Про утрату

В начале апреля Нина умерла. Тихо вздохнула. И все. Петр, не услышав привычных хрипов, даже обрадовался, подошел, а она не дышит. Он дико закричал и рухнул на колени. Целовал еще теплую руку. Говорил ласковые слова: убеждал вернуться.

Прибежали Акуловна, Григорий. Наверное, их позвали дети. Зашли еще какие-то люди. Петра оттащили от Нины. Очнулся он у Григория.

– Ну пей же! – втолковывал Григорий, подсовывая стакан.

От бражки пахло свеклой и спиртом.

– Что с Ниной? – спросил Петр.

– Обмывают. Сиди! – заметил Григорий, что Петр дернулся. – Бабы все сделают, что надо для покойницы.

Заплакала жена Григория. И у Петра наконец хлынули слезы.

– Вот-вот, поплачь, легче станет, – похлопал его по спине Григорий.

Легче не стало, но мысли прояснились. Однако все равно будто не он, а кто-то другой в его теле, его голосом выяснял, кто должен освидетельствовать смерть, где заказать гроб, как пригласить священника.

– Ты точно домовыну хочешь? – деловито уточнил Григорий. – Дорого выйдет деревянный гроб.

Петр настоял.

А священника не было.

– Где-где! – чуть не крикнул Григорий. – Убили, вот где. Застрелили. Некому отпевать! И не надо по нынешним временам.

– Дети? – спохватился Петр.

Григорий махнул в сторону занавески на дверях:

– Тут они, с моими. Пускай побудут.

Не только попа, но и псалтырщиц тоже в селе не нашлось.

Петр вернулся в хату, когда Нина уже лежала на столе в гробу, а чужие ушли. Зажег свечку. Горе навалилось с новой силой.

Скрипнула дверь.

– Вот. Вы уж сами почитайте, Петр Ильич, – Акуловна принесла затрепанный Псалтырь. – Бабоньки боятся. Власти не велят. Говорят, Бога нет.

Она перекрестилась и ушла.

Петр постоял, подумал и не стал доставать из баула с памятью венчальные иконы. Ограничился Феодосием Печерским. Как-то не решился он трогать без спроса дорогие Нине вещи.

– Сейчас, Нина, – заговорил он, и казалось ему, что она слышит, только ответить не может, как слышат, но не отвечают тяжелобольные люди, – сейчас почитаю. Вот так.

Он открыл книгу.

– Слушай.

Но слова первого псалма он разбирал с трудом, его душили слезы. Третий, конечно, знал наизусть, проговорил без запинки, не заглядывая в книгу, и успокоился. Как будто встретил старого друга, который взял с его плеч эту непомерную ношу. Дальше пошло легче, и от всякого знакомого псалма становилось светлее на душе. Петр то начинал дремать, вконец обессилев, то просыпался и продолжал чтение.

Пришла Нина. С распущенными волосами. В красивом летнем белом платье в зеленый горошек. Он у нее такого и не видел никогда. Стояла и смотрела на него из темных сумерек с ласковой улыбкой.

– Тебе холодно? – спросил Петр.

Печка была не топлена. Сам он сидел, набросив шинель. А Нина в таком легком одеянии. Замерзнет же.

– Нет, – ответила, – Петя, мне не холодно.

Он протянул к ней руку, но она не подошла. Не хотела, чтобы он ее коснулся. Она же умерла. Ей уходить. В вечность. Что там? Мрак? Пустота?

– Тебе страшно? – спросил он.

– Нет, что ты. Мне не страшно. Мне хорошо.

Надо было еще спросить. Надо было не отпускать ее. А он задремал опять.

Очнулся. Зажег погасшую свечу, покосился на профиль в гробу.

– Спи, родная, – и продолжил чтение.

С похоронами тянуть не стали. Выкопали яму рядом с надгробием первого мужа. Стояли мрачной толпой, спинами к разрушенной церкви. Смотрели на свежевырытую могилу. Петр поднял голову. На сверкающем голубом весеннем небе белело несколько пушистых облачков. Петр запел:

– Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром...

И первый бросил горсть земли.

Петр стоял и невидящими глазами смотрел на холмик.

Ему выражали соболезнования и расходились. Он слышал, как говорили между собой: «такая молодая, жить бы, да жить», «на кого детей оставила». Равнодушные, ничего не значащие слова. Особенно резануло его чье-то женское: «мужик видный, быстро себе новую бабу найдет».

– Лучше б поминки справил, а не на домовину потратился, – проворчал под боком Григорий. – А то не по-людски получилось.

– Я штофик захватил помянуть Нину Ивановну, – отозвался стоявший рядом Степан.

– Это дело, – оживился Григорий. – Ну пошли уже ко мне, хватит стовбычить тут.

Петру было все равно идти или стоять. Стоять незачем, идти не к кому. Нина умерла. Как жить? Он догнал Григория и Степана. Рядом с ними шли дети, Яша с Ниной-маленькой. Спотыкались, как слепые. В хате забились в угол и сидели непривычно для них тихо. Взрослые выпили и закусили огурчиками – остатками тех, что засолила Нина и поделилась с Григорием. Степан откланялся. Заскочила Акуловна, начала было причитать, но Григорий быстро налил ей остатки водки. Опрокинула, хрустнула огурцом.

– На вот, сняла, как обмывали. Не закапывать же, – протянула Нине-маленькой колечко. – Будет тебе память о матери.

– Ну-ка дай сюда, – перехватил его Григорий. – Золотое. Что это за камушек?

– Бирюза, – выдавил из себя Петр, пытаясь сдержать слезы.

Колечко это, и правда, золотое, с бирюзой и еле заметными жемчужинками – единственное украшение, которое Нина не смогла выменять в Киеве на еду. Она рассказывала, что никто брать не хотел – одна жемчужина выпала. Ущербное. Нина надевала его в Вербилках в школу, чтоб выглядеть нарядней. «Не заметно пустоты?» – спросила как-то у Петра. Он ее тогда поцеловал, сказал, что она самая красивая в целом мире, и кольцо красивое, необычное, а как времена изменятся к лучшему, они вставят недостающий жемчуг у ювелира.

Акуловна отвлекла его от воспоминаний, поинтересовалась, что он собирается делать с одежей. Он пожал плечами, и соседка ушла.

Григорий отдал колечко Нине-маленькой. Та схватила, зажала в кулак и отвернулась от них. Григорий заметил, что пальчики у Нины Ивановны тоненькие были, то-то Акимовна вернула, трудно найти, кому подойдет, кто ж купит такое крохотное. Хотя, как лом, может, и продашь, но то в город надо ехать. Петр его оборвал, не надо, мол, плохо о людях говорить.

– Та не будь ты доверчивым, как Нина Ивановна, Царство ей Небесное, – махнул на него рукой Григорий. – Ты вот лучше скажи, что мне с детьми делать? Тебе-то хорошо. Они для тебя чужие. Ты им никто. Развернулся и поехал.

Петр осекся. Он был так подавлен горем, что не задумывался, что с ними со всеми будет дальше, без Нины. Детей считал своей семьей. Теперь вдруг понял, что у Яши с Ниной есть более близкие, чем он, родственники. Хорошо хоть интересуются его мнением. Он мрачно молчал.

– Я у жены спросил, – продолжал Григорий, – Ниночку мы, пожалуй, заберем. Вон старший женится, она ему за детками присмотрит. А Яшу мы не прокормим. Он же жрет как прорва. И толку от него никакого. Нина Ивановна, Царство ей Небесное, детей разбаловала. Ты бы разузнал в городе про приюты. Есть при этой власти? Ну должны же быть!

Дети вскрикнули и схватились за руки. Слова не проронили, только испуганно уставились на двух мужчин, решающих их судьбу.

– Они – брат и сестра, – заговорил Петр, соображая, на что он имеет право в этой ситуации. – Их нельзя разлучать. И о приюте речи быть не может, – Петр содрогнулся, вспомнив беспризорников на харьковском вокзале. – Я о детях сам позабочусь.

– Ты уж меня извини, Петр Ильич, ты человек хороший. Благородный. Но ты же молодой, жизнь свое возьмет, женишься. Ну зачем тебе чужие дети? Своих заведешь.

Петр подскочил.

– Та ты сиди, не дергайся, я знаю, что говорю, – остановил его Григорий. – Давай я у батькив спрошу.

– Да, надо бы в Киев написать, – Петр вспомнил, что там точно есть бабушка, а может, и дедушка еще жив.

– У своих сначала, – пояснил Григорий.

Петр удивился про себя, что имеются бабушка и дедушка и с этой стороны. Он их никогда не видел и от Нины про них не слышал. Общение, если оно было, конечно, происходило не при нем.

– Да вот, кстати, правильно ты сказал, – заметил Григорий, – что это мы все сами да сами. Нина Ивановна, Царство Небесное, чай, не безродная.

– Я посылал известие сестре, не знаю, почему она не приехала на похороны, – пожал плечами Петр.

– Та не дошло еще. Вот посмотрим, что она скажет, и что из Киева ответят, – поднялся удовлетворенный тем, что решать еще не сейчас, Григорий.

Петр спросил у детей, хотят ли они у дяди заночевать. Нина попросилась домой, Яша только хмуро кивнул, соглашаясь с сестрой. Петру в одиночестве побыть не удалось. Пришлось топить печку. Себе он не топил, ему шинели хватало, но раз дети будут тут спать...

– Кушать будете? – посмотрел на них вопросительно.

– Нет, – быстро замотала головой Нина.

– Да! – с вызовом заявил Яша.

Он вытянулся. Ему недавно исполнилось двенадцать. Петр вспомнил себя в этом возрасте, мел со стола все, что лежало.

– Вот и хорошо, – сказал ему Петр. – Вон ты как вымахал, выше Нины стал, – это, конечно, он преувеличил, дети только сравнялись. – Вы растете, вам надо кушать, сейчас покормлю.

Легко сказать покормлю, готовить-то было не из чего. Хорошо, плимутроки выручили яичками. Нина умела вести хозяйство, рассчитывала, запас делала. Петр за последнее время все израсходовал. Как же Нины не хватало! Петр во всем ощущал ее отсутствие.

Дети после ужина подрались. Из-за белого оренбургского платка. Петр отобрал его и понял, почему они так озверели. От платка неуловимо пахло Ниной. Ее больше не было, а запах, дурманящий запах уюта и счастья, остался. Как будто вышла она и скоро вернется.

– Ложитесь рядышком. А платок положу между вами. Или укрою им обоих. – Так он и сделал.

Дети притихли. Кажется, тихо плакали. Он вышел на улицу. Постоял, потом, успокоившись, вернулся к ним.

Нина ушла навсегда, а Петр на каждом шагу натыкался на ее одежду, или на вещи, которых она касалась. Пальто висело на крючке у дверей. Лежала гребенка для волос. Петр измучился, но упорно не убирал ничего. Даже постельное не постирал. У детей был платок, у него постель. Он ложился сбоку, гладил рукой примятость на подушке от ее головы.

Это из Нины

Первая повесть из недописанного романа в повестях "ЧИК ПИК", художественная обработка реальных событий.

А это из "Корабля надежды". Выглядит все, конечно, сильно вырванным из контекста. Как будто нитку выдернули. Но пусть будет.

Без Дока Профессора еще не увезли. Он спокойно лежал в своей кровати в комнате номер пять, с закрытыми глазами, укрытый до подбородка пледом.

– Ну как ты, дружище? – смущенно пробормотал Алекс, дотрагиваясь до плеча.

Плечо было мягким и теплым.

– Посижу с тобой напоследок. Ты там давай, держись, – Алекс опустился в кресло, подняв книгу, которую, видимо, читала ночью Кармэн.

Библия. Он открыл заложенную закладкой страницу. Кармэн дочитала до конца Евангелие от Матфея.

– «Я с вами во вся дни до скончания века. Аминь», – прочитал Алекс последнее предложение вслух.

Прижался головой к груди Профессора и зашептал: «Не бойся, слышишь, не бойся там! Держись, приятель, Он с нами, давай там держись. Он с нами во все дни до скончания века».

Пришли санитары, унесли тело в машину. Без всяких носилок, прямо в пледе.

Док всем объявил, что утром привезут Профессора из морга и поставят гроб в холле, чтоб все попрощались, а потом его сразу заберут родственники.

«Такая погода жаркая, – пожаловался он Алексу, – поеду проконтролирую, чтобы хорошо обкололи, если что, звони мне прямо туда».

Тела, измученные медленным умиранием и лекарствами, разлагались быстро. Да что там говорить. Они уже к последним дням жизни были смердящими. А Профессора еще ждала длинная поездка.

Утром Алекс лежал на кровати у себя в комнате номер шесть вниз лицом. Сквозь ощущение горя и одиночества пробилась мысль об Эне.

И что ему теперь делать? Вот дурак, не сдержал своих чувств. Уехать, чтобы не смущать Эну? Только куда ему отсюда ехать. И не хочется ему уезжать, ему видеть ее улыбку хочется каждый день, голос слышать. Вот мука-то. Был бы он здоров, был бы здоров. Или уверен, что выздоровеет. Остается делать вид, что ровнехонько ничего не случилось. Эна, конечно, ухватится за такой вариант. Ведь ничего, собственно, и не произошло, да? И будут они друзьями, как и прежде.

Перевернулся Алекс на спину и грустно улыбнулся: «Что ж ты наделал, дружище Профессор, знал бы только».

Быстренько встал, умылся, нашел белую рубашку и отправился на похороны.

Каждый нашел, что сказать хорошего о Профессоре. Один Алекс молчал, дивясь нереальности происходящего. Ему казалось, что Профессор слышит это все и посмеивается. И смущается: «Зачем, ребята, вы тут церемонии развели?»

В гробу лежал совершенно незнакомый Алексу человек. Твердый, каменный и холодный, с землистым лицом. Алекс равнодушно смотрел, как закрывают крышку гроба. Для него Профессора в гробу не было, он был где-то в другом месте.

Алекс поискал глазами Эну. Он и хотел ее увидеть, и почувствовал облегчение, не увидев. Ну что он ей скажет?

А это продолжение "Корабля" - "Николас".

— А Рик как?

— Ты что, ничего не знаешь? — Викки захлопала ресницами.

— О чем? — все так же добродушно улыбаясь, спросил Ник.

— Рика больше нет. Разбился. Автомобильная авария, — Виктория старалась говорить спокойно, она уже научилась так говорить, нужно только не дать себе задохнуться, не сбиться с дыхания — вдох-выдох, пауза — тогда удастся подавить рыдания. — Разве ты не был на похоронах? Не помню. Я не помню. Но я должна была отправить тебе телеграмму. Я не могла не отправить.

Викки отвернулась и посмотрела в окно. Ну, узнала его. И что? Не надо было подходить. Он сейчас растеряется, скажет пустые слова соболезнования, не будет знать, куда деться, а ей нужно делать усилия, чтобы не разрыдаться. Нет, она сдержится. Вдох-выдох, пауза.

Ник молчал. Викки решилась на него посмотреть. Он сидел и беззвучно плакал. Его крупное скуластое лицо сморщилось, как у обиженного ребенка, по щекам текли слезы.

— Как же так, Викки, — прошептал он, — как же так.

Это было слишком. Викки не выдержала и разрыдалась. Ник прикрыл своей большой ладонью ее руку и сжал больно. Они помолчали. Викки освободила руку и вытерла слезы. Она успокоилась.

— Когда? — тихо спросил Ник.

— Уже год, — выдохнула Викки.

— Год назад? У меня были проблемы, я несколько квартир сменил. Я не получал телеграмму, — с таким отчаянием сказал Ник, как будто можно было бы что-то исправить, получи он ее.

— Ты почти не изменился, — взглянула на него Викки, — только еще больше стал.

— Таблетки помогли, — слегка улыбнулся Ник. — Помнишь свои «таблетки роста»? Что ты в них тогда положила?

— Усилитель роста для растений, витамины потолкла и что-то еще. Какие мы были глупые, думали быстро вырасти, за одну ночь. И куда мы, собственно, спешили?

— Ох и болели в тот раз у нас животы! У тебя, меня, Рика и кота. Кот за что пострадал?

— Он должен был вырасти в тигра.

— А помнишь, как мы выслеживали шпиона?

— Еще бы! Жених школьной секретарши чинил лифты.

— Точно! Рик застукал его за тем, что он наш лифт из строя выводил, и решил, что шпион.

— А он просто хотел со своей девушкой чаще видеться, сам устраивал поломки, чтобы прийти в наш дом еще раз.

— Угу, а мы по его милости застряли в лифте. Чуть не уписались, сыщики доморощенные, — улыбнулся Ник. — Как же мы с Риком проказничали в детстве! А ты нас вечно покрывала.

Викки слегка смущенно возразила:

— Ник, это мы с Риком проказничали, а тебя втягивали.

— Не такой уж я наивный был, — широко улыбнулся Ник.

— О! — спохватилась она. — Мой рейс.

— И мой!

Ник вынул ручку и блокнот:

— Вот, держи, мой новый адрес. Номер телефона тоже поменялся. Не пропадай!

Викки протянула ему визитку. Ник прочитал и уставился на нее удивленно:

— Турфирма? Ты же вроде литературой какого-то там заумного периода собиралась заниматься?

— Так легче. Крупная контора, много людей вокруг. Все время командировки, — она посмотрела ему в глаза, — нет времени... думать.

— Звони, — растерянно сказал Ник.

Он смотрел ей вслед. Все такая же обманчиво хрупкая. Даже тоньше стала. До него неожиданно дошло, что было не так, почему он не узнал ее в первую секунду. Она перестала не то что смеяться, она ни разу не улыбнулась. Рик когда-то прозвал ее Светлячком за неизменную лучистую улыбку, которая — палец покажи — переходила в заразительный смех. И сам Ричард такой же. Вообще их троица любила посмеяться. Рик... Этого не может быть!

«Какой же я дурак, — думал Ник в самолете, — все не то и не так сказал. Дернуло же меня вспоминать наше детство. Ей и так хреново. Растравил ей рану».

«Он, кажется, ни капельки не изменился. Только стал еще больше. «Таблетки роста». Надо же, все еще помнит. Я замесила их на сливочном масле и остудила в холодильнике, чтобы слиплись компоненты. Рик возмущался, что не сладко. Сидели, смотрели друг на друга и ждали. У Рика у первого скрутило живот. Потом стошнило кота. Мы с Ником продержались до прихода моей мамы».

Впервые за этот год с Викторией поговорили о Рике ТАК. О его смерти не решались говорить. Если решались, то звучало одно: «Как же ты теперь будешь жить?» С самыми разнообразными оттенками, от злорадства до ужаса, через участие.

Разве она теперь живет? Никто не догадался или не решился сесть с ней рядом и спросить: «А помнишь, как Рик...» Улыбнуться сквозь слезы. Никто, кроме добродушного увальня Николаса. Как хорошо, что она с ним столкнулась. Этой встречи хватит, чтобы продержаться еще немножко.

ну еще из "Николаса". Собственно весь цикл "Корабль надежды" об утратах. Любимых. Работы. Про то, что жизнь продолжается. Про то, где взять силы. И радость вернется. Утрата не забудется, конечно. Но радость вернется. В жизни всегда ест смысл.

Ночью Ник проснулся от странного звука. Тихого, но какого-то странного. Стонет, что ли, кто-то? Он вышел в гостиную. Викки забилась в уголок дивана и плакала, уткнувшись в подушку.

— Почему Рик? Ну почему именно он? — спросила она сквозь слезы у подошедшего Ника, — есть миллионы никчемных, никому не нужных людей. Почему именно Рик?

Ник молчал.

— Он был слишком хорош, просто идеален. Пусть был бы с недостатками, только живой, — сказала Викки.

Ник кивнул и сел рядом.

— Она приходила ко мне. Разыскала и пришла.

— Кто? — ласково спросил Ник.

— Эта женщина. Ее машина выскочила из-за поворота не на ту полосу, прямо перед машиной Рика. Полный минивэн детей. Говорят, она не виновата, в машине отказало что-то, она потеряла управление.

Викки посмотрела на свои ладони, сжала их в кулачки. Ее передернуло:

— Она пыталась целовать мне руки, Ник. Что-то говорила и плакала. Я... Я вырвалась и убежала. Такая мука. Зачем делать мне еще больнее?

Викки подняла мокрые глаза на Ника:

— Знаешь, как он умирал?

Ник покачал головой.

— Я приехала в госпиталь, меня к Рику не пускают. Ничего толком не говорят, все только глаза отводят. Потом вышел один доктор, взгляд как у побитой собаки, сказал, что будет чудо, если Рик доживет до утра. Мол, крепись, но это конец. Я прошу: «Сделайте что-нибудь, ну хоть что-нибудь». Он так беспомощно развел руками, что я... — Викки заплакала, — я ему поверила. Бежит медсестра, глаза удивленные: «Он пришел в себя!» Меня провели к нему в палату. У него почему-то не пострадало лицо. Бледное только очень. Все... остальное... закрыто простынями. Говорит: «Светлячок, как ты? У меня невезучий день. Прости меня». Голос только хриплый. Не его голос.

Викки захлебывалась слезами, они текли не только по лицу, они текли по горлу и мешали говорить, но ей очень, очень надо было рассказать это. Кому-нибудь. Хотя бы раз в жизни.

— Я плачу. Он пытается улыбнуться. Я спрашиваю: «Тебе очень больно?» — «Нет, не очень». Они дали ему сильное обезболивающее, кажется, наркотик. Он попросил: «Я хочу позвонить Джефу». Медсестра принесла телефон, я сказала номер. Она держит трубку, Рик говорит Джефу: «Я из госпиталя, попал в аварию». У него даже голос стал обычным, звонким. Не знаю, как это получилось, но он совсем не задыхался. Нет, говорит, приезжать не надо, я скоро выйду отсюда. Я не выдержала, сделала медсестре знак, вышла в коридор, взяла вторую трубку на посту. «Джеф, говорю, приезжай, пожалуйста, приезжай, немедленно приезжай, Рик не доживет до утра, приезжай на похороны». Он мне: «Ты сошла с ума, я только что с ним разговаривал». Я реву в трубку и ничего больше сказать не могу. Джеф: «Спокойно, Викки, я выхожу из дома и еду в аэропорт. Дай-ка мне еще раз Рика». Я не знаю, что он ему сказал, я пошла умываться. Джеф мне не поверил, но понял, что дело плохо, и поехал. Он не успел, Ник. Он не застал его живым.

— Что было дальше? — тихо спросил Ник.

— Рик продержался еще полчаса. И... больше не приходил в себя. Я не вполне понимала, что происходит, меня попросили выйти, я вышла и потеряла сознание. Проваливаюсь с мыслью: «Как хорошо, что я тоже умираю». Если бы. Если бы я умерла! А потом все как в тумане. Приехал Джеф, взял в свои руки организацию похорон. Ничего не помню больше. Я наверняка отправляла тебе телеграмму.

— Я не получал, — прошептал Ник и спохватился. — Хочешь воды?

Викки кивнула. Ник поднялся и пошел на кухню, а когда вернулся, она уже спала, всхлипывая во сне. Он постоял над ней немного: такая небольшая, еще и свернулась калачиком.

«Крохотуля, — подумал Ник, — крохотуля Светлячок».

Он пошел в ванную, открыл кран с холодной водой, ополоснул лицо. Происшедшее с Риком казалось чудовищным. Он понял, о каком повороте шоссе идет речь, и представил, что сделал Рик — особого выбора не было, если он не хотел задеть минивэн. Что-то отказало в той машине. Какая роковая случайность!

Ник был опустошен этой историей, совершенно опустошен.