Голубь Завета. Препублиуация пролога

«Голубь Завета» замышляется, как небольшая (2-3 алки), не лишённая гражданского пафоса, мистическая повесть. Независимый приквел ТСБ с некоторыми общими персонажами второго плана (комсомольский функционер Макар, старичок Брусникин).
Помимо прочего, мне захотелось вернуться к некоторым идеям, лежащим в основе дебютного рассказа «Петербург», и которые там не были реализованы должным образом.

Перекошено, огненно, злобно
Небо падает в тёмный наш мир.
Не случалась вам видеть подобного,
Ясный Пушкин, великий Шекспир.

Анна Баркова.

Стремительной хищной тенью над Москвой пролетела гроза. Небо в одночасье померкло. Его чернильную мглу рассекли кровавые сполохи, и мириадами осколков оно рухнуло на землю.
Привычные звуки исчезли, – нетрезвая ругань извозчиков, натужное лязганье трамваев и даже раскаты грома – всё потерялось в неистовом шуме дождя.
Всерьёз разошлась непогода, но угомонилась почти сразу же. Наверное, пяти минут не прошло, как на Тверскую вернулся жаркий июньский полдень, разве что посвежело слегка. О буйстве стихий напоминал лишь чей-то картуз, сорванный ветром, и теперь осиротело валявшийся посреди лужи, да стайка промокших взъерошенных голубей, теснящихся у памятника Пушкину.
Сама же Аннушка особо промокнуть не успела. Они с Макаром вовремя рванули под липы, где и стояли сейчас, ожидая, пока Макар справится с одышкой. Глядя на его грузную фигуру, слушая тяжёлое дыхание, невозможно было поверить, что всего несколько лет назад он штурмовал Перекоп. Но и орденом Красного Знамени могут похвастаться не многие, а Макар его всегда носил на гимнастёрке.
Чтобы не смущать товарища своим вниманием, Аннушка молча наблюдала за голубями. Один из них, должно быть, вожак всей стаи, забрался на голову поэта и там безмятежно дремал. Его, в отличие от собратьев, не беспокоила мирская суета. В своей величественной позе он сам казался частью бронзового изваяния, его венцом.
Отчего-то вспомнилось, как полгода назад пролетарская Москва здесь же прощалась с Есениным. Склонённые знамёна, венки с чёрными лентами, слёзы у всех на глазах. Светило солнце, но горе человеческое не таяло, лишь траурным маршем барабанила капель по мостовой.
Тогда, как и нынче, голубь безучастно наблюдал за происходящим, словно бы всё ему нипочём. И бронзовый Пушкин ему только постамент, и мельтешащие внизу людишки – лишь фон для его величия.
Сказать кому, подняли бы на смех, но Аннушка знала наверняка, – это был тот же самый голубь.
Явятся новые пророки, смешаются языки, рассыпятся в прах империи, а царственный сизарь так и будет здесь сидеть – до скончания веков.
- Вот ты скажи, – отдышавшись продолжил Макар, – Тебе-то самой твои стихи нравятся?
Аннушка смущённо пожала плечами, – как ни ответь, а душою покривишь.
Они уже медленно шли по бульвару, непривычно обезлюдевшему после дождя. Скамейки, обычно переполненные, теперь пустовали, и только на одной из них, по-барски закинув ногу на ногу, сидел худощавый старичок в нелепом старорежимном берете.
«Вот ведь контра! – мелькнуло у Аннушки, – Развалился тут! Мало нам нэпманов, ещё и эти повыползали!»
Уж почитай десять лет, как господ отменили, а они всё кочевряжатся.
Заинтересовавшись было их разговором, старик как-то очень неприятно поморщился, и тут же обратно уткнулся в свою газету.
- Нет, ты скажи! – напирал Макар, – Это ведь важно!
- Не знаю, – задумчиво ответила Аннушка, – Мне писать нравится, но хочется, чтобы получалось лучше.
- Тогда это называется графомания, – отрезал он, – Только ты не обижайся.
- Я не обижаюсь…
- И ты совершенно напрасно пытаешься подражать Ахматовой, – Макар скривился, – Этот её буржуазный эстетизм, индивидуализм, мистицизм… Всё это совершенно не к лицу пролетарской поэтессе!

И открою небольшой секрет. Фабула пролога в некотором роде является обманкой. Главного героя повести (товарищ Андрей) в прологе по сути нет. Он появится только в самом конце и "уже немножечко не живой".