Пророк с медицинским уклоном

В ушах обрывки теплого бала,

а с севера - снега седей -

туман, с кровожадным лицом каннибала,

жевал невкусных людей.

Часы нависали, как грубая брань,

за пятым навис шестой.

А с неба смотрела какая-то дрянь

величественно, как Лев Толстой.

Владимир Маяковский – «Еще Петербург»

Уникум

Страшный  блокнот с записями нашел я в одном из ящиков письменного стола. Видимо,  моему предшественнику досталась не такая сладкая кара, как мне. Да вот,  сами читайте:

«Я не знаю, что это за место, что это за  страна. Знаю только, что тут очень жарко и много насекомых. Стоит  оставить на столе кусочек еды, как вмиг к нему собираются какие-то  мошки, сбегаются муравьи. Один раз я бросил в пакет в мусорном ведре  корки арбуза, а вечером, когда вынул этот пакет, чтоб вынести, из ведра  выпрыгнул, как лягушка, огромный паук. Я направил на него мощную струю  дихлофоса, но он все прыгал и жужжал, как шмель. А, когда издох,  свернулся, стал маленьким. Я не решился его рассматривать, сгреб веником  на газету и спустил в унитаз.

Вечером, несмотря на жару,  окна надо закрывать. На свет налетают перепончатые жуки – тараканы с  руку величиной. И комары. Мелкие, чрезвычайно кусучие. Нападают они  беззвучно, ни зудят, как нормальные комары в России.

Я не  знаю, что это за место, что за страна. У меня квартира с водой и  электричеством. Иногда я выхожу в пронзительный зной улицы. Вокруг  желтые, двухэтажные дома. Может, там кто-то живет – я не проверял. Улицы  безжизненны, нет птиц, нет бродячих кошек.

На другой  стороне улицы от моего дома склад-магазин. Он всегда открыт, в нем тоже  есть электричество, и в нем работает кондиционер – там всегда прохладно.  В моей квартире кондиционера нет, там всегда душно.

В этом складе я беру продукты и вещи. Аэрозолей для убийства насекомых я набрал целый ящик.

Склад  огромный, припасов хватит мне на много лет. Продукты в этом складе  лежат в огромных холодильниках с железными дверями. Есть деликатесы.  Когда я их обнаружил, то обожрался икрой до тошноты. Сейчас питаюсь  очень скромно, почти аскетично.

Удивительно, но во втором  холодильнике со стеклянной дверцей постоянно находятся свежие фрукты.  И, если я сегодня взял арбуз или дыню, то завтра их количество  восстановится.

Мусор я выношу в мусорный бак, который  стоит около склада-магазина. Не знаю, как так получается, но он всегда  пустой. Второй месяц я складываю туда пакеты с мусором, а он пустой.

Пакеты я беру в магазине, там много разных полиэтиленовых пакетов.

У  меня есть компьютер. Я очень боюсь, что он испортиться. В складе нет  электроники, так что отремонтировать его мне не удастся. Я сажусь за  компьютер редко. Я пишу на нем мемуар. Единственное, что мне осталось –  этот компьютер, при помощи которого я пытаюсь письменно восстановить  свою жизнь.

Я не знаю, сколько мне лет. У меня седая  борода, много морщин, огромная лысина. У меня плохо работает желудок,  покалывает бок, болят зубы и бывает одышка. Наверное, я старый.

Я  знаю, как меня зовут и помню всю свою жизнь за последние пятьдесят лет.  А дальше – провал. Провал, непонятная квартира, непонятная часть света,  жгучее солнце. Может это и не Земля вовсе?!»

Ну да, не земля. Виртуальное пространство, скорей всего. Матрица!

Это  не я такой умный, это прожитые года такие информативные. Я вот тело  свое осматриваю – молодой мужчина с четкой памятью того, как утонул в  Байкале. А потом начались странности. И теперь я – молодой мужчина с  памятью старого деда. Отчетливо (особенно по утрам) ощущаю скрежет в  суставах от хронического ревматоидного артрита; огромный свой живот,  выросший от лечения гормональными препаратами; позывы к мочеиспусканию и  страх, что оно застопорится из-за того, что не принял на ночь ксатрал, а  предстательная и после облучения от рака давит на мочевой пузырь…

Вскакиваю,  с наслаждением отжимаюсь от пола, щупаю поджарый живот с если не  кубиками, но с видимыми мышцами, и свободно оправляюсь в туалете по  маленькому, без спазм и страхов.

А еда уже ждет на обеденном  столе. То, что с вечера заказывал. Горячее. Яичница с беконом, гренки с  земляничным вареньем, чай цейлонский крепкий. Все свежевшее, вкусное.

Приготовленное адскими поварами по лучшим рецептам планеты Земля.

Даже  постельное белье мне меняют каждый вечер. Мягкое, чуть пахнущее  ромашкой, разок отстиранное и всегда новое. Чистота наше все. В этой  комнате нет пыли. От слова «совсем». В ней исполняются любые мои  телесные желания. Одно время обжирался и пытался напиться. Но живот не  вырос, а вино – что ж вино:

Вино уже не радует

Уже не веселит.

Так, легкий эмоциональный толчок…

Пытался  ошпарится горячей ухой (из нельмы, кстати). Кожа очутилась легкое  раздражение, зато потом пришлось купаться, отмывать жир. Бился головой о  стену один раз. Голове хоть бы что, но боль ощутил.

Слабую.

Тут все слабое в эмоциональном смысле, будто сенсоры притуплены, ослаблены! Ни от боли не побалдеть, ни в забытье окунуться.

И  сны не снятся. Глаза смеркаются, как у биоробота в 10 вечера, а  размыкаются в 07 ноль ноль. И нет возможности сломить этот график. Сон  по часам, остальное – как хочу. Пробовал голодать, проголодал три дня.  Не почувствовал ничего: ни сосания в желудке, ни слабости. А так-то три  раза в день появляется чувство голода и, если не прикоснулся к мгновенно  появившейся еде, то прекращается. Прекратив, осознав что умереть мне не  дадут.

Все просто в этоммире по часам, все просто по частям.

Как там у Красноярского поэта Романа Солнцева было:

Всё просто в мире – по часам.
Всё просто в мире – по частям.
Предельно прост планеты шар,
Альберт Эйнштейн и Бабий Яр,
стихи Рембо, и модный твист,
и смертоносной пули свист.
Всё просто в мире – по часам.
Текут часы – плывёшь ты сам.
А если жить – по времени
под бесконечным бременем
открытий и последствий
в цепи причин и следствий?
Мир говорит со мной на «ты»,
неся мне бомбы и листы
разноязычных деклараций
свободы, равенства и братства.
Он не жесток – нет, не жесток:
когда он целится в висок,
он просто исполняет долг,
как стойку выполняет дог.
Через скрещенья космотрасс
он смотрит синью детских глаз
и говорит:
– Суди меня!
и говорит:
– Спаси меня!
Всему другому изменя,
люби меня!

Он напишет это стихотворение через месяц после моей смерти на Байкале…

Часы  в моей тюрьме есть везде: в ванной, в туалете и двое на противоположных  стенах. На рабочем столе компьютера и в заставке телевизора. Он  показывает время суток.

И все.

Ни месяц, ни год они не показывают.

Да  и зачем? Ангел же сказал страшное слово – «Тысячелетие». Вот и сижу,  как мышь в крупе, растягиваю время и с ужасом понимаю, что по сути  бестелесен и не способен загасить сознание. Завидую мученикам, которых  варят в котлах или жарят на сковородках. Потому что идеальное  благополучие тела порождает уйму мыслей. Вспоминаются мельчайшие  проступки, коих совершать бы не стоило. И прошлые, и будущие! Ну вот,  кто бы подумал, что за будущие грехи принято наказывать!

А часы,  сволочи, тикают – пронзают мозг иголочками безвременности. И никакие  книги, спектакли, сериалы, не способны отвлечь мозг от ощущения этих  тысячелетий.

***

А я уже в Сахаре. Кто  сказал, что пустыня – мертвая. Она живая, но люди уничтожают эту  «жаркую» неспешную жизнь, пробивая новые маршруты, истощая колодцы.  Ящерицы сбежались на мой зов, пришел старый Дромадер - дикий бактрийский  верблюд. Пришли антилопы с плоскими ногами - Аддакс, которые могут  легко пересечь песчаный ландшафт Сахары. Фенёк с большими ушами,  Навозный Жук приполз вместе с Желтым Скорпионом. Гиенотовидные собаки  пришли всей стаей. Много кто пришли, а я дождевые облака подогнал, пока  шел по песку, и разрядил их неспешным, двухчасовым дождем.

Мгновенно  выстрелили зеленые побеги Бог знает, как сохранившихся семян, зацвела  пустыня, на радость живым. Один Варан остался недоволен, уполз, ворча.

А  я протянул невидимые энергетические щупальца и начал объединять все  колодцы в единую экосистему. Мог бы и напоить Сахару, оторвав в  Антарктиде пару айсбергов, но излишек воды навредит живым,  адаптированным. Озеленение Сахары дело неспешное, сотни лет займет…