Книга новая, проблемы старые

Совсем забыла про прекрасную рубрику "самопиар". Я же новую книгу пишу. И почему-то вообще ее не пиарю. 

Пишу исключительно для собственного развлечения. Чтобы отдохнуть от сложного, серьезного, местами заумного "Мастера", наполненного темами, о которых очень нужно было поговорить. 

На этот раз нет ни тем, ни целей. Просто болтаемся по темному средневековью и приключаемся об местных остолопов. И жанр выбран наилегчайший -- попаданцы в магические миры. Не знаю, насколько удастся удержать героев в русле немудреного саспенса и незамысловатых приключений. Нарочно стараюсь глубоко не нырять Ну, вдруг кто-то, как я, отдохнуть решил.

 https://author.today/work/283000

В голове у Эльсе встроенный компас. Она знает, куда идти, даже если мы с ней не знаем, куда идем.

Ловлю себя на том, что постоянно думаю: а что сделала бы Эльсе, что сказала бы Эльсе? Тоже мне, нашла авторитет. Приходится себя одергивать. Но мне уже давно понятно: между мной и носителем происходит что-то необычное. Сначала я относила это на счет условий задания. В сложных ситуациях (и в особо говенных мирах), кроме помощи в знании языка и минимальных настроек поведения, важно еще знание географии, если мы отправляемся в путь, нужен навык пользования местными приблудами вроде огнива, умение верно ответить, если к тебе обратился не тот, с кем ты привычно коммуницируешь, и прочий бытовой и социальный опыт носителя. Переносит нас Искра, настройки, которые можно произвести на базе, весьма приблизительны. И с кого спрашивать за результат?..

Долгое время сбивало с толку то, что я очень похожим образом попала в самый первый свой рабочий поход по путям Искры. Меня только приняли в команду, первое задание предполагалось почти тренировочным, легким, но все пошло не совсем так, как наметили.

Переместились мы тогда кучно, оказались практически за стенкой друг от друга. Сложность была в том, что все мы, трое — я, Никлас, Бетан, — оказались рабами на сборе ягод в огромном поместье. Я тогда грешным делом решила, что все задания будут именно такими. Не зря же нас на подготовке пугали всякими сложностями. Поэтому навыки носителя и его «поведение» восприняла как должное. Девушка моя оказалась полудикаркой, попавшей в относительно цивилизованное общество с какого-то первобытного острова, бывшей ритуальной танцовщицей при храме любви и плодородия. И сразу нахваталась от цивилизации, как это водится, не великосветских манер и образованности, а всего того, чем богато самое днищенское дно — всякого отстоя. Носитель была ужасной матерщинницей, резкой, неграмотной, излишне агрессивной, и, хуже всего для меня, с бурным либидо и низкой социальной ответственностью. При этом воистину с фигурой богини — в храм плодородия кого попало не берут. Выбирают по качествам буферов и кормы. И еще по призванию: как самозабвенно она танцевала! Входила в транс сама и моментально вгоняла в него других.

В общем, смех и грех, и я с ней хлебнула приключений. Думать дальше, чем на день вперед, она не привыкла, грубила, дралась, провоцировала, врала как дышала, липла ко всем, кто в штанах, и не дура была выпить запрещенной для рабов бражки, тайком сваренной из тех же самых перебродивших ягод. Зато знала все тайные входы-выходы поместья, могла отследить любого, от забитого парии — уборщика бараков, больного какой-то дивной разновидностью парши, отчего на нем чуть ли не мох рос, — до невидимого непосвященном глазу телохранителя верховного господина. Она умела подмазаться к надсмотрщикам, подольститься к охране, отвести глаза товаркам, спровоцировать массовую драку в мужском бараке, на сто шагов к нему не приближаясь, и, кажется, выбрались через неделю каторжного труда на том сборе мы не благодаря способностям Никласа, который обязан был принимать ответственные решения как руководитель миссии, а благодаря моему носителю, который имел связи с местным подобием криминала и мог добыть практически за воздух все, что угодно, включая ключ от ворот и ночные пароли на выход. Льщу себя надеждой, что мы с ней были молодец. И сиськи у нас с ней тоже были молодец, это очень помогло.

***

Разряд, как от электрошокера, охранника отбрасывает от меня, он падает в сторону и на бок, взмахнув в полете руками, съезжает в придорожную канаву по мокрой траве. А Фероль в этот миг обновляет свою печать. Вернее, рисует другую.

Он меня недооценил, но и я недооценила его. Быстро провести караван с цветами сквозь разбойничьи земли всего с тремя охранниками слабый начертатель не смог бы. Я снова не прочитываю его начертание. Дед Эльсе такую магию не показывал. Мы с ней по-прежнему не можем начертить ничего существеннее руны судьбы. Я вообще только эту руну и умею — и той только что научилась, — а Эльсе слишком долго будет выворачивать известное ей ударное начертание — чтобы сшибать груши-яблоки с дерева — наизнанку, чтобы ее знаниями можно было воспользоваться в драке, сделать из околачивания груш боевое заклинание. Так-то у нее все начертания более-менее мирные и довольно коротенькие. Больше охранных, хотя есть и охотничьи. Поэтому пользуемся тем, что доступно. Судьба — невнятное оружие, зато рисуется мгновенно.

Мужик на задней телеге, заметив, чем занят хозяин, начинает медленно сползать с козел и отворачивать лошадь. Громила с обочины пока пребывает в отключке. Новая руна на ладони Фероля наливается теплым солнечным светом, а он уже выписывает этим светом льющуюся ленту в воздухе, и лента плавно изгибается вверх, двузубым вырезным кончиком целится в мою сторону. Начертание ленты длинное, пока оно не закончено я делаю единственное, что могу: ляпаю судьбу Феролю под ноги на пол фургона. И я, кажется, не рассчитала. Ну, хоть не по живому бью, а то убила бы одним разрядом, без силы судьбы.

В фургоне с треском ломается задняя ось. Впряженные в него тяжеловозы разом просыпаются и, не сдерживаемые возницей, с места делают прыжок вперед. Не по дороге, а в просвет между соснами, в кусты и в гору. Платформа оседает срывается с задних колес. Я отскакиваю назад, лошади ломятся вперед. Что-то падает из фургона и катится прямо на меня — круглый столик, какие-то кастрюли, мешки. Пол уходит у Фероля из-под ног, купец цепляется за полог и срывает сразу несколько полотнищ из мешковины, но заклинание не отпускает. Или заклинание не отпускает его. Несомненно ударная лента, загнувшись назад, стегает по натяжной крыше, та вспыхивает факелом, несмотря на то, что впитала влагу тумана. Впереди и сзади ржут лошади. Орут и матерятся другие обозники. Телега спереди тоже ломит поскорей отсюда, но по дороге и вперед. Заднюю телегу возница бросил и кинулся по кустам в низинку. Фероль садится на задницу, съезжает на землю, огненная лента утыкается в мокрый песок вместе с ладонью хозяина, шипит и гаснет, выбросив сноп искр и облачко пара. Слюнявое колдовство сильно, но кратковременно — издержки метода.

— Чуха! — ору я и бросаюсь к Феролю, хватаю его за шиворот и встряхиваю. — Где Чуха?! Ты усыпил ее? В фургоне?! Урою гада! Отвечай!..

Фероль молча начинает отрывать мои намертво вцепившиеся в его одежду руки. От головы колонны к нам уже бегут люди: пара возчиков и два оставшихся охранника. Трясу Фероля, озираюсь вокруг: где Чуха, что делать, и не влипла ли я по самые уши в очередной раз? Пора рисовать новую руну судьбы.

Но тут еще добавочка — с песчаного пологого холма, на котором приостановился караван, по одной из сходящихся в перекрестье дорог, спускаются двое. Я сначала думаю, что бежит какой-то парень и Чуха. Но этот какой-то парень — Петер, тетки Марты сын. А с ним не собака. С ним медведь. И охрана каравана поворачивает туда. Бросаю воротник Фероля. Купец сразу цепляет меня ногой под коленки, выворачивается как угорь, и на четвереньках бежит за уезжающим вспыхнувшим фургоном. А я, перекувыркнувшись, одной рукой хватаю его за ногу, новый круг судьбы на ладони рисую прямо языком и ставлю печать, не успев ее толком разогнать, прямо мерзавцу на копчик. Особого эффекта сразу не вижу. Но это ведь не боевая магия. Это перемены в жизни. В руке у меня сапог, во рту песок. Лошади с горящим фургоном, лишенным задних колес, скачут промеж двух сосен, и фургон не проходит, с треском и грохотом отрывается. Лошади — дальше, фургон на пару секунд застывает и начинает сползать по склону обратно, на Фероля. Тент его полыхает, платформа кренится. В какой-то миг мне кажется, что Фероль отскочит, дав своему имуществу погибнуть, но тот бросается в попытке удержать, платформа заваливается и накрывает Фероля.

Рычит медведь, что-то орет Петер, и я вижу, как с рук его взлетают вверх рыжие куриные перья, превращаются в шершней размером с галку. Охрана идет в неравный бой, пытавшиеся подмогнуть возчики сразу храбро поворачивают назад и стремглав бегут прочь и от шершней, и от медведя. Медведь рычит, валит и ломает одного охранника, второго сбивают с ног шершни. Дальше все катаются по склону, и я уже не разбираю кто, кого, чем и почему.

Последнее что вижу — шершни гасят начавшийся было травяной пожар. Пламя уходит в седой пшик, и шершни, вспыхнув, исчезают вместе с ним. Финита ля комедия.

Караван развален, Фероль, со славой и победой прошедший насквозь разбойничьи земли, разгромлен сельскими циркачами-любителями. Охрана лежит, возчики где-то вдали спасают свои жизни, трещат кусты, качаются болотные травы, стелется дым, мешаясь с туманом. Самый передок обоза куда-то ускакал, вихляя колесами по разливающейся под пригорком черной грязи. Пара задних, из тех, кто не сумел развернуться, опрокинулись, одна телега там наскочила на другую, лошадь долбанула копытами в крепление постромков и выпряглась, вторую столкновением уложило на бок, но она встала, отряхнулась и сразу нашла, чем себя утешить: лесная дорога вокруг оказалась богато усеяна диковинными голубыми и белыми цветами. Очень съедобными, на вкус лошади. Я мечусь между тлеющими обломками фургона, пытаясь найти и спасти Чуху, но ее в фургоне нет. Там вообще только шмотки — тряпки, лисьи шкуры, обгорелые книги, ящики и сундуки. Я даже самого Фероля поначалу не нахожу. И никакой Чухи. Неужели он правду говорил, и я на него наехала зря? Хотел свести собаку, придержал меня печатью, а Чуха не далась и убежала в лес?..

Оглядываю побоище. Ничосе, мы повоевали... Обалдеваю, сколько разрушений могут нанести окружающей среде два столкнувшихся в конфликте начертателя и стайка перьевых шершней. Лежащие люди, сломанные телеги, порванная упряжь, уносящиеся прочь лошади, сожженая трава, поваленный дорожный указатель... А, еще же медведь в сражении участвовал, пушистый и когтистый, косолапо бежавший сбоку от Петера, словно он не лесной дикий зверь, а собака. Нас троих бандой бы выставить на большую дорогу — мало у нас оказалось бы там конкурентов.

Над маревом тумана из-за гиблых болот и щетки леса на востоке показывается край солнца, золотит туман, и сразу золотым светом брызжет от медведя, оставившего заломанную добычу лежать на склоне. Петер поспешно срывает с себя плащ и накидывает на медведя. Вопрос, а куда девался лучезарный Элберт с его ослепительной белозубой улыбкой и завязанным в морской узел языком, отпадает сам собой. Вот он, встает под плащом и выпрямляется во весь богатырский рост, отряхивает и потирает руки, расправляет плечи, отплевывается от чего-то, что, будучи медведем, набрал в рот. Вслед за плащом, Петер отдает ему узел. Видимо, там собрана одежда оборотня. Подтянулись Эльсины братки по разуму, не доверили ей путешествовать в одиночестве. Итак, змошенская шайка в сборе. Кроме Чухи. Спасибо, ребята, я, несмотря ни на что, верила в вас!

Петер бежит ко мне, а я в это время обнаруживаю под горелым днищем телеги тело Фероля. Купец не помер. Дышит и что-то бормочет сквозь зубы. Когда я наклоняюсь, он перестает ругаться и просто стонет. Одежда на нем почти цела, но борода у Фероля сгорела, волосы на голове тоже, половина лица и руки обожжены — ничего не скажешь, судьба бьет метко, больно и увернуться шанса не дает. Не я подожгла фургон. Сам. Огненные ленты — они как бы не игрушка. Да и сама магия такое дело: не уверен — не применяй.

Помятый медведем Элбертом вояка тоже шевелится в жухлой траве.

— Цела? — налетает на меня Петер. — Не обидели они тебя?

— Меня хрен обидишь, а то ты в тот раз не понял, — отвечаю сурово и сразу мягчею, развожу руками. — Чуха пропала. С этими телегами обозники свели. Надо ее найти.

Из-под обломков фургона слышится более явственный стон:

— Помогите...

Петер опережает меня, пинает пару досок, вытаскивает Фероля за ногу, поворачивает, спрашивает:

— Это еще кто?

— Проснулась утром на сеновале, — объясняю ему. — Этот фрукт меня печатью матери-земли прижал и собаку увел. Может, и во взвар мне вчера чего-то подлил. Очень ему Чуха понравилась, надо, сказал, от нее продавать щенков задорого.

— То есть, ты его из-за собаки так? — брови Петера ползут вверх, он оглядывает побоище.

— Из-за печати, Петер. И из-за воровства. Собака — это просто собака...

— А обижать тебя — совсем другое дело, можно и не выжить, — заканчивает за меня Петер, качает головой и подает Феролю флягу с водой:

— На, дядя, умойся. И действительно. Печать матери-земли, это ж надо придумать! А если б наша Эльсе задохнулась, как воробей под камнем? Ты же должен знать, что на живое такую печать не кладут. Зря ты нашу сестренку обидел. Она хоть самоучка деревенская, а шутить с собой не разрешает. Вот так. Знай наших из Замошья!

— Я на живое и не клал, только на шубку... ненадолго... — пытается оправдаться Фероль, но Петер замахивается на него тощим дорожным мешком, сползшим с плеча, и купец затыкается.

Когда мы отворачиваемся, снова бормочет ругательства, но печати рядом со мной рисовать — только зря позориться. Наконец-то дошло. Проверяет на целость свои руки и ноги. Льет на ладонь воду, плескает на лицо, шипит и почти падает вперед от боли.

Через минуту подтягивается Элберт, одевавшийся за перевернутой телегой. Возвращает Петеру плащ.

— А кого мы тут, это... били-то? — интересуется он. — И, того-этого, за что?

Снова объясняю, что меня прижали опасной печатью из-за Чухи, которая стоит много денег, теперь Чуха потерялась, а купец захлестнулся огненной лентой и поджег сам себя, я с огнем не умею, огненных рун не знаю, а били мы всех с перепуга, чтобы не побили нас, но купец все равно был неправ. Это по-нашему, по-деревенски, и Элберту полностью понятно. Ему все нравится, он не возражает.

— Эльсе, — тихо и почти ласково говорит мне Петер, — если ты будешь вот так громить любого, кто неправ, орден пришлет за тобой не железный возок, а взвод арбалетчиков. Каким заклятьем ты тут все порушила? Ветром? Страхом?

— Никаким, — говорю честно, потому что Эльсе, которую спрашивают, не знает рун на ветер, а из страха только на лося во время гона, чтоб не напал, или на кабана. — Я не умею разрушительных заклятий. Он сам огненную ленту начертил и сам же в ней запутался. А лошади поскакали, потому что испугались огня.

— Ну и дурак ты, дядя, вот чего, — резюмирует Элберт. — Себя поджечь — это ж уметь надо. А собаку я ща найду, если тута...

Поднимает нос и нюхает ветер. Налево, направо...

— Вона там! — указывает в сторону увязшего в грязи хвоста обоза.

— Ага! — говорю Феролю. — Я так и знала!

Фероль скрипит зубами и шипит. Но это не от злости, а от боли. Он пытается встать, и это удается ему с трудом. Досками днища ему прилетело по спине, и купец не знает за что хвататься — то ли за ожоги, то ли за поясницу.

— А ты, значит, огненный узорник, — нехорошо щурится на него Петер.

Слово «начертатель» из другого мира, из моего и сопредельных. Рунные колдуны в этом мире — узорники.

— Да, — заявляет осмелевший Фероль. — У меня есть разрешение на охранные узоры. И я этого так не оставлю! — он обводит взглядом разгром, вдруг замечает под пригорком лошадь, жрущую цветы, выпрямляется, охает, хватается за спину и ковыляет к ней.

— Если ты сплел на человека огненный кнут, — говорит ему в спину Петер, — тогда отряд арбалетчиков нужно высылать за тобой. Разрешение не поможет. Мать-земля на живое тоже под запретом.

— Да! — подтверждаю я. Вернее, за меня это делает Эльсе. Когда нужно прикинуться дурой, выставить ее личность вперед — идеальная стратегия. — А я даже знаки наоборот чертить не умею, чтобы их на людей правильно ставить! Я только собаку хотела вернуть. Где моя собака?

Фероль уже не обращает на нас внимания. Цветы важнее. Ну, части заказа орден на свои праздники не досчитается. Если погромленный обоз к нужному времени вообще успеет.

— Там, — машет он рукой туда же, куда показывал Элберт. — Спит в последней телеге. И убирайся прочь, ведьма. Все убирайтесь. Я не видел вашего колдовства, вы не видели мое.

Своим нехорошим, бесящим людей смехом издевательски смеется Петер. Зрение у него отлитчное, память тоже.

Тьфу, думаю я. Я же на ту телегу прыгала с чердака конюшни. Всего этого погрома можно было не учинять, нервов себе не трепать, по грязи не бегать, врагов не наживать. Если бы мне нюх, как у Элберта. Но у меня в арсенале только пустая руна. Что ж, так, видимо, решила судьба. Значит, купца нужно было наказать. Вернее, он должен был сам наказать себя. Если б я делала что-то неправое, а прав был Фероль, поставленная мной руна была бы за него, а не против. И ударила бы меня. Потому что судьба — не оружие.

И я не считаю, что Фероль нас простил и забыл. Собаку он отдаст. С собакой он ошибся. Сегодня. Но судьба такая штука, которую можно взять и поменять. Сделать иначе, пойти другим путем. Фероль в рунах понимает побольше моего, он видел доступную мне пустую и знает, что она значит. Так что ему просто нужно доехать до города, а там он забудет свои обещания и, вероятно, испытает судьбу еще не раз.