Где Любовь, там и Предательство

– Когда Хатуэй сбежал, – продолжила рассказ Каталина, – Дон Эстебан был в ярости от такой вероломной наглости жалкого дикаря. Мало того, что тот посмел бросить вызов могуществу Испанской Империи, так еще и скрылся от возмездия! Долго он искал беглеца, допрашивал несчастных пленных, выставлял дозоры в ближайших деревнях, прочесывал леса и горы. Но тщетно: Хатуэй как в воду канул. И вот тогда-то он узнал от доброго братца Каонабо, что собственная жена его, Айкиано – бывшая возлюбленная бунтаря, а свое дерзкое нападение тот совершил больше от ярости и тоски по своей потере, чем из-за недовольства новыми властями. Хотя... одно не отменяет другого, ведь правда?

«Знаешь, ми дульфе, – сказал Дон Эстебан, когда добросердечная Айкионо пришла к мужу попросить за своего бывшего соплеменника, – если честно, я уже давно решил помиловать твоего сородича, потому что не держу зла на этого неразумного мальчишку. Я ищу его лишь для того, чтобы сказать смутьяну об этом. И даже... исключительно ради твоей просьбы, ми дульфе, я пойду еще дальше. Обещаю, если паренек объявиться как можно быстрее и примет Господа нашего в своем сердце, то я дам ему сытое местечко военачальника в своем форте».

Лицо Айкиано вспыхнуло от радости. Она искренне поблагодарила своего супруга, прикоснувшись лбом к его ладоням.

«Только вот беда, – глубокомысленно молвил сеньор Кавенар, косясь задумчиво на свою не в меру повеселевшую пассию, – как же... как же мне сообщить этому дурню, чтобы он перестал меня бояться и вернулся? Как назло, нигде не могу его найти! Вы не знаете случайно, моя сеньора? Может, есть какое-либо тайное местечко, где отсиживается сейчас этот бедолага?..»

Айкиано сказала, что она не знает тайного убежища Хатуэя, но может попытаться передать другу весточку и договориться с ним о встрече в условленном месте.

На том и порешили.

Но когда радостный Хатуэй, по зову возлюбленной, в назначенный ей час явился к ней на свидание, то даже не догадывался о том, что невольное предательство милой подруги привело его в западню. Конечно же, упрямец отказался от щедрого предложения испанского захватчика и умолял Айкиано бежать вместе с ним. Вот тут-то его схватили и по приказу Эстебана бросили в темницу – дожидаться суда.

А потом приговорили к аутодафе.

– Святой Господь! Да за что же так жестоко?

Генри никогда не понимал этой зверской казни, которая в среде церковников почему-то считалась милосердной. Кроме того, еще свежи были воспоминания, когда его самого, отнюдь невиновного, приспешники Чакки Брайта чуть не отправили на костер за общение с африканским колдуном. Бр-р-р!

– Ну как же?! – озадаченно нахмурилась Ката. – Он ведь был еретиком, Тано! Правда, перед казнью верный своему слову Дон Эстебан обещал помиловать Хатуэя и всего лишь пожизненно отправить смутьяна на рудники, если тот по-честному примет крещение.

«Коли примешь Святую Веру, нехристь, после своей смерти ты будешь вознесен на Небеса и вкусишь вечное блаженство, коли нет – терпеть тебе вечные муки в аду», – увещевал Хатуэя местный падре. Но этот гордец высокомерно отказался, заявив, что «не желает поклонятся чужому богу крови и золота, а всегда будет чтить лишь своих мудрых и справедливых богов, и после смерти он хочет быть в царстве милосердной Атабей, среди добропорядочных предков, а не в непонятном раю, среди жестоких и коварных пришельцев, которые грабят и убивают его соплеменников, насилуют женщин, морят голодом детей и забирают чужих жен».

«Но ведь это же правда!» – хотелось воскликнуть Генри, но непонятно, в конечном итоге, на чьей стороне была сама сеньора Гальяно. Поэтому лейтенант сдержал свой порыв справедливости.

– Так прямо и сказал? – вместо этого вопросил он, поражаясь смелости индейца, на самом деле.

– Да, Тано. И наглец безмерно поплатился за своё дерзкое кощунство! По приказу могущественного аделантадо Дона Эстебана Сенаскеса де Кавенара мятежного Хатуэя возвели на костер. И Айкиано, как жена правителя, была обязана присутствовать на казни.

В этот момент невидящий взор доньи неотрывно смотрел куда-то вдаль, будто она могла наблюдать страшную картину, а ее глухой глубокий голос вызывал по всему телу лейтенанта легкий озноб.

– Бунтаря привязали к столбу, Тано, вокруг разложили охапки хвороста, а затем палачи подожгли его факелами с нескольких сторон. И пока беспощадный огонь пожирал тело Хатуэя, индеец неотрывно смотрел на погубившую его любовь прямо сквозь едкий дым и бушующее пламя. Казалось, будто казнимый сам прожигает возлюбленную жутким, полным душевной муки взглядом до тех пор, пока слабая плоть его, обуглившись, постепенно не рассыпалась в прах. И, говорят, за все то время, пока он еще мог дышать, несчастный не издал ни единого стона, только ужасный оскал его на сгоравшем лице выдавал немыслимые страдания.

Тут Каталина смолкла, казалось, погрузившись в свои невеселые думы, а Генри перевел дыхание.

Солнце, тем временем, совсем скатилось к горизонту, и темнеющее небо вспыхнуло неистовым пламенем, словно откликаясь на кровавый рассказ испанки. А затем свет померк в одно мгновение, будто единовременно задули тысячу свечей. Казалось, сама Великая Праматерь Атабей скорбела таким вот образом по своему доблестному воину.