тетя Вера, прикладывая ладонь к фингалу у меня под глазом.

– Им поболе досталось, – буркнул я.

– Сережа, иди в сани, да скажи Федору, чтобы подождал, подвезете меня по дороге.

– Хорошо, мама, – с ненавистью выдавил Сергей.

– Поговорить хочешь, тетя Вера? – поинтересовался я.

– Да, Данилушка, – ответила она, когда дверь за братцем захлопнулась. – Скажи, ты почему меня тетей называешь?

– Только об этом хотела спросить? – поинтересовался я.

– Нет, конечно. Это так, к слову. И все же, почему?

– Я к тебе неплохо отношусь, ты ко мне тоже, делить нам нечего. Но мать у человека единственная бывает, а моя давно умерла. Ты солдат и я солдат, нам даже вместе воевать пришлось. Я бы тебя просто Верой звал, но не знаю, как на это отреагируешь.

– Нормально отнесусь, Данилка, – засмеялась тетя Вера. – Ты по крайней мере не шипишь, как твой брат.

– Это не он шипит, это бабка Манька. С ее голоса малец поет.

– И чего старухе не хватало? – вздохнула тетя Вера. – В новом доме по большой комнате ей и Сергею выделили… Так нет, полезла жизни учить.

– А это ее свойство, – усмехнулся я. – Испортил жизнь себе, испорть ближнему.

– Даниил, – тетя Вера положила мне на руку свою ладонь. – Данилушка… Очень я тебя прошу…

– О чем, Вера?

– Твоему папе весной князь обещал потомственное дворянство, посиди смирно, не петушись.

– Не я начал.

– Не дело, когда у ребенка есть то, чего нет у других. Это зависть вызывает. Не дело табуреткой по головам лупешить. Не дело порчу напускать, – Вера улыбнулась, – и на кого!? На младшего сына воеводы, боярина Дуболомова.

– Да не… – Я замялся. – Оно само так вышло.

– Вышло, – мачеха вздохнула. – Вчера в окно камень кинули, а могли и гранату. Боярин – человек серьезный. Сними. Сними, пожалуйста...

– Бабка Лесовичка не справилась?

– Ты только не гордись особо, тут гордиться нечем. Ведь подкараулят кучей, и колами убьют. Всех не заколдуешь.

– Это правда, – после некоторого раздумья согласился я. – Ну ведь не заколдовывал его. Суеверный малый, думает, что «слово» знаю. Они ведь все, перед тем как в упыря стрелять, кричат «повыше сраму, пониже пупка» и думают, что это и есть заклинание. А вот черт знает, как сам себя сын боярский сглазил со страху, а мне отдувайся. Пистолет пусть вернет…

Тетя Вера странно посмотрела на меня, залезла в сумочку. Вытащила сверток, аккуратно развернула:

– Вот она, твоя пукалка.

Я приблизился, разглядывая оружие. Сверил по памяти номер.

– Неужто сам отдал? – поинтересовался я.

– Да, – ответила тетя Вера.

– Тебе?

– У меня во взводе служила девочка, Маша Егорова, так она сестры воеводы родная дочь. Она со мной встретилась… Ну в самом деле, не пускать же по дворам красного петуха или гранаты в окошко закидывать, если можно решить вопрос тихо, по-семейному.

– Ты знаешь, я «шпалер» не возьму. Что-то тут нечисто.

Во взгляде бывшей амазонки на мгновение появилось удивление и облегчение. Она быстро убрала оружие обратно. Я успел заметить в сумке край серебристой экранирующей ткани.

– Не простой ты мальчик, Даниил. С пониманием.

– Ты тоже, Вера.

Мачеха кивнула.

– Я бы все равно не дала тебе к нему прикоснуться.

– А самой не страшно?

– Тут только на тебя было сделано, избирательно. Бабка Лесовичка на эти вещи большая мастерица.

– Изрядно, - я поразился, какие силы пришли в движение из-за конфликта мальчишек.

– Сразу не сказала, почему?

– А может испытать тебя, мальчик, хотела, – неприятным, холодным голосом вдруг сказала она. – И потом, это наше, жриц Великой Матери, дело.

– Не расслабляйся, верь только себе. Так, что ли? – хмуро спросил я.

– Да, Данилушка, – ответила Вера нормальным тоном. – Мать тебя этому научить не успела, а Андрея Сергеевича моего бесценного самого надо учить, да поздно.

Она вздохнула.

– Вера, ты Машке этой передай, пусть братец двоюродный в полночь на перекресток придет. На лоб крест поставит, ну, тем, чем под себя ходит, скажет раза три: «Век чужого не возьму, буду жить я по уму» – и освященной водой пять раз умоется. Отойдет тогда.

Вера долго смеялась, потом спросила:

– Поможет?

– Откуда я знаю, – честно признался я. – Хотелось бы. Устал из-за ссыклявого в узилище мерзнуть.

– Если поможет – я тебе по весне пистолет Стечкина подарю… Новый, с тремя магазинами… Без подклада…

– Вера, я решил тебя мамой звать на людях. Можно?

– Можно, сынок.

– Хотя, – я бросил на нее быстрый взгляд, – скоро будет кому еще.

Вера вспыхнула:

– Неужели заметно?

– Нет. Догадался. Не стала бы ты просто так бабку в Судогду спроваживать.

– Догадливый, сынок. – Вера долго молчала, потом поднялась. – Пойду я, Данилушка. Помни, о чем мы тут говорили…

Дверь за мачехой закрылась. Я подождал, пока каблуки ее сапожек процокали по коридору, хлопнула дверь. Вдали резкий, визгливый, полный ненависти старушечий голос произнес что-то жалобное и обиженное про то, как заморозили на улице бабку немощную и мальчика маленького.

На это Вера спокойно ответила, что старой лучше помолчать, иначе для «сугреву» будет бежать до Судогды на своих двоих, за санями. Старуха заткнулась, а я мысленно произнес: «Молодец, мама Вера».