Колдунство...
Автор: Ольга МорохХотела бложик написать со своим бесценным мнением о бесконечно обиженных конкурсами. Иногда сама такая, обидно, когда все работы вроде худо-бедно хвалят-критикуют, а твоей как будто и нет. В целом, переживаемо. Но выпячивать свое обиженное "я" и ставить его во главу угла все таки дурной тон. Потому переживаю молча.
А тут и флешмобы опять зарядили. Повод вспомнить любимых героев. Про ведьм и колдунов, а такого добра у меня достаточно. "Творцов" нельзя обойти. Андрей Василич - главный чародей
— Ан’рей Вас’ич, а вы где работаете? — вдова кокетливо навалилась на него всем телом.
— В цирке... — Андрей отвернулся, пряча едкую улыбку, — клоуном...
— Как ин’ресно... — всхлипнула вдова, собираясь в стоящее тело у перил.
— Что теперь делать будешь? — спросил Андрей, поворачиваясь к хозяйке.
— А что? — кокетливо улыбнулась вдова, затягиваясь, — есть пре’ложения?
— Есть одно... — окурок погас в банке из-под консервов, .
— Что за пре’ложение? — хозяйка поправила те места, где обычно у женщин располагается грудь.
— Я тебе потом скажу... — Андрей хитро улыбнулся, скользнув глазами по наливающемуся злобой лицу толстяка.
— Ты че? — тяжело задышал толстяк, — ты че, Вальку не трожь! Я за Вальку...
— Ой! — Валентина рассмеялась, толкнув толстяка с балкона в комнату, — иди...
И он ушел, покачиваясь, к товарищам за стол.
— Что? — вдова, подняв лицо, навалилась на грудь Андрею. А он ласково погладил женщину по волосам, отчего она зажмурилась, ожидая продолжения. Но вместо ласки он сжал новоиспеченной вдове виски пальцами так, что она вскрикнула и распахнула глаза. Зрачки ее расширились, когда взгляд сфокусировался на лице своего гостя. Рот беззвучно распахнулся в крике страха. В голове ее сейчас звучал его голос, а глаза видели то, что он хотел ей показать. Через несколько минут во взгляде обозначилось понимание, и ушла пьяная пелена. Спустя еще минуту она отпрянула от него.
— Пошел вон! Козёл! — громко, грубым трезвым голосом прокричала хозяйка. Андрей довольно улыбнулся и молча вышел в комнату, а потом и прочь из квартиры. За закрывающейся дверью разгорался скандал. Хозяйка гнала притулившихся спать за столом забулдыг домой.
Андрей не стал щадить вдову. Пальцы зажали ее голову, как в тисках.
— Ты сейчас всех попросишь уйти домой...- вдова с расширенными от страха глазами смотрела в темные, хищные глаза. И глаза эти меняли цвет от обычных серых до желтых, страшных с расширенным перед охотой зрачком.
— И пить бросишь, поняла? — ответа не последовало, но Андрей точно знал, что она видит, слышит и понимает все, что нужно. Ее сознание размягченное алкоголем и скрытым чувством вины было податливым, как глина — И этих всех прогонишь.
Сейчас она видит страшное. Ее воображение рисует перед ней картины, что могут напугать до оторопи. Так и надо, чтобы она испугалась... Так быстрее, чем уговорами...
— И сына заберешь, поняла, дура? — ответа, как и ожидалось, не последовало. Рот открылся в беззвучном крике.
— Если снова возьмешься за старое, я опять приду, слышишь?... — и Андрей улыбнулся так, что ночь стала страшнее и опаснее. Вдова дернулась, моргнула раз. Хмель в ее голове выпарился под натиском адреналина и страха.
— Пошел вон! Козёл! — завизжала она, вырываясь.
И жена его, Таня
— Не вой, дева, не вой, — скрипит голос. В избушке царил полумрак. Темноту разгоняли несколько свечей в глиняных плошках, а свежесть воздуха заслонял душный запах благовоний. Торн что-то тёрла в ступке, сидя у изголовья ложа, на которое положили тело Crwydryn. У него теперь нет имени. В эту ночь он — странник.
Таня заставила себя присесть на скамью напротив. Глаза поминутно застилали слёзы, но плакать нельзя. Сёстры не плачут. Они плетут заклятья. Шепчут в ночи формулы и готовят зелья, чтобы вернуть заплутавшего путника домой.
Одежду сняли, а кровь смыли. Бросив только один взгляд на разбитое тело, Таня поняла, он — не жилец. Если бы всё произошло там, в мире людей, она уже писала бы в заключении: «Повреждения, не совместимые с жизнью». Но здесь иной мир. Чужой, волшебный, а сегодня Самайн. Время для чуда. Иначе для чего это всё?
Торн склонилась над телом, заслонив его своим. Так лучше. Не видеть вывороченной руки, разбитой груди и ободранного до мяса бедра. Вдохнула глубоко.
Стукнула створка двери и вошла Меланте с котелком в руке.
— Готова? — шепчет она. Сегодня все говорят тихо, словно боясь потревожить вечный сон почившего странника.
— Готова, — голос хрипит, но это не страшно. Меланте колдует над глиняным бокалом, наливая в него из котелка варево, при этом шепчет то ли заклятье, то ли молитву.
— Уснёшь, — шепчет она, — пойдёшь за ним. Не теряй амулет, — и в руки втискивается деревянная бляха, — иначе не вернёшься. Зови его назад. Он пойдёт.
— Только не спутай с упырями... — скрипит Торн.
— Там есть те, кто хочет вернуться, — согласно кивнула Меланте, — берегись их.
— Как я вернусь? — голос дрожит, скорее от усталости.
— Дай нам знать, — Меланте кивает на амулет, — скажешь — «Иду назад».
— Мы тебя вытащим...
— И его.
— Спасибо, что помогаете, — хрипло проговорила Таня, опуская глаза.
— Crwydryn всё сделал, — скрипнула Торн.
— Держит слово...
— Сдержим и мы...
Таня взяла в руки горячий от варева бокал. Вдохнула глубоко, обжигаясь, выпила всё до дна.
— Не спеши, не спеши... — Меланте. Абрис её раздвоился, как и свет свечи за её спиной, — тело можно починить...
— Найти душу сложнее... — голоса отдаляются, превращаются в эхо прошедших событий. Истошный крик демоницы заслоняет собой всё, а потом перед взором на бетонный пол падает окровавленное тело. Пальцы сжимаются на деревянной бляхе.
— Ищи...
Так она говорила ворону, и тот расправлял свои чёрные крылья и улетал в небо. Небо бесконечно, и чтобы его пересечь, нужны большие крылья. И они растут, заслоняют собой пол мира, закрывают солнце и наступает тьма...
И Вестник, куда без него. Чёрный колдун.
На звук шагов старуха подняла голову. Едва она увидела, кого привел хозяин, сразу переменилась в лице. Она поднялась, защищая своим иссохшим телом женщину на ложе.
— Уйди, черное семя! — прошипела старуха, и к хозяину, — ежели он к ей притронется, то проклят будет плод ее чрева, так и знай!
Титус зло посмотрел на повитуху и дернул ее к выходу:
— пошли!
— Не смей! — старуха вырвалась и нацелила свой иссохший палец на Вестника, — не смей ее касаться!
— Помни свое слово, — прошептал Вестник хозяину, мимо старухи глядя на страдалицу.
— Пошли, старая, — Титус крепко взял бабку за плечи и выдворил из светлицы в сени.
— Что творишь? Знаешь? — плевалась бабка, порываясь вернуться, — сгубишь и дитя, и ее душу погубишь!
Титус прижал старухе рот, что б не говорила слишком много.
— Я знаю, что делаю, — проговорил он ровным голосом, — она жить будет. И дитё...
— Душами заплатишь! — не унималась бабка, — опомнись, стоит ли? Ты не знаешь, какой он. Не видишь, что ли? Врет, что Элейни служит. А сам Древу поклонился...
Титус со злобной решимостью прижал старуху еще сильнее.
— Она жить будет, — словно по писанному проговорил мужчина.
— Проклят будешь вместе с ним, — прошептала бабка, обмякая в руках. Титус и сам застыл, от того что сгустились, сдвинулись тени. Заплясали безумными языками, задвигались по кругу, сдвигая стены, изгоняя всякий отблеск света из этого места. Старуха пискнула и попыталась вырваться, но Титус, повинуясь внутреннему голосу, прижал ее крепче. Казалось, само пространство раздвоилось, и начало расходиться, расползаться, словно подтаявшее масло. Титус застывшим взглядом смотрел на безумство, происходящее перед глазами. Телом чувствовал дрожь, словно бы происходящую от земли, но терпел, ждал. Впереди пресветлым маяком грела мысль, что вот откроется дверь, и дражайшая его супруга будет жить. Стены и пол вокруг плясали еще какое-то время, и казалось, что это никогда не закончится. Но вот тени отступили, успокоились. И стены встали на место. Титус бессильно опустил руки. Старуха вырвалась и бросилась к двери в светлицу.
Дверь отворилась, и перед взором предстала жуткая картина. Держа в окровавленных руках кричащего младенца, возле кровати стоял Вестник. Старуха кинулась к нему, забрала из безвольных рук маленькое тельце, зашептала молитвы.
Титус на негнущихся ногах прошел в светлицу, к залитой кровью кровати, опустился на колени перед ложем. Взял в руки слабую ладонь. Жива. Он всхлипнул, прижался к пальцам щекой. Жива. Глаз зацепился за спину, мелькнувшую в двери. Словно во сне двинулся следом.
— Чего ты хочешь? — Титус почти плакал, догоняя удаляющуюся спину, — ты мне жизнь спас. Не хочу быть в долгу...
— Так и не будь... — Вестник погрозил пальцем- никому не говори только. И старухе скажи, пусть молчит. А то не миновать тебе беды — гость нетвердой походкой отправился прочь.
— Вестник! — Тот не стал оборачиваться, — за мной будет долг, слышишь? — Вестник ушел, растворившись во мраке, а Титус вернулся домой. Огладил взглядом кричащего младенца, вернулся к постели.
— Лата... — Титус прижался щекой к руке. Женщина в постели слабо улыбнулась.