Про измену флешмоб, говорите

Я так давно (почти 20 лет) отслеживаю авторскую литературу, что помню, когда "измена" заполонила ЛР. В 20-м году (и понеслось). И у меня есть теория почему. Но сейчас не об этом (тем более, что мне одну рецензию убрали, где я эту теорию развивать вздумала, хотя говорила про вообще). Короче. Посмотрите на измену с другой стороны (с третьей)

Рынька шла и глотала слезы, глотала слезы и шла. Как будто ситуация безвыходная, в которую попала, исправится вдруг, дойди она до задуманного места. С ее бедой впору сразу вешаться или топиться, а не идти куда-то. Помереть, и все беды закончатся!

На перекрестке у въезда в Марьяновку, Рынька замерла. Почти дошла. К какой тетке повернуть: к Глафире или Клавдии? И так ясно – к тете Глаше. Но постояла, чтобы время потянуть и решимости набраться.

И вспомнилось ей сперва времечко славное, когда еще и батька живой был. Мать веселая и ласковая, и батька такой же, не ругливый, как другие, еще и всякого забавного по дороге с шахты найдет и принесет. То сирень с пятью лепестками сорвет, то камушек смешной прихватит, то прутик, из которого лук дочке сделает, соседские мальцы от зависти сдохнут. Мама, царство ей небесное, смеялась. А потом он не вернулся, засыпало в шахте. Мать повыла и пошла на работы наниматься, брали ее охотно. Все ей советовали и Рыньку к делу пристроить, чего это девка дома сидит как барыня, могла бы уже и в няньки податься. А мать ее жалела, отмахивалась, что успеется, пусть по дому помогает. Но как кто куда уезжал, Рынька ходила посидеть с детьми, почему б не посидеть, копеечка лишней не бывает, особенно в их положении. Хотя это она чужие слова повторяла, для солидности, не задумываясь. Раз взрослые говорят – значит, верно. Потом мать заболела, и как свечечку задули, так она погасла. Осталась Рынька одна. И не верилось ей сперва, казалось, что сейчас и мама вернется, и даже батька с работы придет. Не может же быть такой несправедливости на свете! Однако приехали только тетки двоюродные по матери, другой родни не нашлось. Посовещались они: Глаша все петушком на палочке угощала и по головке гладила, как маленькую, и голос был добрый, а Клавдия грубым своим голосищем про отца и мать нехорошо сказала, мол, не накопили сбережений, на похороны людям скидываться пришлось, хорошо хоть отца шахта за свой счет похоронила. А мать - некому! Одна радость – детей не наплодили, только Катерина.

То есть она, Рынька.

Клавдия руки в боки и зырк сердито на Рыньку:

– Что ж нам с тобой делать? Собирайся, ко мне поедешь или к Глашке!

Тетя Глаша промямлила, что в общем у нее тесновато и рот лишний. Но раз некуда деваться...

– Ну можно к нам! Смотри, дармоедок не потерплю, не маленькая, четырнадцать минуло, - гремела Клавдия.

Рыньку обидой захлестнуло, что никому не нужна, ну и самостоятельной жизни попробовать захотелось. Взрослая она уже! Сама справится!

– Пятнадцать, – поправила Рынька и нашлась, как от теток отделаться: - Не поеду к вам. Я деток тут пойду нянчить!

– По чужим людям скитаться? – с издевкой хмыкнула Клавдия, чем подлила масла в огонь.

Уж так Рыньке не захотелось к теткам, даже к тете Глаше, но особенно к Клавдии с ее попреками, что верные слова сами собой нашлись. Слышала их от кого-то на кладбище, звучали они печально и со значением. Так Рынька и повторила их, нараспев:

– И к могилкам поближе буду.

Хотя не вязались у нее с «могилками» ни мать, ни отец. Не там они находились, не в земле, а где-то еще.

Клавдия притихла, а тетя Глаша слезу смахнула.

– Ничего, пускай, – поддержала. – Сироту никто обидеть не посмеет.

– А не справишься – тут же приезжай, – напутствовала Рыньку громовым голосом тетя Клава.

– Если что – сразу к нам, не чужие, – вторила тетя Глаша ласково.

«Если что» и случилось, только ехать было не на что. До Марьяновки Рынька пешком дотелепала, придерживая рукой потяжелевший живот.

Самостоятельная жизнь боком повернулась, не такой оказалась, как Рынька воображала. Наняли ее быстро, молодая пара – ребятенка смотреть и по дому помогать. Жена второго ждала и трудно носила, все время охала. И придиралась без конца. От тягот что ли стала злая или по жизни такая уродилась? Ну, вот все ей не так! И то сделай, и это, и в двух местах будь одновременно.

Еще со знакомства началось:

– Как-как тебя зовут? Что это за имя собачье? Крестили-то кем?

Но сама путалась, то Катериной называла Рыньку, то Ириной. И не угадаешь, когда хозяйка спокойно скажет, а когда на ор или визг перейдет. Точь-в-точь тетя Клавдия, решила Рынька, только та не визжит, а матом запросто укроет и обзовет обидно.

Хозяин же в первый день Рыньке шепнул:

– Имечко у тебя - как у кошечки.

Не успела она объяснить, что сама себя так в детстве прозвала, а родители подхватили, как он уже отошел.

Так-то он вечно сонный ходил, как ей казалось, и ни во что не вмешивался. Высокий, сутулый, с брюшком. И пробивающуюся на макушке плешь вечно поглаживал. Рынька про себя еще посмеялась, что проверяет он, не сбежала ли драгоценная плешка.

Сонный-то сонный, а когда хозяйка не видела, вдруг просыпался и таким взглядом смотрел, что Рыньке спрятаться хотелось. Вот бы кому подошло кошачье имечко. Глаза зеленые вспыхивают и жмурятся, а сам разве что не мурлыкает.

С первых дней повадился хозяин Рыньке на жену втихаря жаловаться. И такой уж он несчастный, и этакий. И жизни-то у него нет, и пожалеть его, бедного, некому. И никто его не любит, даже мать только младшим занималась, а не им. Одна только Рынька его понимает, одна она у него родная душа. Рынька, пока дела делала, слушала, вздыхала в ответ. Ну да, и на него хозяйка покрикивает, не так как на Рыньку, конечно, но тоже нет-нет, да зашпыняет. Вроде, ему как с гуся вода, если совсем достает жена, он ее обнимет, она и замолкнет. А вот поди ж ты – и он расстраивается

Сначала Рынька сторонилась этих разговоров, но наслушалась причитаний и оттаяла. Он, выходит, не меньше ее страдает, хотя и взрослый, просто в себе носит, только с нею делится. Начал даже хозяин родным казаться, никто же с ней толком не разговаривает, кроме него. Ему одному она нужная и важная. Без нее точно пропадет, бедолажный. Сам так говорит – значит, верно?

Раз ночью, только дите ихнее уложила и сама уже дремала, хозяин на нее залез. Она ни спихнуть такого тяжелого не могла и пикнуть не посмела. Он ей «шшшшшш» говорил, «побудишь всех», вперемешку с ласковыми словами. Она и побоялась разбудить хозяйку, чтоб та не разоралась. А он потом уже проходу не давал, раз случилось. И деваться некуда. А он все жалится и нашептывает, что она единственная его отрада. Рыньке и жалко его, и противно, и стыдно. И назад не воротишь. И хозяйке в глаза не посмотришь. И прекращать он не соглашается, лезет и лезет. Ну вот зачем он это все делает, лучше б только жаловался. У Рыньки вдруг глаз сипаться начал. Противно так – дерг, дерг.

Приезжала в гости свекруха, мать хозяина. Такая же высокая, худая и согнутая, но без плешки. Навезла родне подарки: рубашки, мелкими-премелкими стежочками расшитые, и взрослым и дитенку. Аж рассматривать страшно, до чего работа мелкая и замысловатая, из стежочков крохотных – полосочки, из полосочек – завитки. Одно в другое переходит, и так цельная рубаха. Рынька никогда такой вышивки не видела и, когда ее посмотреть позвали, вслух об этом ахнула. Свекровь снисходительно заметила, что и не увидит. Она – единственная такая мастерица, не то, что в округе, в целом свете. Никто так и близко не сможет. Хозяин закивал: мол только мамуся так и могут, никто в целом свете не сравнится, царская одежка выходит. И вообще от приезда мамуси он сиял как начищенный самовар. Каждое ее слово ловил и поддакивал.

Вот Рынька и решилась этой женщине пожалиться, но, застав свекруху одну, струхнула и только бессвязно залепетала, что хозяин того, ну того самого, стыдного, а ей не того, ну что ж ей делать, как бы ему сказать, что не надо, может, мать родную послушает.

– Сама б в такого влюбилась, – неожиданно ответила свекруха, – Хорош же, чертяка. И смел. И красив. За таким любая девка в огонь и в воду пойдет! Мой сын! В меня!

«О чем это она?» – простонала про себя Рынька.

Свекруха скоро укатила. Брезгливо потискала дитенка на прощание, а вслух сказала:

– Вот еще младшего женю и будет полон дом внуков, сяду во главе стола, и внуки вокруг.

– В царских рубашечках, – хозяйка тихо это сказала, услышала только Рынька, а громко: – Ой, совсем забыла, вот же свекру гостинчик!

И сунула свекрови какой-то подарочек для ее мужа. Та обвела всех холодным взглядом, даже сына с его «Мамуся!», Рыньку вообще, считай, не заметила, не кивнула на прощание. С сыном о ней не поговорила, запрета не оставила.

Когда Рыньку замутило, она поняла, что «дожалелась». Перепугалась, а что делать – не знала, пошла к хозяину. Он сначала вдруг – «с кем ты там еще путалась, к тому и иди», и глаза ледяные, как у «мамуси». После ее слез предложил:

– А вот тут бабка есть в Мокрой балке, к ней сходи.

Рынька отшатнулась, а он начал уговаривать:

– Да все так делают. К ней пол округи бегает!

– Только меня не упоминай! - бросил вслед.

Рынька отпросилась у хозяйки, мол, глаз дергается, надо к знахарке. Та с подозрением на нее покосилась, но отпустила без слов – глаз дергался еще как. Рынька не дошла, вернулась, потом опять пошла. Стыдобушка-то какая ухмыляющейся старухе пытаться сказать, зачем пришла. Бабка ей живот больно намяла и цену назвала. Рынька ойкнула, что жалование еще не скоро, а того, что накопила не хватит.

– Ты что – дура? Хахаля раскошеливай, – засмеялась противно старуха. – Любил с горки кататься, люби и саночки возить. Или хахаля не помнишь, шалава? – уточнила на Рынькино молчание. – Ну так рожай и утопи, делов-то. Ладно, неси грошики, что есть. Потом доплатишь.

Дома хозяйка спросила с неподдельным любопытством, что велела делать знахарка.

– Примочки, – выдавила из себя Рынька.

– Из сцанок? И ходить не надо было, тратиться, я б тебе сама сказала – поссы утречком и приложи тряпочку. – А крапиву собачью не советовала? Может ее заварить?

И такая она была неожиданно участливая и неведащая, что творится, что Рынька разрыдалась и бросилась ей в ноги.

Хозяин, пряча глаза, все на Рыньку свалил: бес разок-то и попутал с этой прошмандовкой, уж так приставала, так приставала. А то и не от него ребенок. Точно! Не от него! Красная от злости хозяйка наоралась, наобзывалась и на дверь указала. И жалование накопленное из-под матраса не дала забрать.

Пошла Рынька в чем стояла. А куда? К теткам же двоюродным, никого больше у нее нету. Пару раз порывалась в сторону озерца или речушки – утопиться. Делов-то, раз никому она не нужна. Но не решалась и шла дальше. Утопиться всегда успеется. Хотя, зря идет, теткам до нее дела нет.

Что они скажут?

То же, что и хозяйка!

Захлебываясь слезами, Рынька шла дальше.

И вот почти дошла. Постояла на перекрестке и свернула к доброй тете Глаше. К Клавдии решила ни ногой. Может, тетя Глаша что-нибудь да придумает. Хотя что тут придумаешь? Сама Рынька понятия не имела, но вдруг взрослые больше знают… А Клавдия только наорет и выгонит, толку к ней ходить?

***

Под лай собак в потемках доковыляла Рынька до знакомого колодца, вон и калитка напротив. С трудом набрала ведро воды, попила, ноги обмыла. Никогда еще так не гудели. Но она раньше пешком никуда так далеко и не ходила. Живот настойчиво напоминал, что с обеда росинки маковой во рту не было. Но нельзя же людей беспокоить на ночь глядя! Лучше завтра с утра, точно спят. Рынька прошмыгнула во двор, хорошо, собаку на ночь не отвязали, и устроилась в закуточке дровяного сарая, благо бабье лето и тепло. Пожевала лебеду, чтоб нутро обмануть, и забылась тревожным сном.

Утром накрыло тоской, хотелось выть. Ну почему она во сне не померла? Что ей делать? Делать-то что?!

Тут тетя Глаша на крыльцо вышла. И запричитала-захлопотала. Какими судьбами и не хочет ли Катерина есть? Рынька обрадованно закивала.

– Уж не обессудь, что с вечера осталось, – поставила миску супа, подперла голову рукой и умильно смотрела, как Рынька глотает.

– А ты надолго к нам? – зевнул со сна тети Глаши муж.

Ложка замерла у рта испуганно. Рынька быстро, чтоб не объясняться, глотнула суп, от вареного лука ее замутило.

– Да ты часом не беременна? – у тетки вся умильность с лица сползла, она подозрительно уставилась на Рыньку.

Та зарыдала. Тетя Глаша заохала, муж ее с печи слез, подошел, смотрел он озадаченно.

– Ну ниче, – сказала тетка, как Рынька притихла, – Ну беда, в город можно, наняться, там точно возьмут, заработаешь, и на дитенка хватит. Ты суп-то доедай.

– Да, – убаюкивала ласковым голосом тетка, – в городе хорошо платят, вот туда и отправляйся…

Рынька суп через силу доела. И тете Глаше поверила. Вот что надо делать: идти в город наниматься. Там люди нужны, платят хорошо…

Очнулась на крыльце с копеечкой в кулаке. «На первое время». Услышала за спиной:

– Пропадет же.

– А нам она куда? Видел, сколько ест? Ох, горечко. А что ж делать.

Не поняла, о чем они, шагнула с крыльца, потом за калитку. Миновала колодец.

Господи, она даже не знает, где тот город и как там работу искать.

И радость от того, что есть решение пропала, вытеснил ее не просто страх, а ужас.

От правды никуда не денешься, тетя Глаша была ее последней надеждой. Цеплялась Рынька за эту надежду. И все. Больше нету надежды, пропала.

Очнулась – небольшой лесок уже позади, стоит она теперь у железной дороги. Они с мамой так путь срезали, когда от теток из гостей шли. Можно было в обход через переезд. А можно было напрямую по тропке через лесок и железку. И попасть на площадь, где обычно извозчики стояли, ярмарки проводились. Рынька вздрогнула – приближался поезд, товарняк, груженый углем. Завороженно, как и в детстве, смотрела она на стальную громадину, не в силах глаз оторвать от мелькающих больших колес. От грохота заложило уши, в ноздри ударил запах угля. Когда была маленькая, ее от громадины этой чуть ветром не сдувало, а сейчас просто трепало одежду и хлестало по щекам.

Чем дело закончилось в рассказе "Рынька" - тут (в новой вкладке откроется) https://author.today/reader/230442