С новым годом, с новым книгом!

Маринке было больно смотреть, как снова и снова его ломает, как снова и снова он пробивается сквозь нагромождение хлама и ранится.
Марина часто ловила себя на подозрении, что делает он это нарочно. При такой-то грации и в боевой форме крыльев, эти слишком уж неаккуратные движения, эти шараханья из стороны в сторону, словно у пьяного, эти слепые тычки во все выпирающие углы и обломки невообразимого хаоса, заваливающего новую капсулу Маяка.

Марина кричала в микрофон, пытаясь расшевелить парня, когда он застывал буквально у самого выхода, будто выключенный после бешеной вспышки ярости, в которой крушил все вокруг и превращал просто хаос в хаос обломков. Или чтобы заставить его двигаться ловчее, когда и так немного дерганные движения совсем разлаживались и заедали, как у сломавшейся механической игрушки. В такие моменты она вкладывала всю силу эмоций, чтобы хоть их капля, хоть тень просочилась сквозь механические интонации интерпретатора.

Иногда кусала губы, видя, что парень прорубает ход не в ту сторону.

Иногда - рукавом утирала нос или слезу со щеки. Такое бывало, когда острый угол впивался в его ребра, руку или ногу, и она будто чувствовала его боль вместо него.

- Иди! - орала, когда он застывал на месте.

- Шевелись! - кричала, когда он слишком медлил, вместо того, чтобы среагировать резко.

- Осторожно! - когда, не разбирая дороги, проламывался, рискуя продырявить голову о металлический штырь.

- В сторону! В строну сворачивай! - требовала снова и снова, когда он упирался лбом в бок поломанного шкафа или стену комнаты и, казалось, не мог понять, куда двигаться дальше.

- Назад! - командовала, сжавшись в комок, когда он прорывал крыло, зацепившись за ножку... кажется, стола, торчавшего из стены под диким, невероятным углом.

Иногда он слышал и слушался. Иногда делал все наоборот, и тогда Марина задумывалась, в чем же причина: интерпретатор ли барахлит, у парня ли что-то не так с головой и он неправильно понимает подсказки, или это бунт перечащего подростка.

И вот он наконец у двери. И была ли её, Марины, заслуга в этом финале его многодневного бурного бултыхания в капсуле, или она, наоборот, замедлила его продвижение, непонятно. Но Марина едва не плакала. Кажется, от облегчения.

Она не понимала того, что было замком в двери, перед которой сейчас стоял парень. Единственное, что было понятно - это не механизм. С её стороны, на выпуклом экране система показывала лишь темные силовые контуры, много раз перечеркнутые пульсирующей красной нитью, будто тонкой, прозрачной артерией, перекачивающей кровь. Все, что Марина знала: то, что она видит - замок. И новый обитатель Маяка должен открыть его сам.

Марина сглотнула нервный комок и скомандовала почти не дрожащим голосом:

- Изучи механизм замка. Подумай. Открой.

Парень скривил губы и саданул разбитым ребром ладони в геометрическое сплетение красных пульсирующих нитей. И только оскалился. Вряд ли от боли, скорее от ярости. Ничего удивительного - результата не последовало, замок не изменился, а дверь так и осталась закрытой.

- Подумай сначала. Открывать - потом, - терпеливо наставляла его Марина, чувствуя, что их мучения вот-вот окончатся и можно будет расслабиться отдохнуть.

Парень опять оскалился, исподлобья глядя в то место, которое она видела в интерпретации системы геометрической путаницей силовых линий. Человек же, которому вот уже несколько дней Марина пыталась помочь, перестал скалиться, нахмурился, присматриваясь, и накрыл место замка ладонью. Замер, опустив веки, чуть откинул голову назад. И несколько мгновений не двигался.

Дыхание его стало успокаиваться, а красные силовые линии перестали пульсировать. Вскоре побледнели и вспыхнули зеленым за мгновенье до того, как парень снова зарычал, уродуя яростью лицо, и тут же дернул на себя уже открытую дверь.

- Толкай наружу, - подсказала Марина, чувствуя, что в горле комкаются слезы облегчения.

И услышала из комнаты свой металлический бездушный голос, измененный системой, в то мгновенье, когда тяжелое полотно двери уже отошло от короба, но ещё не хряснуло со всей силы о пульт, а разбитая до крови мужская рука не схватила её за горло.