Развод и девичья фамилия... Флешмоб о семейных отношениях

От Лары Грин.

Рассказ Некромантка.

«Пока падает со стола чашка и режут тишину фарфоровые брызги, ты увидишь, как расползается по швам истончавшая ткань бытия. Ты встретишь у ратуши старого шарманщика и вслед за его музыкой отправишься в долгий путь — вновь войдёшь в свою реку, отыщешь её истоки, напьёшься из них бессмертия и тридцатью птицами разлетишься по свету. Вернувшись, ты сложишь сагу о своих странствиях; а ведь многие не успели бы даже испугаться…»

Дальше я читать не смогла: каждая буква и запятая казались издёвкой персонально в мой адрес.

Автор словно бы продолжал мне что-то доказывать, хотя всё, что было между нами, давно поросло быльём.

«Надо же! Целых тридцать птиц! — злобно думала я. — А почему не пятьдесят?! Почему не тысяча?!»

Наверное, есть какая-то дурацкая легенда, где птиц именно тридцать. Читатель побежит гуглить, а затем примется без конца умиляться глубочайшей авторской эрудиции.

Бесило и то, что в полупустом вагоне метро ту же книжку читало ещё человека четыре.

Вон, к примеру, прыщавая школьница напротив — глотает страницы, будто у неё в руках гримуар по приворотной магии.

Знало бы это восторженное чучело, что я еду встречаться с её кумиром, с ума бы сошла от зависти.

А мне почти всё равно… Мы не виделись больше года, и я согласилась встретиться только потому, что осталось ему недолго…

(...)

В одной руке сигарета, в другой — телефон. И бровки домиком. Так и запустила бы в него шершавой сковородкой!

— Привет. Что пишут? — я устроилась в кресле напротив. — Про себя читаешь?

— Вот, послушай! — на меня он даже не посмотрел. — «К чести автора, он не бравирует тайнописью, не увлекается пародиями на аллюзии…» Кстати, ты не знаешь, что такое «пародия на аллюзии»?

— Понятия не имею.

— Вот и я не знаю… Ненавижу критиков! — мобильник он, наконец, спрятал. — Этот-то ещё ничего. Чаще всего они просто сюжет пересказывают. И восторгаются попутно… Знаешь, книжечки такие есть… Типа «Достоевский за девяносто секунд»!

— Ты с Достоевским себя сравниваешь?

— Не я, — он улыбнулся, — критики сравнивают! Дескать, поднял русскую литературу до высот девятнадцатого века.

— Это про последний роман?

Последний… Иногда мы швыряемся словами, не особо вдумываясь в их смыл. В его случае это слово звучало даже не приговором, а выстрелом в затылок.

Ляпнув, я до крови прикусила губу, но он, кажется, и этого не заметил.

— Читала?

— Нет, — зачем-то солгала я, — даже не открывала.

— Ты не много потеряла. Из стоящего там только третья глава, — он вяло отмахнулся, — да и то… Средненько, знаешь ли…

— Самокритично! Не замечала за тобою такого греха. А как же Достоевский? Как же высоты девятнадцатого века?

— Их тоже можно понять. Сюжет примитивный, герои картонные… Одним словом, фуфло. Но роман покупают, вот критики и выпрыгивают из штанов, заискивая перед читателем. А читателю и роман-то не интересен, ему цитатки подавай, чтобы умную беседу поддержать, — он погасил в пепельнице окурок и тут же вновь закурил, — знаешь, в чём проблема современной литературы?

— Ты позвал меня о литературе поговорить? — я понимала, что закипаю. — Тебе не с кем? Или ты думаешь, что у меня дел больше нет?

— Главная проблема не в критиках и не в бездарных авторах, которые интересны только друг другу! У нас ведь читатель картонный! — он отчаянно жестикулировал, его уже несло. — Ты посмотри на них! У всех одинаковые бородки из барбершопа, одинаковые ипловые приблуды, и живут они все одинаково! По расписанию! Чтобы, не дай бог, не пораниться и не обжечься! Вот и герой им нужен такой же плюшевый, как они сами! С фейсбуком вместо мозгов!

— Молодой человек, — окликнула я официанта, — будьте добры, чашечку капучино.

(...)

Снова помолчали — дело привычное.

— Ты по-прежнему много куришь, — я кивнула на пепельницу, которую официанты не успевали менять, — может быть, стоило…

— Теперь уже без разницы… Как Сенька? Наверное, совсем большим стал?

— Всю зиму температурил… Но я тронута твоей заботой. Спасибо, что спросил.

— Марин, ну зачем ты так? Ты же знаешь, в последнее время мне было не до того.

— Тебе всегда было не до того!.. Ладно, давай не будем начинать… О чём ты хотел попросить?

— Да, хотел… Я всю жизнь писал мусор для хипстеров и всю жизнь мечтал, что когда-нибудь напишу настоящий роман. С живыми героями, богатым сюжетом… Для себя, а не для этих придурков. Нет, не для себя… Помнишь, у Борхеса есть рассказ про писателя, которого расстреляли нацисты?

— Нет, не помню.

— Не важно. Для вечности, для Бога!

— Для Бога?! Надо же, на что ты замахнулся!

— Марин, помолчи, пожалуйста! — он сумрачно сдвинул брови, но на этот раз пауза была недолгой. — Годы таяли, а я всё только примеривался, думая, что времени у меня навалом. И только когда у меня нашли опухоль, я наконец очнулся. Мир стал другим! Красочнее, ярче! Понимаешь?!

— Понимаю… Но просьба-то в чём?

— Роман я начал, а закончить уже не успею. И я хочу, чтобы его закончила ты.

— Что?! — это было уже слишком. — Ты серьёзно?!

— Боишься, что не справишься?

— У меня ребёнок! Работа!..

— Ты всегда меня тонко чувствовала, замысел поймёшь. У тебя неплохое образование, в конце концов. Не всё же ты позабыла в своём офисе. Начальные главы и план сюжета найдёшь у меня на компьютере. Поначалу трудно будет, конечно, но недели через три втянешься…

«Какой сюрприз! Оказывается, я его тонко понимала! Пожалуй, даже чересчур тонко…»

Мой муж заканчивал Физтех — спорить с ним бессмысленно. Человек, постигший структуру банаховых пространств, никогда не поверит, что он заурядный мудак. Замучавшись слушать весь этот бред, я просто встала и направилась к выходу.

Однако что-то остановило меня в самый последний момент.

— А почему птиц тридцать? — невпопад спросила я. — Почему не тысяча, не стая?

— Погугли, — бросил он через плечо, — или тебя забанили?