О революционной эстетике

Кофе готовить вышли на воздух к курилке за домиком, там, где мангал и моё персональное кострище.

Запалили костерок, подбросив готовых угольков из мангала. В рдеющиеся угольки поставили джезву и я заколдовал над готовкой.

Потянуло необыкновенным ароматом.

- Зёрна с дореволюции были или от осевого? – спросил Жмуров, принюхиваясь.

-  С дореволюции, – отвечаю, усмехаясь. – С цельным кофеином. На  Макарьевой ярмарке в первый ещё выход покупал, когда за лошадками с  Тарабриным катались. Йеменское мокко.

Инженер, сладко прижмурившись, пригубил напиток.

- Ништя-я-я-к! – Выдал он заключение пробы. – Я так не умею.

-  Захочешь – научишься. – Ответил я. – И учиться тебе лучше не у меня, а у  Сосипатора. Тот по-турецки его варить умеет. Аутентично девятнадцатому  веку.

- Спасибо за наколку. – кивнул Жмуров и вдруг вернулся к началу разговора. – Да не очкуй ты, командир. Всё пучком идёт.

Отставил я пустую чашку, подумал и ответил.

-  Когда нет мелких неприятностей – жди крупных. Жизнь меня так приучила.  Вот и очкую. Ещё баб не переварили, а уже белорусская деревня на  подходе. Поймал я тут себя на эйфории, что всё у нас хорошо. Понимаешь, …  Ты вообще девяносто первый год помнишь?

- Ну, – отозвался Жмуров.  – Только по рассказам. Сам-то я в тайге был. В отрыве от цивилизации. А  ты, небось, в самой гуще вращался.

- Именно. В ней самой. И даже  на разворот журнала ««Пари матч»» фотомордой собственной попал под  заголовком ««Они делали революцию»». Сижу дома, журнальчик этот  разглядываю с собой любимым, балдею от собственной крутизны. На обложке  Клавка Шифер, на развороте – я! Звонок в дверь. Стоят Пат с Поташонком  кавказского обличья. Один мелкий, другой дылда.

- Чеченцы? – округляет глаза инженер.

-  А кто их по виду поймёт, – машу рукой. – Пистолет мне под ухо,  втолкнули в квартиру. Связали, кляп в рот запихали. Обыскали хату по  быстрому. Телефон с автоответчиком забрали. Хороший телефон –  ««Панасоник»». И смылись. И вот валяюсь я на полу. Ноги связаны. Руки за  спиной связаны. Кляп во рту. Извиваюсь как червяк. А в голове одна  мысль: заземлили тебя, чувак, от осознания собственной крутизны.  Почувствуй разницу.

- Много грабанули?

- Да нет. Три тыщи  денег, обручальное кольцо да монету золотую царской чеканки.  Полуимпериал пятирублёвый. И телефон. С тех пор побаиваюсь я своей  эйфории.

- А вообще зачем ты к белому дому ходил в девяносто первом? Ты же партийный был. – Вдруг спросил Жмуров.

-  Я тебе так скажу, - почесал я бровь. – Все мы тогда были против ЦК  КПСС. Всем блоком коммунистов и беспартийных. Против этого импотентного  ГКЧП. Такой день непослушания. Всем казалось, что вот оно светлое  будущее – только руку протяни. Надо только чуток воли взять.

- Так ведь обманули. – усмехнулся Жмуров.

-  Конечно обманули, - откликнулся я. – Всегда всех обманывают – таков  закон общественной жизни. Думаешь мы в толпе не понимали, что обманут?  Разве что не ожидали, что так скоро. Толпа ревела ««Рос-си-я!!!»», а  Старовойтова с балкона Белого дома её перекрикивала через мощные  акустические колонки ««Ель-цин!»». А потом толпу повели памятники  рушить, а сами заговорщики остались там власть делить.

- А в девяносто третьем?

-  В девяносто третьем я был просто журналистом. Так что взгляд мой тут со  стороны. Так вот там уже в полный рост встал эстетический конфликт  поколений.

- Не понял. – удивился инженер. - Это как?

-  Власти загребая с разных сторон единую кучу государственного имущества  стали наступать друг другу на пятки, на пальцы, вот и схлестнулись. А  левые почуяли окно возможностей для реванша. Поначалу набежала там толпа  молодёжи как в девяносто первом. А им через матюгальники завели ««В  коммунистических бригадах с нами Ленин впереди»». Молодежь послушала,  послушала и разошлась. Остались только ушибленные левизной, да старички –  бабушки из ««Трудовой Москвы»», для которых это были песни их  молодости. Ну, и нацики из РНЕ половить свою рыбку в мутной воде. А  потом кучка буйных поставила на уши многомиллионный город. И новая  власть быстро и жестоко подавила этот бунт, как китайцы на площади  Тяньаньмынь. И тишина. А дали бы по трансляции Шнура с Рамштайном,  потрафили бы вкусам молодых, глядишь и критическая масса бунта бы и  перевесила. Так что всё уперлось в эстетику. Всё остальное уже  производное: и стрельба из танковых пушек по Белому дому, и его поджог, и  расстрелы на стадионе. Как там Окуджава писал: ««Не раздобыть надёжной  славы, покуда кровь не пролилась»». Всё, давай расходиться, мне  приспичило личинку отложить.

Встал и ушел к своему персональному  сортиру-скворечнику, который запирался на замок. Кусты жасмина, которые  сам вокруг этого ««домика»» сажал для аромата уже в рост пошли. Саженцы я  у Тарабрина взял и вообще такую фишку у него же и подсмотрел в его  имении на Тамани. А чё? Ароматы совсем другие нежели в голом сортире над  выгребной ямой. Приятственней.

Сортир у меня уютный, с сидушкой и  линолеумом покрытый. Я сам его мою периодически и хлоркой раз в неделю  отсыпаю. А замок, чтобы чужие сюда не ходили. Не засирали походя.

Посидел.

Покурил.

Отложил личинку.

Выйдя, удивился, что Жмуров всё так и сидит в моей курилке.

- Что ещё у нас плохого? – спрашиваю. Я то думал, что инженер давно уже ушел.

-  Да нет ничего плохого, - отвечает. - Просто не успел я тебе отдать по  объектный скользящий график занятости рабсилы на следующий месяц.  Красным помечено, откуда снимать народ не рекомендуется. Кофе ещё  угостишь?

...

Дмитрий Старицкий  "Заповедник "Неандерталь".