Сижу за решеткой...

Как только Блад оказался в трюме «Императора», на него вновь надели кандалы. Бишоп держал слово — пищи пленнику не давали, однако голод, поначалу донимавший его, постепенно притупился. Такой роскоши, как свет, ему также не предоставили. А вот вода была и даже в избытке. Впрочем, назвать водой зловонную маслянистую жидкость, на дюйм покрывающую пол, было сложно. Темнота до предела обострила чувства; Питеру казалось, что он слился с кораблем и даже как будто ощущал прохладу морских волн и щекочущие ракушки, которыми обросло днище "Императора". 

Иногда до Блада доносились голоса матросов. Но однажды наверху послышались тяжелые шаги, сквозь щели в крышке  блеснул свет. Затем кто-то откинул  ее, и Блад опустил голову, прикрывая глаза ладонью.

С кряхтением одолев узкий трап, Бишоп спустился вниз и остановился, подслеповато оглядываясь. Свет фонаря выхватил неподвижную фигуру пленника, который сидел, привалившись спиной к переборке.

— Итак, капитан Блад, все возвращается на круги своя, — торжествующе возвестил Бишоп, подходя к нему. — Вот и раб вернулся к хозяину, а каторжник — к своим цепям.

Блад молчал, и Бишоп удовлетворенно хмыкнул:

— На этот раз ты позабыл про свою дерзость?

— Homo proponit, sed Deus disponit, — медленно, словно нехотя ответил Блад.

— Что ты там бормочешь? Молишься о своей грешной душе? Самое время, — Бишоп забулькал, что, судя по всему, означало смех.

Звякнули цепи. Подняв голову, Блад спокойно проговорил:

— Губернатор Бишоп, очевидно, латынь не подвластна вашему скудному уму. Это изречение гласит, что человек предполагает, а Бог располагает.

— Нечестивец! Только тебе и уповать на милость Господнюю!

— Врач не мог и представить, что станет каторжником, а отчаявшийся каторжник, в свою очередь, — что станет капитаном корабля.

Губернатор задохнулся от изумления.

— Неужто у тебя хватает бесстыдства на что-то надеяться? — каркнул он.

— А почему бы мне не надеяться на то, что зловонный трюм вновь сменит капитанская каюта или... кресло губернатора? Viae Domini imperceptae sunt. Ни пират, ни губернатор не могут знать что уготовано им назавтра.

— Мир еще не знал наглеца, подобного тебе! — заорал Бишоп.

Блад, прищурившись, смотрел на губернатора, у которого на лбу вздулись вены.

Неожиданно успокоившись, тот тихо и с расстановкой заговорил:

— Хорошо же. Пусть мне не ведома собственная судьба, но зато я могу рассказать, какими будут твои последние дни и часы. Очень скоро «Император» бросит якорь на рейде Порт-Ройяла. Тебя под надежной охраной доставят на берег. Однажды я пообещал не оставить и дюйма целой кожи на твоей спине, однако испанские дьяволы прервали наш разговор. Теперь нам никто не помешает. Ты будешь молить о смерти, но палач Джон Лиддл знает свое ремесло. Он позаботится о том, чтобы ты дожил до эшафота и сплясал на виселице джигу.

Сплюнув, он отошел от Блада и начал подниматься по трапу. Ступеньки жалобно заскрипели.

— Осторожнее, ваше превосходительство. Что, если одна из ступенек не выдержит вашего веса, или вы споткнетесь и, свалившись, сломаете себе шею? Тогда вполне вероятно, что ваши измышления о моих последних часах окажутся ошибочными, а палачу Лиддлу не придется потеть в застенке.

Бишоп уже открыл рот, собираясь разразиться потоком брани, но в этот момент его нога соскользнула со ступеньки, и он ухватится за край люка.

— Homo proponit, sed Deus disponit, — усмехнулся Блад.

Переведя дух, губернатор злобно зыркнул на него и поспешил выбраться из трюма.